Персональное дело Владимира Глухова
Личный, художественный синтаксис никогда не совпадает с нормативным, грамматическим. Тюменский «евразийский» художник Владимир Глухов в начало своего поэтического синтаксиса поставил «Ъ». Он, впитавший в себя терпкий аромат таджикских долин, сочное солнце восточного базара, ледяные глаза тянь-шаньских отрогов, бурные разливы красного, зеленого, желтого и синего колорита душанбинской столичной жизни, славянскую удаль и тюркский тягучий распев, выбрал кисть и карандаши, перо и холст главными знаками своего синтаксиса.
«Ъ» — символические ключи к его живописи и графике. Памятный знак десятилетия выставочной деятельности, первая персональная экспозиция в залах областного музея изоискусств. Верный своей «науке побеждать» Глухов и сейчас включил в афишу (как организаторов) помимо музея Центр современного искусства «1000 ступеней». И тут художник будет стоять до конца, ибо идею этого, сейчас тяжело больного, но любимого дитяти Глухов выстрадал в острой конкуренции, пробившись в столичные галереи, заставив говорить о себе сведущую публику и разборчивых московских критиков.
Тюмень строптивых не любит, особенно тех, кто не боится откровенно резко оценить произведения коллег. На вернисаж пришли самые-самые, принявшие живописный стиль Глухова и его манеру общения. Не было официальных лиц из городского и областного комитетов по культуре, Союза художников. Он все еще «мотает» у нас свой испытательный срок, хотя только что принят в творческий союз.
Но этот прием неформально уже состоялся в 1987 г., когда Глухов закончил в Москве знаменитый Суриковский художественный институт, перед ним — республиканское училище. Часы его ученичества теперь мирно тикают во втором зале, отмеряя миги молодого, откровенного и счастливого пира жизни. Гармония графических линий, герои, уверенные в себе, в своей судьбе, в своей ныне утраченной стране.
Поскольку Глухов — вихрь, «Ъ», парадокс, виртуальный танцор на полотне, он делает «живописный» бросок. В 90-е годы — тюменский период. И мы зажаты, с одной стороны, прелестями (не только чувственными) «Цыганки Люли» (1994), с другой — грязным хаосом нынешнего бытия («У ночного киоска», 1998). Бесовским гулянием странных фигур во время религиозного праздника («Пасхальное гуляние», 1998), когда вместо лиц — пятна, схожие с яичным желтком, и лишь одно провидение знает, преобразятся ли они.
«Ъ» — его колдовство, его магия, чье символическое назначение — разить, ограждать, утверждать самость нашего художника. В своих поставангардных искушениях, синтезируя цветовую гамму азиатского стоика, словно вращая одно и то же колесо судьбы, Глухов выходит на сибирские равнины. Он опаляет их своим прежним красным цветом, плоскими кинжалами зеленого, синего, желто-коричневого южного базара. Ради того, чтобы спящий проснулся и впервые в жизни задумался над своей экзистенциальной заброшенностью в этот мир. А спящий — сантехник Вася, чинящий чужие унитазы, но не свой. У него биотуалет по принципу «все мое ношу с собой». И всегда готовый к действию…
«Я хочу, чтобы в Россию вернулись передвижники. Я впитаю их традицию, освещу современным смыслом, чтобы люди поверили в добродетельную силу искусства», — говорит мне художник.
И стучат в воздух своими клювами видения Глухова («Добродетель птиц», 1992) — ты сказал, но забыл… где же твоя добродетель? Ты спасаешься от депрессии и яркими бликами восточных воспоминаний закрашиваешь тюменскую грязь, унылое проклятие спальных районов, судорожную тревогу горожан, неустроенность. Ты поражаешь красотой серое месиво будней, но праздник уже не радует тебя, как в буйные годы студенчества.
И тебя везут за реку, бросают в захламленной роще, ты просыпаешься от утреннего августовского холода. идешь «По-над оврагом» (1998), и Тюмень наконец-то открывает свою прекрасную, но израненную душу. Но тут подходят «Вася и Афродита» (1998) — третьим будешь?! — буду! — начинается «Осенний натюрморт» (1998). Стреляет алым соком гранат катится по столу желтая дыня, травит свои мудрые истории «Ходжа Насреддин» (1997). Ты оглядываешься во гневе… «Старик и тополь» (1997). Немой, тягучий вопрос, ты распылился, как газовая туманность. Но сгустится ли она снова, чтобы в ее космическом чреве опять вспыхнула твоя звезда?