Пушкин как диагноз нашего времени?
— Ты знаешь, что такое идеал?
— Конечно! Это подсолнечное масло.
(Из случайного разговора)
За последние сто лет Россия празднует третий юбилей Пушкина. И когда всматриваешься в огромное количество образов поэта, а точнее, мифов о Поэте, возникших в русских головах за это время, то единственный вопрос, к которому неизбежно приходишь, это вопрос «Да был ли, жил ли Пушкин или он — литературный предшественник Козьмы Пруткова, выдумка неизвестных, но гениальных шутников и забавников, которые никогда не переводились на нашей земле?».
Основу мифа о Пушкине в год столетия со дня рождения поэта создали русские религиозные философы. Для них Пушкин — «оправдание и опора» России, Учитель жизни, идеал русского художника, творчество которого свободно от религии, но не свободно от Бога. Так или иначе этот миф восходит к гоголевской мифологеме: «Пушкин — чрезвычайное, уникальное и универсальное явление русского духа и национального поэтического гения».
Тему общенародной дискуссии — тайна судьбы Пушкина, религиозный смысл его смерти — задал во время первого юбилея поэта В. Соловьев, вынесший свой приговор Пушкину 1837 года: «Он мог и хотел убить человека. Никаких новых художественных созданий Пушкин нам не мог дать и никакими сокровищами не мог больше обогатить нашу словесность».
Подводя предварительные итоги обсуждения темы в 1937 году, в столетнюю годовщину смерти поэта, С. Булгаков напишет о судьбе Пушкина как о трагедии красоты, которая не спасает.
Но как бы ни спорили религиозные философы о судьбе Пушкина, для них всегда было очевидно то, что дерзнул высказать автор «Лета Господня» И. Шмелев: «Eсть у народов книги священного откровения. В годины поражений народы черпали силы у них. Сердце нам говорит, что у нас есть наше откровение — Пушкин».
История советского Пушкина на первый взгляд парадоксальна, но по сути очень логична. Советская власть в полном согласии со своим глашатаем В. Маяковским на первых порах решительно сбрасывала Пушкина с корабля современности. В начале 1920-х годов «контрреволюционер» М. Булгаков в «Записках на манжетах» рассказывал, как Пушкина «выкидывали в печку» «за белые штаны, за камер-юнкерство и холопскую стихию, за псевдореволюционность и ханжество, за неприличные стихи и ухаживания за женщинами».
Однако период развенчания и сбрасывания очень скоро сменился устойчивым официальным признанием и канонизацией. В юбилей 1937 года сомневаться в том, что «Пушкин — соратник Сталина», было опасно не только для карьеры, но и для жизни. Книга известного литературоведа В.Кирпотина «Наследие Пушкина и коммунизм» становится настольной книгой. Цитаты из Пушкина имели такую же значимость, как цитаты из классиков марксизма-ленинизма. Цитировали, правда, чрезвычайно выборочно. Никому, например, в голову не могла прийти мысль процитировать слова Пушкина о русском бунте, бессмысленном и беспощадном. Eсли бывшие семинаристы и кухарки управляют государством, то «Пушкин» для них всегда в позе лакея, готового на все, что они изволят.
Канонизация Пушкина, превращение его во «все наше советское» были естественным выражением идеологии государственного атеизма: свято место, как известно, пусто не бывает.
В русской мысли XX века есть еще одна влиятельная традиция понимания Пушкина, в русле которой возник очередной миф о поэте. В основе этого мифа — дух скепсиса и самоиронии творцов, а главное, он возник из попытки ответить на важнейший для XX века русский вопрос: почему мы способны создать и создаем великую литературу, великую культуру и не можем создать обыкновенную, нормальную человеческую жизнь?
У истоков этой традиции — фигура В. Розанова. В год столетия со дня рождения поэта он утверждал, что хотя Пушкин — «вечный для нас и во всем наставник», но человеку конца XIX века нужнее Гоголь. — Толетейт Достоевский. — «Отсутствие практической нужности есть главная причина удаленности от нас Пушкина в какую-то академическую пустынность и обожание», — писал Розанов.
Мысль Розанова о том, что с Пушкиным можно гулять в Саду Божием, но им нельзя жить, повторит в 1968 году в своих «Прогулках с Пушкиным» А. Синявский.
Сам же Розанов в 1918 году произнесет слова, смысл которых становится все более понятным сегодня: «Россию убила литература». Розанов имел в виду тот факт, что если русского человека с его верой в Слово на протяжении века призывать к топору, то он в конце концов возьмет его, как он это сделал в 1917 году.
Пожалуй, самым страшным обвинением русской литературы в 1970-е годы стали слова В. Шаламова; «В наше время читатель разочарован в русской классической литературе. Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням XX столетия перед моими глазами», Шаламов писал об утопичности образа человека, созданного русской классикой XIX века, не показавшей всей бездны и власти зла, всей хрупкости добра и красоты в человеческой душе.
Суть мифа о Пушкине в этой традиции, пожалуй, адекватнее всего выразил замечательный Д. Пригов, трагический шут нашего времени, показавший параллельное существование, вненаходимость жизни и литературы, сущность которой мы привыкли связывать с Пушкиным: «Близь обглоданной опушки/ Повстречался людям Пушкин./ Народ и говорит:/ — Посмотри, поэт великий,/ Нету есть чего народу!/ Он вдруг своим черным ликом/ Свою светлую природу/ Явил./ Ниц народ-подлец в ответ/ Весь попадал — а все нет/ Чего есть-то».
Весь русский XX век убеждает нас в том, что, если в обществе гибнет Идеал, его место тотчас же занимают идолы. Год двухсотлетия со дня рождения Пушкина становится у нас годом массовой пушкиномании — национальной болезни сотворения и разрушения кумиров. Почему же именно Пушкину досталась такая судьба — быть многоликим и изменчивым идолом русской культуры? Не в его ли реальной всечеловечности и всеохватности дело?
«Я» Пушкина — это мы», — с горькой иронией писал М. Пришвин в 1937 году. Eсли мы были запрограммированы жить в одной системе ценностей, в одном государстве, а живем в другом, если для нас идеал — это подсолнечное масло, «путь к себе» — это магазин, то Пушкин для нас — это даже не «сплошное популярное пятно с бакенбардами», как писал А. Синявский, это — диагноз нашего времени, если, конечно, мы осмелимся на непредсказуемый по результатам подвиг самосознания.
Н.П. Дворцова, профессор, председатель жюри конкурса учащихся 8-11 классов «Размышляя над пушкинской строкой»
***
фото: