Там все были Решетниковы…
Моя история
Свое письмо я начинаю писать в родительский день на кладбище в Ангарске, у могилы матери, самого дорогого мне человека.
Решетникова Клавдия Петровна, 1898 года рождения, в марте мы все, ее родные, отметили ее столетие. А за четыре дня до этого я была в Тюмени, на Затюменском кладбище, где асфальтовый завод. Как ответили мне в управлении КГБ* по Тюменской области, здесь захоронение моего отца Решетникова Григория Ивановича, арестованного 28 мая 1938 г., расстрелянного 7 июля 1938 г. по решению «тройки».
Президиум областного суда отменил решение «тройки», и дело прекращено ввиду отсутствия состава преступления, отец полностью реабилитирован 16 сентября 1957 года.
Папа расстрелян 7 июля, а 6 июля 1938 г. родился мой брат Юрий, и нас с мамой глубокой, уже холодной осенью 1938 года вывезли на Тюменский север как семью врага народа. Ясно помню арест отца, как он утешал плачущую беременную маму, которая пыталась пойти с ним. Отец говорил: это какое-то недоразумение, разберутся, и приду домой. Отца мы больше не видели.
Помню хождение мамы с нами к тюрьме — там были тысячи таких, как мы. Потом длинная дорога в сыром холодном трюме баржи. Маленький братик задыхался, и я неистово стучала в крышку люка, кричала: «Ребенок задыхается!», плакала, и меня с братиком выпускали. Я гуляла с ним по палубе. Все люди удивлялись, за что меня с маленьким братиком везут под охраной. От Ханты-Мансийска пароходы уже не пошли, река застывала. Наши охранники превратились в гребцов, и нас везли на лодке. Обь шумела шугой. Привезли в поселок, жить там было негде. Мы жили в избе на противоположном берегу Оби. Мама работала дояркой, а я в 13 лет скотницей — убирала у коров, давала им сено — и нянчила маленького братика.
… Моя заметка непоследовательна, сумбурна, как и вся моя жизнь. Помню первую репрессию моих родителей. Страшная холодная зима 1930 года, февраль. Маленькая деревня — 15 изб над Турой — Решетникове. Там все были Решетниковы.
Дали план раскулачить 4-х кулаков. Сход решил: раскулачить двух братьев — Афанасия и Василия. Их отец Дмитрий, и их звали Митревские. А третьим — Осипа, у его жены большой дом. Иосиф Иванович женился, умерла жена, оставив ему дочку Валю, а у соседки в большом доме умер муж, оставив двух детей — Александра и Анну. Дядя Иосиф стал заходить ко вдовушке, и он был вдовец. Вдовушка Анастасия Федоровна покруглела, похорошела, поженились. Стало 4 детей, решили, что места хватит и пятому. Родилась еще дочь Катя.
Папа сказал на сходе, что какой же кулак Осип? 5 детей — вот его богатство. «А ты восстал за брата кулака, так вот — будешь четвертым». После схода ночью четырех мужиков увезли в Тюмень под охраной. А на следующую ночь пришли и сказали: собирайтесь. Эту страшную картину раскулачивания в моей деревне Решетникове не описал никто. Маме разрешили надеть два платья. Неистово плакал двухмесячный братик Сережа, а мама качала его на руках и все ходила по комнатам. Нам сказали: одевайтесь. Мне было 5, а брату Володе 2 года. Ночью нас усадили в сани-розвальни. Мама с малышом Сережей укуталась с головой одеялом, мы жались по бокам. Лошади тронулись по нижней дороге, по Туре. Кто-то неистово закричал: «Топить!» Нас сталкивали в снег, заставляли бежать в деревню, спасаться. Плакали дети, кричали обезумевшие женщины, дико выли собаки. Наконец успокоили, усадили, повезли по верхней лесной дороге через Верхний Бор. Утром прибыли в Тюмень, выпустили мужиков. «Как ты собралась, милая моя?» — спросил отец. «Да вот ребятишек всех собрала», — сказала в слезах мама.
И повезли дальше в сторону Тобольска. Останавливались только ночью в деревнях. По дороге умирали дети. Матери не имели возможности похоронить ребенка. Отставать от обоза было нельзя. Завертывали трупик в тряпку и просили селянок похоронить. Зима 1930 года была лютой.
