Борис Ельцин: победитель или побежденный?
Казалось, что август 1991 года навсегда сделал Бориса Eльцина символом либеральной революции. Однако за минувшие шесть лет российский президент заметно утратил обаяние национального героя. Подарит ли ему судьба еще один «звездный час», равный по значимости августу 1991-го? О месте Бориса Eльцина в истории размышляет профессор нью-йоркского университета, историк Александр Янов.
В американской прессе модно нынче толковать о том, что последние три года президентства Eльцина будут посвящены заботам о его месте в истории. Каковы, однако, его шансы войти в нее победителем — после Чечни и шоковой терапии, после распада империи, обнищания страны и обвала культуры? В человеческих ли силах радикально за три года исправить имидж первого Президента РФ, столь основательно подорванный за предыдущие шесть?
Так уж в России сложилось, что уважение потомков в будущем традиционно определяется ее либеральным общественным мнением в настоящем. А это мнение часто оказывается беспощадным. Как напоминает нам Герцен, оно «некогда не пощадило Пушкина за одно или два стихотворения и отвернулось от Гоголя за его «Переписку с друзьями».
Судьба Горбачева — новейшее тому подтверждение. На Западе и поныне любят и ценят его как человека, избавившего мир от кошмара ядерной конфронтации. А вот российская либеральная публика так и не простила ему кошмар Сумгаита, Тбилиси и Вильнюса…
Но это из настоящего, а история дает нам куда более зловещие примеры. И то, о чем собираюсь я сейчас говорить, не просто аналогия. Это — зеркало, поставленное перед лицом страны. И ее президента.
Зеркало
В 1925 году, когда кончались земные дни первого президента Германской республики Фридриха Эберта, он, наверное, думал, что место свое в истории застолбил железно. Что останется он в ней как человек, который навсегда похоронил агрессивный Второй рейх, развязавший кровавую мировую войну. Ту самую, что вверх дном перевернула всю историю XX пека, ту, которой мир был обязан победой большевизма в России. И что бы там ни планировали в бурлящем Рейхстаге реваншисты, которых Эберт искренне презирал, Германия, должен был думать он, стала при нем «нормальной» и мирной страной навеки.
Увы, не прошло и десятилетия после того, как сошел он со сцены, и презираемые им реваншисты пришли к власти. И Второй рейх сменился Третьим, еще более агрессивным. А что же Эберт? Замечательный политик, проведший свою страну через рифы легендарной гиперинфляции, через жуткую зону путчей и мятежей и сумевший, казалось, поставить ее после всех этих ужасов на ноги (Германия вышла при нем на третье место в мире по душевому ВВП — после США и Канады), остался в истории лишь проходной фигурой, статистом. И помнят его как человека, не сумевшего ни предвидеть развитие событий, ни реалистически оценить угрозу имперского реванша, ни предотвратить национальное самоуничтожение своей страны.
Фридрих Эберт умер, не дожив до 54 лет. Значит ли это, что, отпусти ему судьба еще три года, он ничего не смог бы поправить, что некий имперский рок тяготел над его Германией, подобный тому, какой, по уверениям геополитиков в Вашингтоне (Киссинджера или Бжезинского) и в Москве (Подберезкина или Дугина), тяготеет над Россией? Да вздор же, конечно. Сумел ведь Аденауэр сделать то, что не удалось Эберту. Не было, значит, никакого имперского рока. А были обыкновенные человеческие просчеты, интеллектуальные и политические ошибки. И вполне возможно было если не избежать их, то, по крайней мере, исправить.
Так что, если верить нашему зеркалу, предзнаменования для Eльцина как раз благоприятны. Другой вопрос — сумеет ли он воспользоваться выпавшим шансом? Поймет ли грандиозность стоящей перед ним задачи, угадает ли, что шанс его совпадает с историческим выбором, предстоящим России в 2000 году? Сможет ли вернуть себе симпатии традиционного создателя исторических имиджей в России — ее либеральной публики?
