Воспоминания о цензуре
В связи со 142-летием принятия первого в России закона о печати (6 апреля 1865 года)
Окончание. Начало в № 45.
Власть укоряет средства массовой информации в злоупотреблении свободой слова. Начинается верноподданническое скандирование – что-то надо запретить, ограничить, закрыть, устранить. Раздраженное отвязной прессой общество готово это поддержать. Думается, если бы сейчас устроили всенародное голосование, референдум о введении цензуры, страна, скорее всего, цензуру бы поддержала. Более того, этой идее были бы отданы и голоса большого числа журналистов. Ведь многие из них уверены, что лично они поступают верно, а вот другие, из других изданий, ведут себя неверно, их-то и надо приструнить.
Двойственность свободы отметил еще многократно упоминаемый нами цензор Никитенко: «Нет свободы без злоупотреблений, но нет и никакого блага без свободы».
Каждый, имея какие-то полномочия, признает исключительно благородные побуждения за собой, а за соседом – совершенно напротив. Хотя практика показывает, что в противостоянии власть и средства массовой информации к «злоупотреблениям» склонны обе стороны. Власть, естественно, к злоупотреблению властью. СМИ – к злоупотреблению свободой слова. Тех и других может ограничить только закон. Может, но ограничивает ли?
Мне в газетной практике пришлось судиться с депутатом Государственной Думы от Тюменской области. Мы дважды дошли в судебном споре до Верховного суда РФ. И что в итоге? Два документа хранятся в моем архиве. В этих документах высокие структуры – генеральная прокуратура и президиум Верховного суда – дважды придают закону (в данном случае закону о статусе депутата) обратную силу. Юридический нонсенс…
Но вернемся к истокам закона о печати. Что принципиально пытался изменить валуевский закон? Вместо цензуры предварительной (когда цензор знакомится с публикациями до выхода журнала, газеты или книги в свет) предлагалось ввести цензуру карательную. Не пугайтесь, это означает: по результату. Как писал один из современников-комментаторов, «настоящее освобождение наступит с переходом дел о печати в область права, т.е. в ведение суда». (Правда, Салтыков-Щедрин пророчествовал, что «полиция, привыкнув иметь дело с врагами общества, незаметно перенесет это воззрение и на литературу».)
И проект, предложенный известным писателем Иваном Аксаковым, настаивал на установлении полной свободы печати и подчинении преступлений печати исключительно ведению суда. «Свобода печатного слова есть неотъемлемое право каждого подданного Российской империи без различия звания и состояния», – писал он в параграфе первом своего проекта. Полное смысловое совпадение с законом о СМИ и ст. 29 Конституции РФ, которая закрепляет за гражданами право свободного поиска, обработки и распространения информации и утверждает, что никто не может быть принужден к отказу от своего мнения или убеждений…
Споры о положениях закона были ожесточенные. Так, министр просвещения Головнин полагал вообще отменить цензуру, заменив ее взысканиями по суду, «но так как нет ни малейшей надежды осуществить такое предложение, то я допускаю переходные меры как временную уступку обстоятельствам».
Самый принципиальный разбор проекта принадлежит перу… руководителя II отделения Его Императорского Величества канцелярии барона Корфа. Он утверждал, что «вред цензуры не для всех так очевиден, как вред крепостного права». В нем (в крепостном праве. – Авт.) «многие видели основание стойкости нашего государственного организма, и мысль об упразднении его вызывала чувство безотчетного страха. Так и цензура глубоко вросла в наши обычаи и немало людей готовы думать, что ею единственно держится общественный порядок».
Это было сказано полтора века назад, но как будто сегодня.
Что касается вреда цензуры, то барон Корф полагал, что главный вред ее не в произволе, который встречается во всякой административной и политической деятельности, а в основной идее цензуры. Поскольку не существует «неизменного и безошибочного мерила для распознавания, что истинно и что ложно. Многие, если не все истины, которыми постепенно обогащалось человечество, первоначально встречались с недоверием. Зато ложные и опасные доктрины распространялись, несмотря на все запрещения».
И потому, настаивал барон, только карательная система, предоставляющая печати свободу, и карающая только за посягательства на главные начала общественного порядка, чужда указанных недостатков…
«Стремиться к водворению такого порядка вещей необходимо – мы вступили в тот именно период полуобразованности и полузнакомства с гласностью и с печатным словом, который неизбежен в жизни каждого народа, но через который для блага государства желательно пройти как можно скорее».
От автора. Тут бы хорошо сочинить какую-нибудь мораль. Например: как ужесточение наказаний не приводит к исправлению нравов, так и ограничение свободы печали, какими благими мотивами оно ни руководствовалось, всякий раз будет возвращать наше общество в исходную точку. Как патефон со старой заезженной пластинкой. Все-таки, 142 года прошло, надо бы хоть чему-то научиться. Всем нам.