Легкий выдох провинциального хулигана
Игорь Ларин — актер-режиссер из Питера. В Тюмень приезжал два года назад на фестиваль кукольных театров. Тогда же познакомился с Ларичевым и Коревиц-ким, которые пригласили поставить в драмтеатре «Лес» по Островскому. Через полгода состоялась премьера.
— Это достаточно авангардный спектакль, — вспоминает Ларин, -хотя сделан по законам реалистического театра. Часть публики в восторге, часть — напугана: нетрадиционная постановка. В прошлом сезоне спектакль сняли, потому что один актер уехал в Тобольск, а второй заболел. Сейчас будем восстанавливать «Лес».
— Как нынче попали в Тюмень?
— Недавно в Москве был очень престижный театральный базар. Там мы снова встретились с Ларичевым и Коревицким. Они предложили поставить спектакли по Пушкину. Я предложил спектакль по декабристам. Проект из двух частей: Петербург и Сибирь. Это на будущее. А пока ставим «Станционного смотрителя» и «Барышню-крестьянку».
Сценарий, сценография, режиссура и музыкальное оформление — это все мое. Музыка — как современная, так и девятнадцатого века.
— Будут неожиданности, реминисценции, как в предыдущих спектаклях?
— Это спектакли из всех самые классические. 12-14 марта-премьера. Со своим театром «Монплезир» буду так же играть. «Монплезир» — это классический театр в авангардной форме.
— Сложились отношения с тюменской труппой?
— Артисты ко мне хорошо относятся. Они меня ждали. После «Леса» с актерами сложились замечательные отношения. Я их помнил, находился здесь мысленно.
— Как Вам фильмы, постановки по «Барышне-крестьянке» и «Станционному смотрителю», что-то из них брали на заметку?
— Нового фильма по «Барышне-крестьянке» не видел, помню только «Станционного смотрителя» Соловьева. Очень нудный и скучный, не лучший его фильм. Те постановки, что видел в Москве, мне не понравились. Задача моего спектакля — сделать из прозы пьесу. Это игровой сценарий, а не литературная композиция. Что касается «Смотрителя» — весь текст сохранен, но это театр.
, Очень нежный, изящный спектакль. «Барышня-крестьянка» -водевиль. Много розыгрышей, веселья.
— Ставя игровой спектакль, вы не рискуете скатиться на делание веселухи на потребу публике?
— Такой проблемы нет. Никогда не думал о кассовости. Делаю все для души, получаю удовольствие («Монплезир» — в переводе с французского — моё удовольствие). Нет цели завлечь публику. Поэтому все мои спектакли разделяют зрителей на поклонников и противников. И это хорошо.
— А почему возникают противники, как вы думаете?
— Многие привыкли к стереотипу. Вы приходите на балет раз в пять лет. Хотите посмотреть красивое «Лебединое озеро». А вам показывают спектакль, в котором какие-нибудь негры танцуют корявых лебедей и какие-то яйца падают с неба. Eсли вы не гурман, не искушенный, вы это, конечно, отторгаете. А если вы способны воспринять что-то новое и индивидуальное, то, конечно, вам интересно. Хотя спектакли, которые я делаю сейчас, более демократичные, и наверняка поклонников будет больше, чем противников.
— Каковы сейчас столичные театральные тенденции? К нам приезжал Любимов, и тюменская публика сходилась на мнении, что любимовский театр -вчерашний день.
— Конечно, театр Любимова уже умер. Печально. Это знаковый театр, театр гражданской позиции 60-х. Тогда он сделал свое дело. Сейчас смотреть его трудно. А что касается Питера, то это не столица. Это крупный провинциальный город. Там меня очень любят критики, пишут обо мне очень много, но внутренне я все время хочу убежать оттуда. Там очень тяжелая театральная атмосфера.
— С чем это связано?
— С особенным менталитетом: бывшая столица, которая стала провинцией. Eсть такой термин: «гнилая интеллигенция». Питер, в театральном смысле, — это такая гнилая бабушка-интеллигентка, которая не дает делать новое. Мне гораздо легче уехать куда-нибудь в Нью-Йорк, в Бухарест, в Хельсинки, в Тюмень (хи-хи) и поставить спектакль.
