Корабли штурмуют бастионы
Платон мне друг, но истина дороже.
… Один из моих знакомых, когда у него стало больше денег, чем ему было необходимо, чтобы прожить «до следующей получки», сделал неожиданное. Издал за свой счет стихи. Стихи своей мамы.
Мама была рада. Она давно уже писала, знакомым стихи эти нравились. Предложить их в издательство она не решалась, а тут — такая приятная возможность!
Я получил этот скромный сборничек в подарок. Я прочел эти стихи. Чтобы сделать маме приятное и не кривить душой, сказал, что у нее — замечательный сын.
Это — правда. И какое имеет значение качество этих стихов? Когда речь идет о маме и сыне, об их внимании друг к другу, о тех чувствах, что они испытывают. Чувство тоже талант, не правда ли?
Сейчас, конечно, куда больше возможностей для тех, у кого есть возможности. У кого есть деньги. Сейчас нет цензуры. Издательства бедствуют и ради денег готовы издавать все, что закажут.
В этом также нет ничего плохого. До поры до времени. Пока это — дома, пока это для себя, пока кто-нибудь не станет делать вид, что данное художественное произведение, переложенное при помощи компьютерного набора на бумагу стандартного формата и обернутое цветным переплетом,- шедевр.
Тут я остановлюсь, чтобы, не дай бог, не обидеть какого-нибудь хорошего человека, которого я весьма уважаю за его человеческие, бойцовские и иные качества. Но который — напечатался.
Ибо я не о нем. И даже не о тех, кто помог издать все, что было издано.
Извините, я о тех, хорошо образованных людях, о людях искусства и деятелях культуры, о квалифицированных редакторах и издателях, которые, конечно же, прекрасно понимают несовершенство того, что им предложено. Но… Но… Но.
В изумительно прекрасной драме Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак», блистательно переведенной Татьяной Щепкиной-Куперник, есть персонаж по имени Рагно. В кругу поэтов этот рифмующий буфетчик был принят. Как свой. Но не по причине стихов, а потому, что поэтам хотелось есть, Рагно же кормил поэтов бесплатно. Более талантливые собратья по поэтическому цеху, насытившись, хвалили слабые строчки Рагно. Хотя произведения кулинарные, на их взгляд, ему удавались несравненно лучше. Но поэты хотели есть.
Боюсь написать резкое и обидеть тех, кто гораздо добрее и доброжелательнее, чем я. Я готов посочувствовать автору, не чувствующему ни ритма, ни рифмы, ни размера, ни образа. Но (как много «но» в сегодняшней колонке!) кто посочувствует литературе? Кто посочувствует поэзии? Кто посочувствует музыке, живописи, скульптуре? Всему, что сохраняется человечеством, что составляет вершины человеческого творчества?
Не злость и не зависть водят моей рукой. Но опасение — снижение критериев размывает тончайший слой, который называется культурой. И кто-то должен быть грубым и резким. Кто-то должен говорить о плохом -«плохое». О неталантливом — соответствующие слова.
Иначе мы рискуем завтра получить поколение, сплошь состоящее из людей, уверенных, что все, написанное столбиком, называется — стихи. Что «фанера» — пение. А окрашенный забор — живопись.
Бастионы культуры штурмуются пиратскими кораблями. А гарнизоны лениво щурятся в морскую Даль и благостно переговариваются: «Ладно! Ништо! Не убудет!».
Может, и правда — не убудет. Хотя убывать-то почти нечему.