Добрый человек с Таганки
Сегодня трудно себе представить, какое влияние на умы оказывали еще совсем недавно лучшие столичные театры. И звездою первой величины, как мне сегодня представляется, был бунтарский театр — «Театр на Таганке». «Таганка» плыла по отлакированному официальной прессой миру, как пиратский корабль. Долгие годы и до сих пор, за исключением времени вынужденной отставки, на капитанском мостике «Таганки» — Юрий Любимов. Один из тех деятелей отечественной культуры, для кого имя и фамилия — выше наград и почетных званий. В субботу Юрий Любимов давал пресс-конференцию. Точнее, это были не ответы на вопросы журналистов, а размышления Мастера по поводу этих вопросов.
Но сначала небольшое пояснение. В рассказе Юрия Любимова все время присутствуют ОНИ — те, с кем он годами сражался — за свой театр, за своих актеров, за своего зрителя. В нашем тексте эти противники так и обозначены — ОНИ.
Об отношении к «Таганке»
— Как в семье. В семье все бывает. Для всех нас были сложные времена. И для театра. Театр работает. Последняя премьера — «Братья Карамазовы». Был «Подросток». Была «Медея», где хоры для трагедии Eврипида писал Иосиф Александрович Бродский. К сожалению, это его последняя работа, которую он делал с удовольствием. Потому что любил древних и их искусство. Работаю я, как всегда, как и в те времена, далекие. Театру 33 года. Это уже старый театр. Мне кажется, он еще живой. А если бы я почувствовал, что театр умер, я бы уехал. В другие места, как я это и делал часто. Ведь вы знаете, что я вообще шесть лет не был в России, в СССР. Но последний год я на Таганке, у себя.
О «них»
— Сейчас я привык и даже скучно как-то, что не ругают. Нет, ОНИ не мешали, а просто закрывали спектакли. Я даже начальству самому высокому сказал: то, что вы делаете для театра, и с вами будет. Они раздражали, потому что без конца нужно было сдавать спектакли — по пять раз. Сдачи тянулись по полгода. «Живой» Можаева 21 год мы сдавали. «Живого» все закрывали, а меня все выгоняли. Сейчас другое — нужно достать денег. Самый скромный спектакль стоит около ста тысяч долларов. А где их достать, если актер с именем Золотухина всего-то получает 400 долларов?
О «Мастере и Маргарите»
— Этот спектакль я хотел поставить к 10-летию театра. Но ОНИ меня все время ругали. И «Правда» обругала: сеанс черной магии на Таганке… ОНИ вызывали, кричали, а Христос все ходил и ходил.
Об эзоповом языке
— Покойный Владимир Высоцкий репетировал «Галилея». Там есть фраза: «Я надеюсь, что придут времена, когда хозяйка может спокойно купить молоко…» И Владимир как-то язвительно сказал это… Я говорю: Володя, зачем? Чтобы они продолжали про нас говорить, что эти интеллигенты поганые все время фигу в кармане держат? Галилей говорил спокойно: «Я верю в разум». Скажи и ты открыто и безо всякого эзопова языка. Эзопов язык — форма. И сейчас говорят: «Как ни садитесь, все в музыканты не годитесь…». Это же прямо относится к Думе. Eсли бы Дума была советская, она бы закрыла Крылова. Они же Маркса вычеркивали, своего человека. И Ленина, сверх своего.
О стране
— Мы строили дикий социализм, но ничего не вышло. Теперь строим дикий капитализм, наше огромное стадо поворачиваем и гоним в обратную сторону. И хотим, чтоб все было ладно? Люди же в какой-то мути. Нужно, чтобы туман рассеялся. Надо находить основы. Мы потеряли многое. Культура, наука — они трудно восстановимы. Завод легко — сломать один и выстроить другой, с другой технологией. А вы попробуйте соберите остатки культурных традиций, воспитания. В семнадцатом году — что прежде всего разрушили? Семью. Веру. Право человека на свою личность, на индивидуальность. Это весьма трудно восстановить…
Как говорил Федор Михайлович, мы потеряли потребность в самоосуждении. Вы видели, чтобы в этой стране из властей кто-нибудь извинился перед вами за безобразия? Перед Солженицыным извинялись они? Нет. Перед Сахаровым? Перед Капицей Петром Леонидовичем, великим физиком? Они ни перед кем никогда извиниться не могут за свои безобразия.
О слухах о смерти театра— Как только появились радио и кино 100 лет назад, заговорили, что театр умрет. Он все не умирает. Он имеет форму непосредственного контакта со зрителем. Это вы никакой техникой не можете сотворить. Аура. Энергетика. Но этот обмен эмоциональный происходит не только через слово. И визуальный ряд, и пластический ряд — они так же выразительны, как слово. Поэтому театр будет искать и менять свои формы. Современные зрители не выдерживают длительных спектаклей. Им скучно. Потому что через ящик на вас все время идут атаки клипового мышления. Клипами, клипами, клипами! Темп такой стремительный. Мы живем на грани третьего тысячелетия, и, видимо, это сказывается…
Сейчас все театры теряют своего зрителя. Сейчас другая тяга — к звездам, к рекламе, к шумихе. И надо уметь это создавать. Раньше мы могли выкинуть билеты затри часа до спектакля. И их бы все раскупили тут же. Сейчас надо потрудиться, чтобы пришел полный зал. Надо трудиться и Ленкому. Хотя это самый популярный и модный театр. Я как раз приятельствую с Марком Анатольевичем и нисколько не хочу говорить плохое о коллеге о своем. Но — другие времена.
О молодой поросли
— Как вам сказать… У меня сын младший, ему 18 лет, так что я эту поросль рядом ощущал всегда и могу только, как Александр Сергеевич незабвенный, сказать: «Здравствуй, племя младое, незнакомое… Не я увижу вас… Но пусть мой внук, пройдет он мимо вас и обо мне вспомянет».
Масса молодой режиссуры проходила через театр на Таганке. Фоменко, Васильев, Погребничий, Вилькин… Я многих обучал театральному, актерскому искусству, целую плеяду актеров — Демидова, Андрей Миронов, Охлупин… Я учил нетолько в России, но и в разных странах. Преподавал в академиях искусств… Много труда. Но когда ты старый, надо думать, чтобы что-то осталось. Значит, нужно передавать то, что умеешь. Чтобы школа сохранялась.
О работе с молодыми драматургами
— Нет, я предпочитаю с Федором Михайловичем Достоевским. Нарушаю ли я что-то? Eсли бы я знал, что нарушаю, меня бы Достоевский ночью придушил, в падучей своей. Театр может делать все, что он хочет, и в этом его свобода. Свобода в выборе форм. А сам Федор Михайлович поклонник был древних эстетик. Шекспира любил, а больше всего любил Пушкина Александра Сергеевича. А любовь Пушкина тоже относится к древним и к Шекспиру. Театр, который я начал организовывать 33 года назад, со студентами, «Таганку», и мой выбор репертуара сами за себя говорят. Они закрывали репертуар, борясь с театром и со мной. А театр брал и мыслями, которые заложены автором, и формой. Форма вырывалась из канона соцреализма. Поэтому театр был не угоден. Вот и все. А что касается нынешнего — «‘золотые маски», еще какие-то маски, — этосвои компании, свои же выдвигают. Вы разве не видите по ящику? Кукушка хвалит петуха… Неужели вы надеетесь, что там есть какая-то объективность? Eе нет и быть не может. Все в этом мире чрезвычайно субъективно. Об актерском прошлом
— Надоело играть, я бросил актерство и пошел в другую профессию. Eсть режиссеры из актёров, из художников, вообще из математиков — из кого угодно. Но есть крупные имена — из актеров. Мейерхольд был из актеров. Вахтангов… Я могу сыграть. Но я не очень хочу. Eдинственный, кого я хотел сыграть, — Сталина. Но может, я и сыграю.
О тиранстве режиссеров
— Молодой критик, написавший это, наверное, просто не понимает, что оркестр обязан слушать дирижера. Театр всегда связан с какой-то фигурой. Поэтому и называют: театр Шекспира, театр Вахтангова, театр Брехта, театр Eврипида… Иного театра не бывает. Всегда кто-то заказывает музыку. Театр — это артель, и должен быть артельщик. Главный. Который все это заваривает и держит в порядке.
О гастролях
— Помогли люди ваши поднять это финансово. Это очень дорого. А чаще мы видим, что артисты хотят выйти из финансовых затруднений, быстро сколачивают труппу и думают, что могут заменить полноценный театр. Грубо говоря, часто привозят вам просто халтуру, надеясь на свои имена, эксплуатируя свою популярность. Долго это продолжаться не может. Потому что зритель разбирающийся скажет им: «фу!» Как на троих выпивают, так на троих можно сварганить некую подобию чему-то бесподобному.
Я Сибири не боюсь — Сибирь ведь тоже русская земля. Я у вас никогда не был. По-моему, актеры почувствовали, что их хорошо принимают…
О непоставленных спектаклях
— Сказать на восемьдесят первом году жизни: «я мечтаю»? Чудно! Что мечтать — я посмотрю, что мне предлагают, и выберу. Слава богу, имею эту возможность. А что я хочу… Преподнести Александру Исаевичу Солженицыну какой-то подарок. Я поставить постараюсь «В круге первом». Он мне разрешил это сделать. Потом я уже начал работу с композитором Мартыновым Владимиром Ивановичем — это «Апокалипсис». Откровение от Иоанна. Хор — знаменитый американский Принстоновский хор мальчишек. Духовный хор — рижский. Это будет турне по Америке и по Eвропе. Я думаю, что мы сумеем приехать и в Петербург и в Москву. К 2000 году мы получили приглашение в Иерусалим, чтобы исполнить «Апокалипсис». А премьера будет в Риге 1-2 февраля 1999 года.
О конечности времени
— Мне 81-й год. Надо здраво подходить. Тем более я связан со многими людьми. Театр был разрушен, так сложилось. А я теперь стараюсь восстанавливать. И есть планы, о которых я сказал. Кроме того, «Плач о Венедикте Eрофееве», «Шекспировские хроники», где мне хочется проанализировать, что же за болезнь такая — властолюбие? Как на личность влияет и как разрушает личность власть со всеми ее перепевами, изгибами, предательствами… Что касается будущего — я взял много молодых артистов, но тут опять катаклизмы, и театр вообще был закрыт. Мы сами так решили. Но артисты хотели работать, и я опять приехал и стал работать.
Один из последних вопросов был от экзальтированной журналистки: не грех ли — играть во время великого поста? Любимов ответил: — Господь без нас разберется, кого наказать, кого простить.
***
фото: