Каторжник и галера
Несколько мыслей по поводу нового праздника для древнейшей профессии (второй)
Сильно подозреваю, что большинство даже умудренных сединами коллег не твердо обозначают, чему, собственно, посвящен тринадцатый день января, отчего-то считающийся днем российской прессы. Скорее всего, что лекции по истории журналистики они прочно позабыли. Как, впрочем, и я. Eдинственная ассоциация у меня связана не с лекциями, а с давним КВН. Представитель некоей команды пытался ответить на вопрос о первом русском журналисте, долго пыхтел и вздыхал, наконец, махнул рукой и отчаянным голосом сказал: «Петр Первый. Он все мог!». И выиграл.
Так вот, насколько я помню (если ошибаюсь — поправьте меня!), именно Петр триста лет назад приступил к изданию «ведомостей о военных и иных делах, достойных знания и памяти, происшедших в Российском государстве и во иных окрестных странах». Примерно так -полно и витиевато — называлась первая печатная русская газета.
Но большинство журналистов все еще отмечает советский день печати, что приходился на 5 мая — в ознаменование появления в 1912 году большевистской газеты «Правда». Привыкли.
В эти «праздничные и предпраздничные» дни , в Москве и в Тюмени, мне пришлось быть свидетелем и участником нескольких дискуссий, посвященных настоящему и будущему профессии.
О падении престижа профессии. О том, что распался союз журналистов, что работники «пера и топора» разобщены, не встречаются, не проводят совместные акции, кампании…
Не знаю, право. Не знаю. Мы стали все такие разные. Пытаюсь представить себе восстановленный союз журналистов. Снова пленумы. Общие решения. Согласованные действия… Не получается. Мне думается, что в это нам ребячество не впасть. Помнится, что советский союз журналистов был создан сорок лет назад, когда появилась необходимость коллективного членства в МОЖ — Международной организации журналистов. Но она-то давно перестала существовать.
Наверное, прав Строгальщиков, понимая журналистский союз как союз профессиональный. Как профсоюз. Наверное, прав Строгальщиков, удивляясь, что редакции до сих пор входят в профсоюз работников культуры. Там, в профсоюзе, наши друзья и хорошие люди. Но многие наши проблемы для них -чужие. Газеты — не клубы, не библиотеки, не театры. У них нет проблемы защиты гласности, у них нет судов, нет покушений на директоров библиотек (и очень хорошо!). А на редакторов — есть. Там — другие профессии. Хорошие — но другие.
Журналистика — до сих пор и для меня самого непонятная вещь. Это не профессия даже. Это образ жизни. Это стиль поведения. Это нацеленность на открытие закрытого, рассекречивание секретного, распознавание тайного и тут же — «по секрету всему свету».
Сегодня общими, и нашими в том числе, усилиями создан мир, в котором «полсотни стреляющих строчек» (как пелось когда-то в студенческой песне), что хранятся вместо маршальского жезла в журналистском ранце, чаще всего стреляют в своего обладателя.
Журналистика. Мучительная работа. Когда ко мне приходят студенты и я начинаю им рассказывать о нашей профессии, о ее красотах и опасностях, о ее зависимости и независимости, о ее неподкупности и продажности, о ее восторгах и разочарованиях, я никогда не знаю наверное: кто из них сейчас уйдет, чтобы уже никогда не вернуться?
Я говорю им открыто: уходите и не возвращайтесь. Эта профессия потребует вас целиком. Это — гигантская акула из фильма «Челюсти». Она проглотит вас с головой… И, знаете, они уходят. И, знаете, они возвращаются.
Политики любят шутить: четвертая власть! Спросите у каторжника, прикованного к галере, какая он власть? Спросите у каторжника, прикованного к галере, что ему снится? Свобода? Или пенное, взбитое тяжелыми веслами море?