Трофейная банка, разбитая на дуэли
Начало в NN 98-99, 100, 101.
Про кольчугу
Матвей Андреевич преподавал русский и литературу. Седоватый, с редкими, зачесанными назад волосами и морщинистым лицом, он ходил в мешковатых штатских брюках и суконной гимнастерке с широким ремнем. Говорили, что гимнастерка – с военных времен, когда Матвея Андреевича крепко ранили под Варшавой… Его любили. Впрочем, не все. Некоторые типы, вроде Суглинкина и Бахрюкова, считали, что он «псих» и «зануда». Бывали случаи, что «Матвей» хватал какого-нибудь балбеса за шиворот, вытаскивал из-за парты и кричал:
– Я вам преподаю русскую словесность, а не фигли-мигли! А вы под стихи Пушкина смеете плеваться жеваной бумагой! Убирайтесь вон!..
(Матвей Андреевич в особо напряженные моменты обращался к ученикам на вы.)
Однажды Лодька видел в коридоре, как Матвей Андреевич тряс за плечи девятиклассника Лешку Григорьева и, заикаясь, выговаривал:
– В-вы негодяй! К-как вы смели!.. Я больше не желаю вас видеть! П-прочь с моих глаз!
И Лешка пошел, сутулясь. Лодька догнал его во дворе и сочувственно спросил:
– За что он тебя так?
– За дело… – буркнул тот, не глядя. И быстро зашагал к школьной калитке…
Но такое случалось нечасто. Обычно Матвей Андреевич был добродушен, почти никогда не ставил плохих отметок за невыученные стихи, а говорил: «Ты, голубчик, сегодня дома еще позанимайся, а завтра я опять спрошу, а то ведь срам – получать двойку за всем известное «Белеет парус одинокий…» И рассказывал про писателей он вовсе не занудно, а всегда интересно, гораздо лучше, чем написано в учебнике (будто он с этими писателями долго жил рядом и все про них знает)…
Был Матвей Андреевич классным руководителем в шестом «а», где учился Борька. Шестиклассник Аронский не отличался ни грамотностью, ни усердием в изучении русской литературы (при всей своей любви к чтению!), но Матвей Андреевич ценил его за хороший голос. Петь Борька умел и любил и всегда выручал свой класс (а значит, и руководителя) на конкурсных школьных смотрах и пионерских концертах.
– Эх, если бы ты, Боренька, и диктанты писал с теми же успехами…
– Я подтянусь, Матвей Андреич, – обещал Борька и верил в тот момент, что говорит правду…
А Лодьку Матвей Андреевич однажды спас от большой беды, от переэкзаменовки. Это еще в пятом классе. В день самого ответственного экзамена – письменного по русскому – Лодика Глущенко с утра неожиданно скрутила непонятная хворь – боли в животе, тошнота. Какой уж тут диктант! Лодька промаялся до вечера – сперва от «желудочных» страданий, потом от горького понимания, что у него загублены каникулы. Тогдашняя классная руководительница Евдокия Валерьевна (изрядная ведьма), сообщила маме, когда та пришла в школу объясняться:
– Ну что же, напишет диктант в августе. А летом походит на занятия, ведь считается, что за весеннее испытание у него неудовлетворительная оценка, поскольку не явился…
Лодька взвыл. Тогда мама пошла к Матвею Андреевичу. И он рассудил справедливо:
– С какой стати мальчику страдать без вины…
На следующий день он усадил Всеволода Глущенко в пустом классе и продиктовал ему экзаменационный текст. А после сказал:
– Проверь, как следует… Проверил?
– Да, Матвей Андреич…
– Давай… А скажи, голубчик, в предложении «Ему показалось, что уже вечер» нужен какой-нибудь знак препинания?
– Конечно нужен! Запятая перед «что»!
– А где же она у тебя?
– Ой… я прозевал…
– Не зевай больше… – Лодькиным пером с фиолетовыми чернилами Матвей Андреевич аккуратно вставил запятую, а своим, с красными, нарисовал в уголке листа пятерку. – Успехов тебе и на других экзаменах. Старайся…
И Лодька старался! Все остальное сдал тоже на пятерки, только по письменной математике получил неизбежный трояк (тут уж ничего не поделаешь…)
Но не этот случай был главным в добрых отношениях Матвея Андреевича и Лодика Глущенко. Самое интересное случилось уже в шестом классе, в конце зимы. Проходили «Капитанскую дочку». Матвей Андреевич на уроках говорил не только про Гринева, но и про жизнь Пушкина. И про его несправедливую, преждевременную гибель – тоже. О том, что, если бы Дантес промахнулся, многое в русской литературе могло быть иначе.
