Старая боль
Я уже рассказывал вам, уважаемые читатели, о том, как на восточной окраине Парфеновского кладбища была обнаружена поросшая травой поляна с рядами прямоугольных, почти сравнявшихся с землей холмиков. И как удалось найти документы, согласно которым именно здесь, между старыми могилами и нынешним гаражным кооперативом, между 1944 и 1948 годом были похоронены немецкие военнопленные из лагеря № 93. Они умерли вдали от дома и родных от болезней и голода.
Неделю назад над каменной плитой, где по-немецки и по-русски выбито примиряющее «Покойтесь в мире», снова звучала немецкая речь. Меня попросили рассказать то, что я знаю об истории лагеря-93, группе депутатов ландтага (земельного парламента) Нижней Саксонии.
Может быть, давным-давно, когда я был мальчишкой-первоклассником, а война только-только закончилась, мне бы не доставил переживаний этот рассказ о немецких солдатах, пришедших с оружием в руках на нашу землю. О том, что сначала им повезло — их не убило под Сталинградом, на Курской дуге, в Корсунь-Шевченковском котле. Они попали в плен, и их увезли в Сибирь. Которая и стала их последним пристанищем.
Сейчас, полвека спустя, старая боль стихает. Сейчас начинаешь думать о тех ранах, которые прошедшая война наносит обеим сторонам. И как трудно рассказывать знакомый, почти что вызубренный сюжет, если рядом с тобой стоит седоволосый немец и по щекам его текут слезы. Хорст Мильде, президент ландтага Нижней Саксонии, депутат от социал-демократической партии Германии. Я не мог спросить: о чем он плачет. Я мог только догадаться.
Хорст Мильде родился в городе, который назывался Бреслау и который уже более пятидесяти лет как зовется Вроцлав. Который сейчас не принадлежит Германии, а является центром самого западного польского воеводства.
Конечно, это — возмездие. Это — геополитика, Потсдамские соглашения и тому подобное. Но в 1945 году Хорсту было всего 12 лет.
А когда мы шли с кладбища, меня остановила за рукав Эдда Годе, вице-президент ландтага. И рассказывала о своем отце, который воевал в России. И попал в плен. И умер от дизентерии в лагере военнопленных, который находился в Одессе. Эдда родилась в 1940 году. Скорее всего, она не помнит, каким был, как выглядел ее отец. Она только знает слова — отец, Одесса…
Говорит, что хотела бы поехать в Одессу, хотя бы узнать, хотя бы увидеть такое же, как в Тюмени, полузаброшенное кладбище…
Прошло больше пятидесяти лет. Заканчивается век, вошедший в историю как один из самых кровавых. Все, что случилось с Эддой, с Хорстом, дай со мной, — было очень давно. Очень давно…
Но почему же мы все это помним? Почему слезы пролиты над могилами людей, даже имена которых затерялись где-то в архивах?
И сегодня политики (немецкие, русские, американские) принимают решения, которые эхом отзовутся далеко-далеко в будущем, будут ранить в самое сердце людей, которые еще, может быть, даже не родились. И уж, во всяком случае, не могут нести тяжести вины за то, что случилось и еще случится.
Решают одни. Плачут — другие.
Несправедливо.
А разве мир когда-нибудь думал о том, что — справедливо, а что — нет?
***
фото: Депутаты ландтага у немецких могил.