Цитатник Александра Чистова
Покойный Александр Чистов, чьи замечательные заметки «Хреновый наш венец» опубликованы, к сожалению, покуда лишь в нью-йоркской «Интересной газете», представил нам довольно полную картину того, как относилась к первому Президенту РФ московская либеральная интеллигенция в том роковом июне 96-го, когда решалось, быть или не быть второму сроку его президентства (то есть дать или не дать Eльцину возможность исправить ошибки, сделанные в первом).
Чистов, профессиональный политический аналитик, мыслил ясно и трезво. Для него выборы-96 были «русской рулеткой с револьвером, приставленным к виску человечества». И относился он к ним так же, как, скажем, Томас Манн к выборам-32 в республиканской Германии. Для обоих речь шла не просто об очередном упражнении по опусканию бюллетеней в урны, но об историческом выборе их страны. О выборе то есть не только между тюрьмой и свободой для нынешнего поколения, но и между двумя одинаково вероятными будущими для их детей.
В одном из этих будущих, ельцинском, ожидало страну пусть медленное, мучительное, но все же примирение со своим новым статусом одной из великих европейских держав, подобной Франции или сегодняшней Германии. В другом, зюгановском, видел Чистов неминуемую и самоубийственную попытку реставрации евразийской сверхдержавы типа СССР. А стало быть, и новую ядерную конфронтацию с Западом и — национальное самоуничтожение. Причем Зюганов и не думал скрывать своих намерений. Он кричал о них со всех трибун. И речи его прискорбно напоминали перевод гитлеровских текстов.
Чистов искренне не мог понять своих единомышленников. Они, что, ослепли, оглохли? Почему пи шут и думают о чем угодно в момент, когда под ногами разверзается бездна? Он решил, что здесь просто временное помрачение. И попытался с текстами в руках объяснить десяткам либеральных знаменитостей, какое будущее ожидает их в случае победы Зюганова. И что же? Реакция подавляющего большинства либеральных корифеев его ошеломила.
«Плохая книга (Зюганова — А.Я.) — еще не противоправное действие… Другое дело — массовые убийства мирных жителей в Чечне… Ни при каких условиях не буду агитировать за виновника этих преступлений» (Сергей Ковалев). «В конце концов, если наш народ так глуп, что опять выберет коммунистов, значит, он заслужил свою участь» (Eвгений Eвтушенко). Подобных ответов на сигнал красной тревоги услышал Чистов десятки. Неудивительно, что пришел он в отчаяние. Но независимо от того, что думал Чистов, в ходе его нечаянного эксперимента неожиданно возник некий собирательный образ либерального общественного мнения о Eльцине — в момент грозовой, решающий, переломный.
Как «набросок» исторического имиджа нынешнего президента, этот образ, мягко говоря, неблагоприятен. Ясно, что сформировался он в результате многих жестких просчетов, совершенных Eльциным в течение первого президентского срока. Но главной причиной столь яростно враждебной либеральной реакции является ОДНА фундаментальная ошибка. Причем та же самая, которую совершил и Фридрих Эберт.
Ошибка
Даже российские большевики с их безумной мечтой о мировой революции выглядят в сравнении с российскими демократами трезвыми прагматиками. По крайней мере, в исторические чудеса они не верили. И народу своему манну небесную не обещали, тем более немедленно.
На самом деле у большевиков была тщательно продуманная стратегия примирения России с их утопическими идеями. Да, они обещали Коммунизм (их эквивалент Демократии). Но не сразу, а в отдаленном будущем. Даже первую его, несовершенную и, как они честно предупреждали, далекую от социальной справедливости фазу, социализм, предстояло еще в поте лица СТРОИТЬ. А для этого нужен, объясняли они, целый исторический период.
У демократических романтиков ничем похожим и не пахло. Само представление о том, что демократию нужно СТРОИТЬ, было им чуждо. Подобно Афине из головы Зевса предстояло ей родиться готовой. И верил в это историческое чудо вовсе не один Eльцин, но и все те, кто нес его почем зря в июне 1996-го. Им тоже казалось, что вечером 21 августа взошла наконец над Россией пушкинская звезда пленительного счастья, возвещающая демократию и благосостояние — если не завтра утром, то не позже, чем через 9 месяцев.
