Мастер Фред
Во первых строках спешу сообщить, что я жив и здоров.
Я делаю такое странное вступление к своей колонке, потому что ряд моих читателей и друзей, а также отдельных живущих на Ямале родственников, усердно смотрящих программу «Тюменский меридиан», был в пятницу невольно встревожен.
Так вот, у меня все в порядке.
Скончался в Eкатеринбурге от сердечного приступа мой старый друг и коллега, почти тезка и почти однофамилец — Альфред Гольденберг.
Фред Гольд, так мы его называли, и так он называл себя сам. Он, конечно, был больше поэтом, чем журналистом, хотя исходил, изъездил и пролетел практически весь Ямал. Но работал он журналистом, был корреспондентом на радио в Салехарде, причем в лучший период этого коллектива, когда в нем сошлись замечательные люди, талантливые и яркие, непохожие, но объединенные страстью к Северу.
Валерий Мартынов. Анатолий Омельчук. Владимир Третьяков. Фред Гольд. Анастасия Лапсуй. Большая комната салехардского дома радио, пара крохотных студий — все это был дом, широко раскрытый для всякого заезжего люда.
Чисто редакционный галдеж, визг перематываемой пленки, какие-то истории, выколачиваемая по телефону информация откуда-нибудь из Панаевска или Гыды. И среди этой толчеи невозмутимый, точно восточный божок, Фред. Поэт.
Помню, как мне пришлось исполнять при нем роль оператора. Лет двадцать назад. Я решил записать на пленку его стихи для тюменского радио, по командировкам которого и я мерил Север с магнитофоном на плече.
Мы вошли — он в студию, я в аппаратную. Фред сел к микрофону и сказал: «Шпарю все подряд».
Он читал быстро, динамично, не сбиваясь и не запинаясь, сильно и эмоционально, без поэтических завываний.
Двадцать лет прошло. Я до сих пор помню строчки из многих читанных тогда стихотворений. «Анастасия, — бабушка моя…». «Я вижу эту женщину впервые, в последний раз ей вслед бросаю взгляд…». «Веловый брус вонзается пила…»
Эти строки вонзились в мою память как занозы. И голос. И та непонятная и увлекающая
страсть, с которой они звучали. Иногда, простате мою дерзость, мне казалось, что, если бы я мог написать стихи об этом, они были бы точно такими.
Eще было стихотворение о том, как на зимнике сдох движок у трубовоза и двое — шофер и журналист — оказались перед лицом гибели. (Знакомая история, я тоже мог бы рассказать такую). Смерть смотрела в лицо. Хотя «еще была в кармане водка и сала шмат в портфеле у меня». Но тогда смерть ушла ни с чем. Из-за поворота выполз трактор…
Чудак-мужик,
он гнал навстречу трактор.
Простой тягач
с названьем кратким «жизнь».
Я пишу стихотворные строки по памяти. Такое сильное впечатление произвели на меня эти стихи. (Eсли посмотреть мой фонд на тюменском радио, там должна сохраниться эта запись).
А однажды Фред появился в Тюмени. Чуть-чуть, как мы говорили тогда, поддатый. И рассказал, что написал поэму «Сад наслаждений» о художнике Иерониме Босхе, но ее не хотят печатать.
«Давай запишем ее на пленку!» — мы опять пошли в студию, Фред начал читать…
— Вы, мастер Босх,
писали сей алтарь?
— Я, господин.
— Вы красок не жалели?
— Нет, господин…
…Это был словно диалог с кем-то неведомым мне, кто допрашивал поэта, от кого зависело: будет напечатан Босх или не будет? Я положил пленку в коробку и написал на ней «Мастер Фред». Не забудьте, это был еще конец семидесятых и до издания Босха — так далеко.
Через много лет Фред праздновал свою юбилей. Полвека. За столом я сказал: «А слабо тебе наизусть прочитать всего Босха!». Фред только усмехнулся: «…Вы, мастер Босх, писали сей алтарь?..».
… Не знаю, обратил ли внимание читатель, я часто пишу о тех, кого знал и кого больше нет. И это не просто желание проститься. Мне кажется, что среди многих наших неумений присутствует и неумение проводить человека в последний путь. Мы как будто стыдимся этих чувств. Будто бы весь наш долг состоит в том, чтобы зарыть поскорее.
Родился. Жил. Умер. И больше никогда его не будет. Как когда-то не будет и нас. Мы же не пыль на ветру. Мы — люди.