Здесь мне не нужно ни с кем бороться. Питерский театр — организм для пожирания людей. Живых театров там нет. Живые спектакли, как правило, идут месяца полтора-два. Их душат. Там надо улыбаться, лицемерить. Я люблю Питер, это мой родной город, но бываю там все реже и реже.
— Вас не смущает, что приходится менять полярность?
— Я привык к разъездной истории. Хотя, конечно, плохо, что нет дома, ощущения быта, личной жизни. Мне, куда бы я ни приезжал, театры предлагают руку и сердце, но эти варианты требуют не творческих, а совсем других усилий. Нужно бороться, кому-то скручивать голову, выгонять кого-то. А тратить несколько лет жизни на то, чтобы выгнать двадцать человек…
— А тем, что делаете, Вы довольны? У Вас — живое? Какие вообще у Вас критерии для определения живое — неживое?
— В основном, все мои спектакли вызывали бурную реакцию. Это были неординарные события. Ну, во-первых, потому что они были очень индивидуальны, внутренне хулигански сделанные.
Из-за спектакля «Мой первый друг» две старейшие московские критикессы Крымова и Соловьева жутко разругались. Одна меня полюбила, другая возненавидела. Это была громкая история. И так происходило с каждым спектаклем. Спектакли, с которыми мы сейчас ездим, очень фестивальные, не похожи на то, что сейчас идет в театрах. Это всегда поиск новой формы, поиск молодого авангардного художника. Они внутренне скандальны. У меня существует скандальная репутация: баловень судьбы, которому трудно приживаться в кондовой академической истории.
Но в тюменском театре я не хочу делать так. В этот театр нельзя, как в чужой монастырь, идти со своим уставом. Здесь я ставлю спектакль в спокойной, не издевательской форме.
— Вы пытаетесь дистанцироваться от Пушкина. У Вас есть свой Пушкин, или Вам неважно, кого Вы ставите? Пушкин же сам озорник и «сукин сын»?
— Здесь хулиганская история, но скрытая, не явная. «Eвгений Онегин», «Маленькие трагедии» у меня сделаны по законам традиционного театра, но они взрывают традиционные представления. Я настолько избалован свободой, что на текст мне абсолютно наплевать.
— И на Пушкина наплевать?
— Абсолютно. Я не преклоняюсь ни перед кем. Я был на всех московских пушкинских фестивалях. Меня ненавидят пушкинисты. Eслиты рискуешь менять акценты, то для них это невозможно. Во Пскове выпустили календарь, доказывающий, что Пушкин святой, что его родословная восходит к святым.
— А то, что он срамные стишки
писал…
— Якобы написал «Гаврилиаду» и всю жизнь каялся… Он ни во что не верил, был хулиган, всю жизнь мечтал написать поэму «Влюбленный бес». Для меня это живой человек, ерник, шутник. Никакого пафоса там нет. Там есть игра в пафос, есть игра в сентиментальность. Eсли б он был таким, не было бы юмора.
— Каким Вы видите себя лет через …дцать?
— Конечно, изменюсь. Первые спектакли были тяжелые, чернушные, а года три-четыре я ставлю спектакли очень легкие, светлые. Мне безумно хочется легкого выдоха. Даже если это грустная история, как «Смотритель», то все равно легкий выдох. Раньше мне нравилось увлекаться формой, сейчас я увлекаюсь содержанием. Все растут, и это нормально. Наверняка я буду таким же, как Любимов, мне будут давать очень много премий, которые мне уже будут не нужны, и я никому не буду нужен. Буду весь в званиях, регалиях, со своими штампами…
— Не слишком ли мрачный прогноз?
— Этого не хочется, но у русского человека такая судьба. Это ведь горе, когда тебе уже ничего не нужно. В юности бьешься изо всех сил, а когда плюнешь на все, тогда это к тебе придет. А ты уже устал, у тебя другие мысли. Eсли тебе чего-то нужно, не надо этого искать, надо обманывать судьбу, и… (состояние глубокой задумчивости…).
***
фото: