Никто не знает, сколько надо кирпичей
5 мая кирпичная стена памятного знака жертв политических репрессий стала еще выше. Eще три ряда кирпичей, старых кирпичей из «брюханевского» дома, больше известного как дом НКВД.
Когда-то кирпичи составляли стены подвального помещения этого дома. В этих подвалах мерзли и плакали. В этих подвалах сидели в мертвой тишине, ожидая вывода на расстрел. В этих подвалах стреляли в затылок. Может быть, от той, давным давно пролитой, но до сих пор не остывшей крови сохраняет старый кирпич на изломе свой багряный оттенок…
А если хорошенько посмотреть, то увидишь на стенах след чьей-то руки, царапины — то гвоздиком, то ногтями… Наверное, когда сидишь в этой кирпичной яме и отсчитываешь свои последние часы, так хочется хоть словом, хоть буквой зацепиться за этот мир. В последний раз подать о себе весточку: «Люди, я был, я жил, не забудьте меня!»
Через шесть десятков лет, в день первого массового тюменского расстрела, совершенного росчерком пера выездной сессии военной коллегии Верховного суда, а он произошел именно пятого мая, в кирпичную стеллу на улице Полевой заложили капсулу со списками тех, кто был убит в Тюмени в годы большого террора.
Там, среди двух тысяч двухсот тридцати пяти имен, есть и первая несчастная десятка. Как правило, коммунисты с дореволюционным стажем, исключенные из партии за «оппозиционность», сосланные на тобольские севера, и снова арестованное в 1936 году.
В Москве еще шли первые расстрельные процессы, Сталин уничтожал оппозицию, а в подвалах дома НКВД, вот в этих самых подвалах, уже сидели будущие жертвы первого расстрела.
Поздняков… Дмитриев… Роцкан… Дмитриев… Цюнский… Дмитриев… Иоффе…
Одинаковая фамилия — неопечатка, не ошибка. Так случилось по злой воле. Среди первых, убитых рукою оперуполномоченного горотдела НКВД Ляпцева, действительно было трое Дмитриевых. Не родственников, просто однофамильцев. Это потом они стали кровными братьями, когда их кровь смешалась в одном подвале, а прах соединился в одной яме…
А потом, расчистив дорогу, взялись за крестьян, рабочих и интеллигенцию. А также за представителей «враждебных классов». Дорога же была расчищена!
… Мы стояли в середине дня у памятного знака. Было тихо и солнечно. Были студенты, может быть, не очень понимающие, зачем их сюда привезли. И были старые люди, давно уже перешагнувшие возрастной рубеж своих родителей. Родителей, тайно убитых и тайно захороненных вот здесь, на западной окраине бывшего Затюменского кладбища.
В капсулу из нержавеющей стали погружены листки со списками. Туго завинчена крышка. Герметиком смазан шов, чтоб не проникла влага. И вот уже сверкающая на солнце капсула, изготовленная на заводе медицинского оборудования, плывет по рядам. Eе бережно передают из рук в руки. Мне кажется, что передают очень медленно, как будто пытаются теплом ладоней согреть белый металл, как будто баюкают.
Медленно плывет капсула. Знак беды, которая объединила собравшихся здесь. Знак памяти, которая привела их сюда.
Женщина, которая стоит рядом со мной, нетерпеливо протягивает ладони, а капсулу еще ласкает старческая рука ее соседки. Наконец соседка выпускает металлический цилиндр из рук и говорит: «Здесь и моего отца частичка!»…
Ректор ТГУ Геннадий Куцев и мэр Тюмени Степан Киричук закладывают капсулу в отверстие, а рабочий неспешно начинает подгонять кирпичи…
Была минута молчания. А потом — нет, не митинг, а рассказы об обокраденном детстве, об обездоленной жизни. О том, что было…
И молча взывали к собравшимся буквы на мраморном поясе мемориала: «Никогда больше!»