Доехали до Уватского района и стали ждать навигацию. Первым пароходом повезли дальше по Оби…
Я подробно опишу, как заселился Самаровский район Ханты-Мансийского округа. На безлюдный луг, что в 30 км от Самарово, высадили часть «кулаков». Они построят позднее поселок, а через 30 км в кедровом лесу вырастет поселок Кедровый, через 30 км — поселок Горный, а через 120 км от Самаро-во — Урманный. Урман по-татарски — лес. Вот этот лес, что, кажется, подпирал небо, неистово шумел. Была ранняя сибирская весна с дождями и снегом. Ветер, кажется, готов был разбить пароход о неприступный берег. Люди просили о помощи, у многих были маленькие дети. В такую погоду и собаку не выгонишь из дома.
На берег вывели только тех, у кого дети были постарше. А нас, как перевалил пароход через Обь, высадили на обжитый кусочек суши. Здесь было два рыбацких домика и амбар, в который втолкнули нас, детей, спасая от непогоды. Место то долгие годы, да и сегодня, называется Сушкой. Люди стали рубить лес, строить жилье, корчевать землю, которая щедро вознаградила за труд. Стали собирать неплохие урожаи овощей, пшеницы. Щедрое короткое лето одаривало ягодами, грибами. У раскулаченных не было оружия, и мирно жили в лесу люди и звери. А Обь кормила рыбой, давая 20 процентов осетровых от государственного улова. Нас, детей, поили рыбьим жиром, кормили ягодами; и мы, хотя не все, но выжили.
Папа тяжело болел — рак. Eго вывезли, сделав в Тюмени две операции: рак губы и рак горла. Дали бумагу: жить в Тюмени под наблюдением онколога. Отец стал работать на заводе «Красный Октябрь», жил в ба-‘ раке. Потом к нему приехала я, потом мама и братик Володя. Сережа умер. Купили дом в заводском поселке по адресу: ул. Победы, 60. Родители работали на заводе. А после работы на строительстве школы в поселке, рядом с нашим домом. Работали бесплатно, очень хотели, чтобы мы были грамотными. Так и сделала я позднее — училась и работала всю длинную жизнь. Но настал 1938 год, о чем я уже писала.
Дважды подверглись репрессиям мои бедные работящие родители. Сейчас в ответах мне из Тюменского УВД говорится: ценностей не изымалось. Да, ценностей родители не нажили, но была недвижимость. В деревне Решетниково и сегодня стоит дом, сделанный руками матери и отца.
Кулаки? Одна корова, одна лошадь, без этого нельзя было жить в деревне. 2-я репрессия в 1938 г. — дом, корова. А для нас и это ценность — дом по ул. Победы, 60. Асфальтовый завод на Затюменском кладбище плюс мемориал жертвам сталинских репрессий. Да разве сможет тот завод покрыть серой массой все то черное, что творилось на родной русской земле? Eсть память, и мы с братьями на ангарском кладбище рядом с могилой мамы установили мемориальную плиту: «1888-1998, 7 июля, 110 лет. Памяти отца Решетникова Г.И.».
Трудное время, да когда оно было, как и нашим родителям, легким. Я, наверное, излишне сентиментальна. 5 дней назад я была в д. Решетниково, в доме, где родилась. У дома березы. Вот здесь и начинается моя маленькая родина, моя тюменская земля.
Я верю, мы должны войти в новое тысячелетие, стряхнув груз прошлого, но не забыв его. Моим родственникам — Лысовым, Решетниковым, Новопашиным, Кукарцевым, Белевичам, Исаковым, Киселёвым, Лазаревым, Пискулиным, Щука Августе Федоровне — передайте благодарность за хлебосольный прием.
Мое письмо правьте, но суть оставьте. Все, что пишу, — не вымысел. Жизнь меня мотала, я видела Тюменский военный север; я — бессменный политорганизатор по рыбодобыче. Кондинская газета писала, что я «самоотверженным трудом увлекаю за собой рыбаков, взяв первое место по выполнению плана добычи рыбы». А рыбаками были дети — их отцы на фронте в первых сибирских дивизиях положили свои головы. Пилила березу для лыж и ружейных прикладов в кондинской тайге на реке Куме. Там теперь поселок городского типа. Пришла в магазин в д. Ландино (теперь ее нет) и ехала в долбленке 500 км с отчетом в Нахрачи. В лодке — привязанный к уключине мешок — полмешка денег, полмешка талонов. Это была вера в победу — обязательную Победу… В паспорте штамп №1 — мой парень, работник КГБ, не мог стать мне мужем, нельзя, папа взят органами НКВД. Вот и вся жизнь.
С уважением Чернецкая Полина Григорьевна
* Сейчас ФСБ — Ред.