– Но, увы… Как известно, история не терпит сослагательного наклонения… Бахрюков и Суглинкин! Что такое «сослагательное наклонение», вы все равно не помните, Александр Сергеевич вам тоже безразличен, поэтому можете пойти погулять, жаловаться завучу я не стану… Тогда сидите смирно и уберите с парты ваш «морской бой»… А что касается Дантеса, то этот испорченный французский мальчишка, конечно же, не понимал, что он делает. Был игрушкой в руках светских интриганов. Лермонтов писал про это совершенно справедливо… Кстати, время от времени среди знатоков литературы всплывает любопытный слух. Будто бы Дантес, отправившись на дуэль, надел под мундир кольчугу… Как вы полагаете, друзья, похоже ли это на правду?
– Конечно, похоже! – возгласил Бахрюков. Решил, видно, показать, что он тоже заинтересован уроком (авось, пригодится!). – Дантес же был трус, на фиг ему зазря подставлять пузо под пулю!
Матвей Андреевич поморщился:
– Лексика у вас, Бахрюков… Кстати, с чего вы взяли, что Дантес был трусом? У него и без того хватало всяких пороков… Знаете что? У меня предложение всему классу. Напишите небольшое сочинение на эту тему. Мог ли Дантес де Геккерен явиться на поединок в кольчуге под мундиром…
– У-у-у… – пронеслось над партами.
– Вы меня не поняли! Это добровольное сочинение. Для тех, кто в самом деле неравнодушен к Пушкину и его судьбе. Тем, кто не захочет писать или напишет неудачно, я не стану ставить плохую оценку. А тем, кто интересно раскроет тему, обещаю пятерку за четверть независимо от всех прежних отметок. Согласны? Срок – до понедельника.
Была пятница… Лодька сперва решил, конечно, что не будет писать. Домашних заданий и так выше головы! Но в субботу с утра его «засвербило». Все, что связано с Пушкиным, Лодьку не оставляло равнодушным. Ведь именно по его стихам Лодька в свое время учился читать, листая мамин «Пушкинский календарь». А строчки «Прощай, свободная стихия» толкнули второклассника Севку сочинить: «Мой папа не вернулся с моря…» (и это стихотворение изрядно прославило его в начальной школе номер девятнадцать, когда появилось в «Пионерской правде»).
И сейчас застучал в голове знакомый с давних пор пушкинский размер: «Прощай свободная стихия»… «Мой папа не вернулся с моря»… «Дантес не мог надеть кольчугу»…
А в стихах про отца есть такие строчки:
Но я все жду, что он вернется И постучит тихонько в дом… И он ведь тогда вернулся! И должен вернуться снова!…
Суеверное опасение, что если он, Лодька увильнет от сочинения про кольчугу, он что-то сломает в этом строгом стихотворном ритме, а значит и… в судьбе. Потому что получится обман. Обман Пушкина (хотя, в общемто, сейчас речь не о нем, а о Дантесе), и обман Матвея Андреевича, который спас Лодьку в пятом классе, и… будто бы обман собственных строчек про папу. Что он вернется…
Все перепуталось в голове, но одна мысль стала ясной: не писать нельзя – и чтобы не дразнить судьбу, и ради исторической правды!
«Дантес не мог там быть в кольчуге…»
Лодька давно уже не сочинял стихов. Почти не сочинял. Разве что для открыток с поздравлением отца и мамы с Новым годом. Его «стихотворные таланты» заглохли гдето в третьем классе. Потому что было в жизни столько «отвлекающих» событий… Но сейчас тревога потянула в голове строчку за строчкой – как гиря ходиков тянет шестеренку и заставляет размеренно тикать механизм…
В понедельник утром, перед уроком литературы, Лодька дождался Матвея Андреевича у двери в учительскую.
– Я… Здрасте, Матвей Андреич… Я вот… – и протянул тетрадку.
– Что это, голубчик? – То, что вы задавали… Про кольчугу…
– Да? Прекрасно, прекрасно… Только почему здесь, а не в классе?
– Потому что… ну, вы сами увидите. Там… получились стихи. Все начнут ржать… то есть смеяться, если прочитаете при всех…
– Вот как? Ну-ка отойдем… И они (Лодька – на ватных ногах) отошли к окну, и Матвей Андреевич несколько совершенно бесконечных минут читал его, Лодькино, «творчество» и, кажется, даже шевелил губами. Потом вскинул глаза – карие, с красноватыми следами утомления на белках. Глянул с каким-то… удивлением, что ли?
– Голубчик мой… Это же лучше всего, что я мог ожидать от кого-то из вас. Это… вы просто удивительный молодец… Я только не понимаю: отчего же нельзя это вслух, при всех?
Лодька смотрел на свои валенки со следами растаявшего снега и дергал измочаленный конец пионерского галстука. Не мог он объяснить про отвратительную слабость, когда все начинают гоготать над тобой, про Бахрюкова и Суглинкина, про свой липкий страх…
Продолжение следует.