Однако таких чудес в истории за последние пару тысячелетий не наблюдалось. Франции понадобилось почти столетие, чтобы принципы свободы, торжественно провозглашенные революционерами 1789 года, оказались надежно закрепленными в 1871-/и. В промежутке между этими двумя датами страна изнемогала под бременем военной диктатуры и двух империй, возникших на костях двух раздавленных революций и уложивших целые поколения французской молодежи в бессмысленных завоевательных войнах. Германия впервые объявила себя демократической республикой в 1848-м. Столетие спустя, в 1948-м, она все еще СТРОИЛА свою демократию. Нет нужды напоминать, что было в промежутке. На каком основании ожидали мы, что история сделает исключение именно для нас?
Эта была пусть и простительная после семи десятилетий ожидания коммунизма, но тем не менее фундаментальная ошибка. Ничего не могло из этого получиться, кроме громадного всеобщего конфуза. Ибо как угодно можно назвать то, что возникло из 21 августа, — периодом первоначального накопления или протодемократическим режимом, или, наконец, прорубанием заново окна в Eвропу, заколоченного большевиками, — только демократией это быть не могло. Авторитарные и олигархические искажения были при этом неизбежны; грязь, беззаконие и всепроникающая коррупция — неминуемы; образование придворной камарильи и «партии маленькой войны» — естественно. В конце концов, еще Маркс называл такие переходные периоды борьбой с варварством варварскими методами.
Именно за эту профанацию демократии ухватилось, как за спасательный круг, настоящее варварство, та самая «партия большой войны», которую отчаянно пытался высветить для либеральных знаменитостей в июне 1996-го Чистов.
История словно устроила в том июне экзамен российским либералам по политической алгебре. Перед ними, быть может, впервые встал не привычный арифметический выбор между свободой и неволей, но сложная и запутанная задача, где под «X» имелось в виду прорубание окна в Eвропу варварскими методами, а под «Y» — варварство per se, снова стремящееся это окно заколотить. По одну сторону стояли в ней профанированная демократия и придворная «партия маленькой войны», а по другую — партия конфронтации и войны большой. Неудивительно, что этот жестокий экзамен провалили даже самые вроде бы подготовленные арифметикой прошлой жизни.
А через три года России предстоит экзамен еще более жестокий — выборы-2000. На нем не будет уже Eльцина, чтобы вешать на него всех собак за нашу общую ошибку. Но противостояние между профанированной демократией и партией конфронтации останется. И в конечном счете история будет судить Eльцина по тому, как подготовит он страну к этому экзамену, а либералов — по тому, как усвоили они урок выборов-96.
«Контрреволюционная ситуация»?
Первый год второго президентского срока Eльцина прошел под знаком углубляющейся двойственности. С одной стороны, дела вроде налаживаются. С «маленькой» чеченской войной покончено. С НАТО подписан Основополагающий акт; с Украиной — тоже. Молодая команда реформаторов сдвинула с места буксовавшую экономическую машину. Впервые всерьез взялись за военную реформу…
С другой стороны, настроение политического класса России и его отношение к Eльцину портится не по дням, а по часам. Настораживает сообщение директора московского Центра стратегических исследований Андрея Пионтковского, что, «подписав важнейшие для России соглашения с НАТО и с Украиной, Eльцин пошел против воли большинства политического класса» (обратный перевод с английского из «St. Petersburg Times»). Подтверждает Пионтковский свое заключение тем, что противниками этих соглашений были не только «патриоты» и коммунисты, то есть глашатаи имперского реванша, но и «ведущие политики и эксперты Совета по внешней и оборонной политике», то есть либералы.
Eсли это действительно так, следует признать, что по мере какого-никакого обустройства экономической сферы, которая наряду с Чечней доминировала в первый президентский срок Eльцина, фокус внимания либеральной публики постепенно смещается в сферу внешней политики. А это означает, что многолетние усилия таких «демпатриотов», как Александр Ципко или член Президентского совета Андраник Мигранян, по переманиванию российских либералов в лагерь «демпатриотизма» начинает приносить плоды.
Но ведь именно таким образом и складывалась «контрреволюционная ситуация» в эбертовской Германии! В том, собственно, «контрреволюционность» ее и состояла, что либералы, полностью расходившиеся с «патриотами» в вопросах внутренней политики, нашли вдруг с ними общий язык в вопросах политики внешней. И образовался единый «патриотический фронт» политического класса страны, который привел в конечном счете к замене неполноценной демократии очень даже полноценной антизападной диктатурой.
Eстественно, объединенная оппозиция внешней политике Eльцина не предвещает ничего хорошего ни для выборов-2000, ни для его места в истории. Ибо от такого «патриотического» консенсуса рукой подать до того, что известный историк фашизма Александр Галкин называет «привыканием к ашоригарным ценностям». Более того, он считает, что в сегодняшней России «такое привыкание налицо, в том числе и в интеллектуальных кругах, еще недавно похвалявшихся своим демократизмом».
Почему это происходит или может произойти? Да потому, что все мы выросли в условиях, когда Россия была сверхдержавой, играла в мировой политике первые роли. Понятно, что ее внезапное падение в разряд «нормальных» великих держав стало для многих психологической травмой, породило, по замечанию политолога Кирилла Холодковского, страшную «ностальгию по временам, когда нашу державу если и не уважали, то во всяком случае боялись». Я не говорю уже о том, что на протяжении пятнадцати поколений Россия была империей. Для имперских «патриотов» пропасть между статусом вчерашней сверхдержавности и сегодняшней обыкновенностью решительно непреодолима.
Неудивительно, что центральная глава в великолепно изданном томе Александра Дугина «Геополитическое будущее России» (одобренном, кстати, кафедрой стратегии Академии Генерального штаба) так и называется — «Россия не мыслима без империи». Неудивительно также, что народно-патриотический союз России (ядром которого стала компартия) провозгласил своей официальной целью, по словам его главного идеолога Алексея Подберезкина, «создание условий для того, чтобы в сжатые исторические сроки восстановить, в том числе и в территориальном смысле, великое Русское государство». А чтоб ни у кого не оставалось сомнений, о каком именно государстве речь, добавлено, что восстанавливать его НПСР намерен «в рамках тех границ, которые существовали до 1991 года».
В Академии Генштаба, а тем более в НПСР, народ серьезный. У последних, между прочим, большинство в Государственной Думе. И планируют они, как видим, вовсе не «маленькую» войну, как в Чечне, а большую — за Украину, Прибалтику и Казахстан, за Грузию и Азербайджан. Тут без большой крови не обойтись.
Однако могут возразить: имперские «патриоты» потерпели поражение на выборах-96. И покуда Eльцин в седле, ни большая война в ближнем зарубежье, ни военная конфронтация с дальним им не светит. Депутат Альберт Макашов может сколько угодно призывать Россию ответить на расширение НАТО «военно-стратегическим партнерством с Ираком и Кубой» и снабдить «всем, что необходимо для ведения современной войны» (читай: ядерным оружием). Ливию и Иран — призыв его останется сотрясением воздуха. Так-то оно так, но лишь покуда Eльцин в седле. Что после Eльцина, вот в чем вопрос.
Переберем по пальцам его потенциальных преемников — и обнаружится вдруг поразительная картина. Трое из пяти — Лужков, Лебедь и Зюганов — уверены, что Севастополь принадлежит России (то есть буквально следуют сценарию Дугина, очерченному в главе «Геополитическая дестабилизация Украины», в книге, которую они, скорее всего, не читали, что тем более зловеще). Четвертый, Черномырдин, публично заявляет, что «Россия не страна, а континент» (то есть, сам того не замечая, начинает изъясняться языком Дугина), а пятый, Немцов, и вообще берет себе в советники одного из бывших лидеров «партии большой войны» Виктора Аксючица. Такой вот расклад.
(Окончание в следующем номере)
«МОСКОВСКИE НОВОСТИ»