Воспоминания о цензуре
В связи со 142-летием принятия первого в России закона о печати (6 апреля 1865 года)
Что такое цензура в общественном сознании России? То же самое, что скелет в шкафу благопристойного британского семейства. Никто о ней не заговаривает, но она, казалось бы, давно похороненная – еще советским законом о печати 1990 года, то и дело всплывает в памяти, когда кто-то горячо вызывает ее призрак.
Историю российской цензуры необходимо преподавать каждому, кто занимается общественной деятельностью. Чтобы он хорошо знал облик чудовища, к которому так неразумно взывает. Тем более, что дважды униженная и трижды запрещенная еще полтора десятка лет назад цензура на самом деле не исчезла. Только видоизменилась.
Как вы, конечно, помните, цензура в России была введена императором Павлом I в 1896 году в связи с Великой французской революцией. Российской журналистике было уже 93 года, как вдруг ей потребовался цензор.
Редактором первой русской газеты – «Ведомостей о военных и иных делах, достойных знания и памяти…», был сам Петр, и заявивший о своих претензиях цензор прожил бы не дольше одного дня. В екатерининские времена с вольнодумцами поступали просто. Ежели редактор переступал некую, видимую только власти, черту, как издание запрещалось, отпечатанное рубили типографскими ножами в капусту (так случилось с радищевским «Путешествием из Петербурга в Москву»), а автор и издатель или отправлялись в ссылку, в острог Илимский, или заточались лет на 15 в Петропавловскую крепость. Причем, по малочисленности изданий, которое наблюдалось в XVIII веке, специального ведомства, специальной службы не требовалось.
Иное в павловскую эпоху. Чтобы избежать французской «заразы», потребовался «железный занавес». Пять цензорских комитетов охраняли границы империи.
Первая задача – не допустить ввоза в страну запрещенной крамольной литературы, прежде всего из Франции и о Франции. Например, не допускались к ввозу книги, в которых год выпуска датировался по-французски. Известно, что санкюлоты изменили календарь, присвоив месяцам другие, не роялистские названия: брюмер, флореаль, прериаль, жерминаль… И по-русски не дозволялось рассказывать о французских делах, даже употреблять определенные слова, независимо от контекста. Так, из кулинарных книг, где шла речь о пирогах, вычеркивалась рекомендация, что из печи пироги следует выносить «на вольный дух».
После восстания 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, при Николае I, весьма жесткий павловский Устав о печати был заменен новым, который сразу прозвали «чугунным». Хотя и перевели цензурные комитеты из полицейского ведомства в министерство народного просвещения и цензорами назначили университетских профессоров. А университетский профессор при желании найдет крамолу даже там, где ее нет. По «чугунному уставу» запрещалось печатать тексты иносказательные, допускающие двойной смысл, второе толкование, исключались и намеки. Не разрешалось упоминать тех или иных авторов. Так, например, чтобы не называть Белинского, писали: «автор статей о Пушкине». И, естественно, строго-настрого не велено было упоминать о существовании самой цензуры, даже намекать на то, что она есть. Если в прошлые времена вместо вычеркнутых слов или строк в книге или на журнальной странице ставилось многоточие, то теперь это запрещалось. Невидимая, но жуткая сила.
Вот маленькие подробности из того времени. Александру Пушкину император пообещал, что «сам будет цензором пушкинских произведений», и стал им. Николай потребовал, чтобы книга о крестьянском вожде называлась не «История Пугачева», а «История пугачевского бунта», поскольку «у мужиков истории не бывает».
Когда блестящий журналист-самородок Николай Полевой посмел высказать отличный от официального взгляд на события «смутного времени» и воспел лидера народного ополчения, изгнавшего поляков из Кремля в 1612 году, то он лишился не только журнала «Московский телеграф», но даже права печататься под собственным именем.
Продолжение следует.