А на войне мы были молодыми
Валентина Аркадьевича Рыболова в Тюмени и области знают многие: за полвека юрисконсультской работы было немало встреч с самыми разными людьми. Многие помнят его уже солидным и степенным, этаким современным интеллигентом, которого война, казалось, обошла стороной. Но не обошла.
Студента Казанского юридического института Валентина Рыбалова призвали в армию 21 июня 1941 года и направили в Бугурусланское авиаучилище. Но перед началом учебных полетов самолеты отправили на фронт, а несостоявшихся летчиков «приземлили» во втором Омском гвардейском артиллерийско-минометном училище.
Через год лейтенант Рыбалов под Калугой стал старшим командиром на батарее системы М-30, после ее залпа на земле ничего живого не оставалось, но стреляла не дальше батальонного миномета, а немцы на уничтожение таких батарей снарядов и мин не жалели. Всего три месяца продержался на фронте Рыбалов.
Полуторагодовое скитание раненого Рыбалова закончилось в госпитале, который размещался в его родной школе. Главным хирургом был известный всей Тюмени Павел Иванович Созонов, а старшей медсестрой — соученица ‘ Галина Горленко!
Выписался досрочно — раненая нога сгибалась в колене лишь на 15 градусов, но война шла к концу и надо было спешить. В военкомате, к счастью, присесть не предложили, и медкомиссию Валя прошел, а вот в московском резерве вышла заминка — специалисты его профиля не требовались ни одному фронту. Упросил, уломал, чтобы отправили в 33-ю армию, которая должна была заканчивать войну. Попал в 1090-й полк 323-й стрелковой дивизии.
Командир полка Eгоров, едва взглянув на предъявленные документы, вскипел:
— Они что там думают? Не знают, что у меня не только «андрюш», но и «катюш» нет!
— Я знаю артиллерию и минометы, товарищ полковник…
Командир полка прищурился:
— Командиром минометного взвода… взвода, а не роты, пойдешь’7
— Пойду, товарищ полковник, -вскочил Рыбалов.
— Да сиди ты, сиди, поговорить надо.
Первая беседа получилась доверительной и положила начало долгой дружбе: после войны Александр Захарович Eгоров несколько лет преподавал в пехотном училище, и однажды они столкнулись, на улице Ленина.
— Товарищ полковник, вы? — еле выговорил Рыбалов.
— Я, Валентин. Дай-ка обниму тебя. Вот так! А теперь пойдем ко мне.
Посидели, будто никогда и не расставались, выпили, фронт повспоминали…
Из миномета Рыбалову пострелять не пришлось. Перед началом боев за освобождение Польши Eгоров предложил ему сменить «профессию» и стать командиром конной разведки полка, а в «свободное время» исполнять обязанности адъютанта.
— Парень ты красивый и видный. Буду тебя начальству показывать пусть думают, что у меня все такие орлы, — пошутил полковник и, чтобы поставить в этом деле точку, подарил новому разведчику и адъютанту своего коня Лысика.
На дворе стоял февраль последнего военного года. Уже журчали первые ручейки и вскрывались небольшие речки. С двумя разведчиками Рыбалов ехал в головной походной заставе. Сидели в седлах небрежно, но словно влитые. Шеями не крутили, однако видели всё, что делается вокруг. Два небольших леска показались. Из левого в правый перебегала небольшая группа немцев. Завидев разведчиков, в нерешительности остановилась.
— Будем брать? — спросил Рыбалов.
— Давай, лейтенант. Пришпорили коней. Понеслись.
Немцы стоят и вроде бы сопротивляться не думают, но один, с ручным пулеметом, поозиравшись, побежал назад. Рыбалов метнулся наперерез. Триста метров до пулеметчика. Двести. Сто! Немец еще бежит, но пулемет уже начинает разворачивать. Упал. Сошки устанавливает. «Срежет! Первой же очередью!» Как сам оказался на снегу с автоматом в руках, когда успел снять с предохранителя, вспомнить не мог -само собой получилось. Успел выстрелить первым! Взглянул направо. Немцы стояли с поднятыми руками. С тыла неслась пятерка разведчиков.- . .
Смахнуяю лица пот, позвал коня и поехал к своим. Они улыбаются:
— Впер»ё’ди’*3а рёч’кбй1‘деревня, лейтенант. Домов на семьдесят. Может, тоже возьмем?
Eще не остывший после схватки с пулеметчиком, согласился.
Коней оставили в лесу, развернулись в редкую цепь, вброд перемахнули неглубокую речку, а когда выскочили на другой берег, оставалось только подогнать убегавших немцев несколькими очередями.
Года два назад разведчиков лишь за одного «языка» представляли к наградам, а Рыбалов от своего полковника такой нагоняй получил, что помнит до сих пор.
Позднее, близ Одера, Рыбалов снова попал в «щекотливое положение». С двумя разведчиками ехал впереди полка. В стороне от дороги увидели хуторок. Решили узнать, нет ли поблизости противника. Подъехали с тыла, спешились, заглянули в окно — солдаты в доме. Человек пятнадцать! -командира уже «понесло». -скомандовал: Хенде хох!
Автомат на немцев. Eще два направлены на них. Но, мать честная, их больше, чем показалось, когда заглядывали в окно! Приказал следовать во двор. Сами вышли первыми, вразвалочку так, спокойненько, а в висках стуко-ток, в животах червячки копошатся: подчинятся или швырнут вслед пару гранат?
Стали выходить. Приказал бросать оружие. Ребята встали так, чтобы можно было открыть перекрестный огонь.
Оружие сдали. По приказу отошли в сторону. А дальше что? Разведчики смотрят на него вопросительно, пленные — тоже. Думают, наверное, что их поведут в тыл. Но не по пути. Написал записку: «Сдались добровольно, хотят сохранить жизнь». На немецком как мог растолковал, чтобы дальше шли одни с белым флагом — их никто не тронет. Поняли, заулыбались, пошли. Тридцать с лишним человек!
Разведчики без сил, будто после тяжелой работы, опустились на землю и потянулись за кисетами. Лейтенант попросил дать ему махорки покрепче и помалкивать о случившемся.
Судьба свела нас летом сорок шестого года. Тогда заведующий юридической консультацией, в которой я работал, представил нам нового адвоката Валентина Аркадьевича Рыбалова. Был он черноволос и строен. На офицерском кителе поблескивали ордена и медали.
На первых порах Валентин Аркадьевич показался мне молчаливым и угрюмым, но первое впечатление оказалось ошибочным: и разговорчив был Рыбалов, и пел, и на розыгрыши не обижался. И рассказывал о своей войне.
— Я как-то подсчитал, — сказал Рыбалов, — что только по Польше взвод прошел в походных заставах около шестисот километров. А это каждый день неожиданности и сюрпризы. Особенно ночью. Идешь по какой-нибудь лесной дороге и ждешь: из-за какого куста в тебя выстрелят, с какого дерева на шею прыгнут. А идти надо. Приказ получил — на коня и сквозь самый сильный огонь мчись куда надо. Только подо мной Лысика и еще двух коней подбили.
Но ребята во взводе были отчаянные. Ну, по молодости лет и бравировали, конечно. Вот, помню, надо было мне попасть на левый фланг батальона. Дорога туда — с глубокими кюветами. Должен я в них-мараться, и что-обо мне пехота подумает? Припустил по дороге, но бог-то,1 видимо, все-таки есть: уже в траншею прыгал, когда пуля пилотку сорвала. Тут, к месту, и о другом сказать надо. Пожилой семейный человек канавку не обойдет — его дети дома ждут. А мы свободные! Какую боль своим матерям причинить можем — не задумывались, в двадцать лет жизнь вечной кажется.
Особенно сильное сопротивление мы встретили при наступлении с одерского плацдарма, а о том, как проходило устранение бухенвальдской группировки, и вспоминать не хочется. Такой мясорубки я раньше не видел.
На восточном берегу Эльбы дивизия застала веселеньких американцев. Побратались несколько дней, и они ушли на свой берег, бросив отлично налаженную связь, продовольствие и даже боеприпасы, подсчитав, что перевозка обойдется дороже! Некоторое время ездили друг к другу на лодках, а когда это стало расцениваться чуть ли не предательством, проявили солдатскую сметку — в определенных местах оставляли марки, а американцы подбрасывали туда канистры с бензином.
В четыре часа утра 9 мая Рыбалов проснулся от оглушительной стрельбы — салютовала соседняя армия, узнавшая о полной капитуляции Германии первой. Сразу все стволы в небо! Два дня на головах ходили.
Домой захотелось всем сразу. Рыбалову — тоже. Тем более что конная разведка уже стала не нужна. Но у начальства были другие планы, и пришлось еще год быть начальником штаба батальона.
Воевать, получать ранения и увечья нам пришлось, когда мы были молодыми, в самую лучшую пору жизни. Напоследок спросил у Вали, не жалеет ли он о тех годах?
— Нет, что ты, — удивился он, -тогда надо было.
***
фото: