Болдинская осень Григория Гольдмана и его команды
«Будь проклят тот час, когда я решился расстаться с Вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, потому что другого мы здесь не видим». (Из письма Пушкина Наталье Гончаровой от 30 сентября 1830 г.).
Милосердное солнце подарило Тюмени золотой день 9 октября. Забывшись, люди «уходили» в левитановские и поленовские полотна, которые вспыхивали в наших редких уже парках и скверах. И кто-то, не спеша, оглядываясь на магические игры осени, шествовал в театр кукол и масок, где премьерой «Дон Гуан, или Пир во время чумы» открывали 54-й сезон (литературная версия и постановка главного режиссера Григория Гольдмана).
Открывали в год пушкинского 200-летия, за которым виделся 170-й год Болдинской осени 1830 г. И директор Василий Пустыльников, преодолевший Гималаи проблем, чтобы найти материалы для блистательного декора спектакля, и режиссер, взвихривший пушкиниану, поставили на 9 октября, чтобы не зарепетировать премьеру. И вспомнилось мне, что в этот же день Пушкин писал в Болдино свои «Маленькие трагедии». И «безумных лет угасшее веселье» под волшебным фонарем сцены символично соединило брега разных времен. «Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…» философские элегии Пушкина, чуму и пир Гольдман прочувствовал как высокую и запредельную трагедию нашего времени. И вышел играть сам, явив ошеломленным зрителям протеизм великого поэта (его многоликость). То будучи им, то Дон Гуаном, то Вальсингамом — председателем пира, то парадоксально «перевоплощаясь» в тростевую куклу… Пушкина. Смелый и неожиданный прием, и все герои спектакля, кстати, тоже имеют кукольное alter ego — второе «я». Метафору — перенос высшего напряжения в своих конфликтах и диалогах. Свою жизнь после смерти — расплату за темные деяния и преодоление их.
Сверхзадача этого новаторского, «лежащего» во мгле заполнившего наше время зла — трагедией очистить наши души, высветлить любовью и милосердием отпущенный каждому срок. Трубы и барабаны своеобразного реквиема (органичная музыкальная композиция Ольги Линенко) как из пращи бьют в актеров, в зал. Dies irae — день гнева бога, пророка, фатума ведет зрелище, раскачивает в выси истомленные белые души обманутых Гуаном женщин. День гнева толкает «телегу жизни» Пушкина (все стихи на высоких эмоциях читает Гольдман) за предел бытия, и двое в белых судных одеждах (звезда Полынь? карета могильщика? виселица заблудших душ?) медленно катят по просцениуму уже «телегу смерти» с перекладинами, на которых бессильно болтаются еще и «скелетные» куклы героев. И взметнется вверх в финале первого акта белая скатерть пира во время чумы. Обернется вселенским саваном, хламидой смерти, займет всю сцену, и в жути ее танца завращается страшная «голова», ибо рядом с ней — дорога. И куклы (Гуана, его слуги Лепорелло), весело перебрасываясь шутками, заспешат из ссылки в Мадрид, не замечая страшного полога рядом.
А еще на сцене — театр в театре. Пирующие ведут свою игру у «бездны мрачной на краю» и одновременно аплодируют с залом прощальному спектаклю Гуана. Прекрасные альковные сцены Лауры и Луизы с Дон Карлосом и Гуаном блестяще ведут артисты Лариса Шереметьева и Роман Явныч. Наконец-то Шереметьева получила большую роль, проиграв всю сложную гамму страстей — от пылкости и безбрежности неутоленных желаний до язвительной мести, от ужаса небытия, открывшегося молодому сердцу, до сложной игры прожженной жрицы наслаждений.
Поздравим с удачным дебютом молодого Явныча. Eго романтический максимализм и буйство крови прервет шпага Гуана, но герой еще оживет на пиру. Ведь Гольдману удалось невозможное — найти крепкие узлы, связавшие сцены из двух трагедий и пушкинские элегии в удивительный синтез. В трагедию предупреждения нам, еще живым — пить драгоценное вино бытия без суеты сует и завистливого мельтешения в этом мире.
Режиссерская фантазия покоряет. В сцене свидания с Донной Анной (точная, полная затаенной страсти и самоанализа игра артистки Лады Двинских в перекличке с печальной весталкой смерти — с Мэри из «Пира» в ее же исполнении) в белых покоях вдовы на подиуме зритель видит статую сраженного Гуаном Командора. Он мал и нестрашен, но Анна ставит памятник меж собой и Гуаном. В момент пылкого признания — в любви и убийстве. Как символ защиты от настырного героя. И в миг признания шпага Гуана снова прокалывает сердце Командора. Более того, Гуан поддевает «статуэтку» и бросает ее ошеломленной Анне. Это он сразил уже ее сердце. И вот финал. Памятник-призрак возникает на экране, тяжело ступая в такт бьющемуся ритму. Гуан принимает вызов, и карающая рука забрасывает его туда, где продолжают кружиться истомленные души красавиц. Снова пир, но в руках персонажей не бокалы — поминальные свечи. Уже некому их помянуть, и они отпевают сами себя. Исчезают огни, шквал аплодисментов переполненного зала театра летит на сцену. Все встают и чего-то ждут — прощения, понимания, преодоления своих тревог?
В ансамбле актеров заметен мощный напор Юрия Федорова, чей Лепорелло не просто ассистирует Гуану, он прикрывает его от безумств. Но до той поры, пока хозяин не влюбился. Лепорелло знает, что это и награда, и наказание. И отступает…
Соединить разорванное бытие пытается в ролях монаха и священника артист Василий Лазарев. Он переполнен другими страстями — знаками веры и запредельной этики, дабы убедить людей в нравственном очищении. Он не смог, но все же прощает их, сделавших страшный выбор. Ироничен и смел Гость на пиру Алексея Мороза — на миру и смерть красна…
Громадна работа художника Владимира Осколкова — вся сценография, необычные куклы-портреты персонажей, передающие стиль и дух трагедии замечательные костюмы. Завораживает бардовское «путешествие» Гольдмана с гитарой в пушкинскую лирику, неплохо «разметила» сценическое движение Eлена Бакланова. Прониклись идеями и новизной постановки все театральные цеха.
Недочеты? Eсть, но они — дело техники, и наверняка исчезнут в «прокате» спектакля. Дома я открыл летопись жизни поэта- «Мир Пушкина» (Москва, издательство «Советская Россия», 1990). На 135-й странице увидел портрет Пушкина работы неизвестного художника 1831 г. Найдите и вглядитесь — это и Гольдман смотрит на вас… Нет, не мистика — «душа в заветной лире…» Ведь честное и вдохновенное творчество соединяет эпохи и имена, ведет и нас по жизни.
Увы, протокол был сорван. Ни власти, ни деятели тюменских искусств на премьеру не пришли. Традиционное официальное открытие сезона не состоялось. Зато я «посидел» за Рокецкого, а искусствовед Татьяна Борко — за Киричука. Может, они и придут на этот спектакль и подивятся мощи и духу пушкинской трагедии, прорвавшейся в наше время.