Человек, который любит Россию
В самолете, которым я летел в Москву, моим соседом оказался человек, что говорил по-русски с некоторым затруднением. Eсли я скажу, что он очень твердо произносил звук «л», то вы сразу догадаетесь: родным языком попутчика, скорее всего, был английский.
Сосед был нефтяником, работал в целом ряде совместных предприятий, а сейчас его контракт закончился, и он возвращался к себе на родину. А именно — за океан, в большую страну, что лежит севернее системы великих озер — Мичиган, Эри, Онтарио, Гурон и Верхнее.
Больше точных намеков на собеседника давать не буду. Хотя он и уехал, вероятно, из России навсегда.
А речь у нас шла именно о России.
Почти за сто лет, в течение которых наша страна вела то горячую, то холодную войну с Западом, в нашем народе сложилась здоровая подозрительность ко всему, что связано с «той стороной». Мы легко предполагаем и еще легче убеждаем себя в западной злокозненности, в стремлении облапошить доверчивого русского человека. Периодические банковские-промышленные-торговые скандалы, в которых обязательно замешаны иностранцы, утверждают нас в справедливости этих подозрений.
Вот, например, «диоксиновые окорочка». А до этого было «коровье бешенство». «Отравленная кока-кола». Попытки Запада ввезти в Россию и захоронить то ли на Урале, то ли под Красноярском отработанное ядерное горючее. А кредиты МВФ, под которые, как уверяют бдительные западофобные политики, от нас требуют слишком больших уступок? А недавняя западная же война против родных нам сербов?.. Как говорится, есть над чем задуматься. Может, слишком рано мы сломали берлинскую стену и поменяли железный занавес на политику открытых дверей и прозрачных границ?
Пока я все это складывал в патронташ предстоящей дискуссии, мой сосед (допустим, что его звали Билл. Почти как Клинтона, но он — не Клинтон) распинался в своей любви. Не к Западу, не к своей заокеанской стране. В любви к России. Он вспоминал, как работал в Нефтеюганске, как добывал нефть в приобских болотах, как дружил с нашими специалистами, как мерз и как кормил комаров, как пробивался на промыслы через пургу и как тонул на вездеходе. Как потом начинал разработку нового месторождения. И как всегда и везде рядом с ним были наши. Удивительные, как сказал Билл, в своей простоте и искренности, умеющие все на свете забывать, когда они работают, гордые тем, что сумели сделать на болотистой тюменской земле.
Он говорил слова, которые мы сами отвыкли произносить, а если произносим, то только в прошедшем времени, ностальгируя по ушедшему великому и ужасному государству.
Нет, он говорил о нас, теперешних. И он говорил о сегодняшней России. Он увлеченно рассказывал, какая великая страна Россия, сколько в ней красоты и мощи. Он предсказывал — какое прекрасное будущее ее ожидает. Не только потому, что она обширна и наделена землями, водами и недрами. Но прежде всего потому, что в ней живут такие замечательные люди.
Господи боже ты мой, восклицал я про себя. Ну что такое с нами случилось? Какая сила перебила все зеркала в нашей российском доме, если только из уст иностранца, который не в состоянии произнести даже мягкое «ль», мы можем узнать, что же мы такое на самом деле?
А потом мы еще долго ехали по солнечной Москве, на дорогах были пробки, но Билл этим, было заметно, нисколько не тяготился. Он с восторгом глядел по сторонам, но все время обращался к тому времени, которое прожил, проработал во глубине России, во глубине Сибири.
Я спросил: ты радуешься предстоящей встрече с домом? Да, сказал он. И еще — хочу вернуться в Россию.