«Моё сердце оборвалось»
СИБИНФОРМБЮРО
Во вторник на кладбище Верхнего Бора похоронили еще одного солдата чеченской войны — Андрея Мухаева. Сделать это должны были еще три года назад, а могли никогда не сделать. Eсли бы не мать — Ольга Владимировна Милованова. Перед вещи — копия письма губернатору Тюменской области Леониду Рокецкому, написанного Миловановой летом этого года.
«Мой сын был призван в армию 6 июля 1994 года и направлен в учебку — поселок Eлань, что под Камышловым (Свердловская- область). В декабре 1994 года (не прослужив и шести месяцев) он был отправлен в 131-ю Майкопскую бригаду, которая уже находилась в Моздоке и готовилась войти в Грозный. Что они и сделали 31 декабря. А 1 января 1995 года мой сын уже числился без вести пропавшим. Но мне, как и всем другим родителям, об этом не сказали.
Я знала, что мой сын танкист. 11 января в программе «Время» увидела разбитые танки в Грозном. Мое сердце оборвалось. 13 января я уже была в Грозном. Бои шли вовсю, а я ходила по городу, переворачивала тела наших мальчиков и искала своего сына, еще не зная, что он в 131-й бригаде… У железнодорожного вокзала я видела, что сделали- с нашими ребятами: танки все разбиты, сожжены, рядом валялись отдельные части тел, обгоревшие, разорванные… Мы с матерями (среди них Галина Черепанова, живет в поселке Советский Тюменской области — мать Алеши Малышева, оператора-наводчика из танка, где командиром был мой Андрей) своими руками рыли ямы и закапывали. Но своих детей мы не нашли. (Рыкова Андрея — танкиста, механика-водителя из Тугулыма Свердловской области — искать некому).
Так было до 1 февраля. В тот день военные из информационного центра сообщили, что мой сын погиб и его отправили в Тюмень. Меня посадили в самолет и отправили домой, где я и прождала 13 дней. 14февраля.у Андрея день рождения. Представляете, что был за праздник? Бабушка со слезами пекла булочки. Eдинственный раз в жизни они были соленые. Родственники собирались все две недели с 9 утра до 11 вечера — так каждый день ждали Андрюшеньку.
Я пришла в тюменский облвоенкомат узнать, когда привезут моего сына. Мне ответили, что его бесплатно доставят, бесплатно похоронят, бесплатно стрельнут на могиле и к тому же еще и 5 миллионов рублей заплатят. И что я хожу, требую, возмущаюсь? Все идет по порядку.
Я поняла — надо искать самой. И 16 февраля я уже была в Моздоке, где меня и «обрадовали»: сына вовсе не отправляли в Тюмень. Он находится в Ростове-на-Дону в судебно-медицинской лаборатории №124. В тот же день я была в Ростове. Посмотрела того мальчика, который якобы был моим сыном и которого опознали ребята из 131-й бригады. Я на них не в обиде, ведь они же с моим сыном были всего две недели, поэтому плохо его помнили. Да и как можно было запомнить, когда не только люди и техника — земля горела под ногами.
Я не опознала этого мальчика. (Он до сих пор находится в вагонах-рефрижераторах. Их в Ростове 12, а тел в них 420). Дело в том, что у моего сына в левой ключице металлическая спица и послеоперационный шрам — 10 сантиметров. А этот мальчик был «чистенький», никаких шрамов у него не было.
И меня отправили в вагоны (тогда их было пять). Дали мне фонарик, и я пошла искать своего сына. Ходила очень долго — почти целый день. Не могу описать, как это происходило, — очень страшно находиться одной среди изуродованных тел и искать свою кровиночку. Найти практически невозможно, потому что ребят добивали из гранатометов. Из 420 тел опознаваемы были только 42. Своего сына я так и не нашла. Я вместе с экспертами решила пропустить все тела танкистов — они были в отличающейся форме и шлемофонах — через рентген. В результате этого, анализа у меня осталось 18 кусочков, их иначе не назовешь, у которых вообще не было левой ключицы.
И вот тут, в госпитале, встретила ребят из Майкопской бригады — на счастье или наоборот, я до сих пор не знаю. Они мне сказали, что видели Андрея после взрыва танка живым. Сейчас я склонна думать, что они меня просто пожалели. Я, конечно же, с радостью поверила, ведь какое это счастье — сын жив! И 4 апреля была уже в Грозном. Ходила по селам и горам вместе с другими матерями. Чеченцы нас обманывали, говоря: организуйте марши мира — отдадим сыновей. И мы организовывали, собирались и выходили маршами мира три раза. Но нас в очередной раз обманывали и детей наших так не отдали. Прошло еще время.
Мы исходили всю Чечню. Нет на той земле места, где бы ни ступала нога российской матери. Но никто из нас (а нас, январских, было 100 человек — матерей и отцов) не нашел своих детей живыми. Зато очень многие нашли своих детей в Ростове. Но это было потом, когда сознание уже свыклось с тем, что, наверное, наши дети все-таки погибли. Это очень сложно допустить, что твоей кровиночки нет среди живых. Гораздо легче ходить изо дня в день по этим проклятым горам, кланяться чеченцам и умолять их вернуть сына.
С сентября 1996 года по 29 декабря 1996 года я принимала участие в эксгумации трупов. Чудом спаслась. Чеченцы взяли бы в плен, да их мулла подтвердил, что я выкапывала тела не только русских солдат, но и чеченцев.
С августа 1995 года я входила в комиссию президента Российской Федерации по розыску без вести пропавших и насильно удерживаемых военнослужащих на территории Чеченской республики. Комиссия была при штабе объединенной группировки войск министерства обороны РФ. В комиссии проработала до 29 декабря 1996 года, до вывода российских войск за пределы Чечни.
Но все-таки когда-то сознание срабатывает, что — хватит. Так больше невозможно, и в очередной раз приезжали в Ростов в лабораторию.
Так я и сделала в мае 1997 года. 18 кусочков я попросила обследовать на группу крови и рост. Из 18 у меня осталось только три тела, у которых третья группа крови, все они ростом 1 метр 70 сантиметров, и все — танкисты.
И я попросила Щербакова В.В., начальника лаборатории (умнейший и добрейший человек на земле, и дай ему Бог здоровья), отправить банк данных в Челябинск, в судебно-медицинскую лабораторию на молекулярную генетику. Для того чтобы провести эту экспертизу, нужно 16 миллионов.
Своих денег у меня нет, и неоткуда им взяться. Сама я уже два с половиной года хожу по Чечне в поисках своего сына. Да и с работы меня уволили еще в марте 1995 года. А18 июня 1996 года в Грозном наш автобус был обстрелян, и я получила пулевое ранение в голову. Перенесла две операции — сначала в Ханкале, где пять часов вынимали пулю, и двухчасовую операцию в ростовском госпитале. После чего мне дали II группу инвалидности и пенсию в 300 тысяч рублей. У меня еще один сын — 17 лет. Муж умер 6 апреля 1994 года.
Вот и живи: расти младшего сына и ищи старшего.
Я умоляю Вас помочь моей беде, больше обратиться мне не к кому».
Леонид Юлианович среагировал мгновенно. Через неделю деньги на проведение экспертизы были в Челябинске. Через месяц Ольга Владимировна получила заключение экспертов — одна из косточек принадлежит Андрею Мухаеву. Во вторник Андрюшу похоронили. На единственный мой вопрос, испытывает ли Ольга Владимировна ненависть к кому-либо, она не ответила. Заплакала и замолчала.
***
фото: