Слово о Любе
Окончание. Начало в N 139.
В первой половине 1932 года Люба некоторое время работала в тюменской газете «Красное знамя», а осенью отправилась в Ленинград. Не без некоторых трудностей ей удалось поступить в Литературный институт, как она писала, условно, на вечернее отделение. Однако, спустя некоторое время, она была зачислена официально в Ленинградский институт истории, философии, литературы и лингвистики (ЛИФЛИ). Очень этим гордилась, и в ее письмах теперь звучала мало свойственная ей восторженная интонация. Конечно, она радовалась и тому, что живет в Ленинграде. Что каждый день ходит по улице, которая в то время носила название «Красных Зорь», позднее переименованная в Кировский проспект.
Ее ленинградский дневник почти целиком написан стихами. Это стихи, посвященные и историку Бухаркину, и профессору Александру Александровичу Смирнову, который читал курс по литературе европейского Средневековья. Весь тон стихотворения – почтительно-восторженный:
Мы уходим в чужие века и края И идем с изумительным грузом назад. Вам все это знакомо и близко, а я… От волненья рукой закрываю глаза.
Остроумный поэтический отклик получает посещение Эрмитажа.
У Мадонны Литты – нехороший младенец:
Пухлый, неласковый и зеленый.
И все-таки, как этот мальчик ценится,
И как его все-таки любит
Монна! У зеленого мальчика такая рыжая,
Такая пушистая головенка.
Может, это и плохо, но только вижу я,
Что много дала бы за живого ребенка.
Реальные образы неожиданно сменяются романтическими, сказочными ситуациями.
Арабы ко мне обращаются с речью.
Верблюды, качаясь, приносят тюки,
И пальмы шумят и кивают навстречу,
И вот мой оазис у светлой реки…
И вдруг в этот иллюзорный мир врывается суровая проза:
«1 января 1933 года радио по случаю Нового года названивает «Эй, ухнем!» Мне очень бесприютно и пустынно…
Да, вот я учусь. Но так называемая «радость жизни» – в день часов 4-5, только пока на лекциях.
Кормиться в институте скудно. Дают мне 150 гр. белого и 250 гр. черного хлеба. Это такие огрызочки, что тут и есть нечего. Приходится отчаянно экономить – ведь деньги не мои, а мамины… А работать и учиться одновременно, я знаю, что не смогу. Просто не выдержу и опять сбегу домой. А этого я не хочу и не могу допустить.
Теперь я понимаю, почему дворяне в XIX веке писали такие хорошие вещи. Теперь мне ясно, почему древние греки создавали такие чудесные статуи. Их паек белого хлеба был побольше 150 гр…»
Февраль 1937 года. Последние месяцы перед окончанием института. В то время было обязательным распределение на работу. Окончивших ЛИФЛИ направляли преподавателями вузов. Люба не чувствовала призвания к педагогической работе и потому ощущала себя на распутье. Да и личная жизнь не складывалась. О своем одиночестве и растерянности она взволнованно рассказала в стихотворении, обращенном к своему сокурснику – Воле Римскому-Корсакову:
… Друг мой милый, прости!
Я ни в чем не тверда,
Все так больно, так быстро, так смутно вокруг…
Я стою… но зачем? Я иду… но куда?
Помоги мне, мой добрый, мой ласковый друг!
Трудно сказать, когда она приняла решение отправиться в Среднюю Азию, возможно, в последние дни июня 1937 г., когда не состоялась еще одна попытка обрести личное счастье. Через год она вернулась в Тюмень, начала работать в газете, и это стало призванием до конца ее жизни.
В годы войны в лирике Любы зазвучала новая для нее, говоря словами Гюго, «бронзовая струна». Интимная лирика уступила место точно найденным словам о мужестве наших солдат. Одно из наиболее значительных стихотворений в этом жанре – стихотворение «Нельзя забыть» – о танцоре, потерявшем в бою зрение. Поэтесса знакомит читателя со своим героем в необычной ситуации:
Мы встретились в театре на премьере,
… Ногою он нащупывал порог,
И дольше всех промедливши у двери,
Он в зал смотрел… … но видеть он не мог.
Запоминается «Письмо в госпиталь». Искалеченный в боях солдат не может уйти от тяжелых раздумий о том, как его, инвалида, встретят дома, но приходит письмо, которое вносит в его душу успокоение. Это стихотворение о верности женщины, связавшей с ним свою судьбу. Тема верности звучит и в новогоднем стихотворении 1945 года.
Мотив неразделенной любви, пронизывающей лирику Любы, обретает несколько неожиданную окраску: он на фронте, но она уже знает: если останется жив, к ней он все равно не вернется.
Люба работала в редакции газеты «Тюменская правда», возглавляя отдел писем, и это предоставляло ей возможность знакомиться с жизненными историями, которые давали ей материал для многих ее очерков на бытовые и семейные темы, пользовавшихся большой популярностью. Моя родственница в Тюмени, безразличная к политике и никогда не читавшая газет, каким-то образом узнавала, что в «Тюменской правде» опубликован очередной очерк Любы Карабановой. Работа в редакции приносила радости, которых Люба часто была лишена в личной жизни. И поистине гимном в честь ее профессии звучит стихотворение «Газетчики»:
Нам, насмешникам и поэтам,
Нам, бойцам с карандашным копьем,
Нам всего дороже газета,
Жизнь ее и слово ее.
И совершенно неожиданно в наследии Любы мы находим стихотворение о детях и для детей «Серый волк», написанное для дочери Ирины, которой в 1945 г. было 7 лет:
А я – дежурная, признаться,
Мне волков нельзя бояться.
Вовка очень храбрый тоже,
Вовка мне сейчас поможет.
Вовка мне необходим –
Мы с ним волка победим.
Летом 1956 года я поехал в Тюмень, чтобы после долгого перерыва встретиться со своими родственниками. Это был год хрущевской оттепели. Если в 1929 году, когда мы с Любой ехали в Крым, мы встретили поезд с раскулаченными, то теперь поезда шли переполненными в обратном направлении: тысячи людей возвращались из сталинских лагерей.
Мы встретились с Любой, и на следующий день она вручила мне стихи, которые начинались так:
Мы снова встретились – и разойдемся снова:
У каждого своя судьба, свой путь.
За что-то жизнь ко мне была сурова,
И ничего нельзя обратно нам вернуть.
Эти строки как бы подводили итог – так безрадостно звучали эти строки о неустроенности ее жизни, о трудной ее судьбе. Это была наша последняя встреча. Когда в 1964 году я снова приехал в Тюмень, мне оставалось лишь одно – положить цветы на ее могилу. Она умерла в воскресенье, 13 декабря 1963 года. За два дня до этого ей сделали операцию. По роковой случайности в момент сердечного приступа у Любы на месте не оказалось дежурного врача.
В некрологе 17 декабря 1963 года «Тюменская правда» писала: «Ее статьи, литературные и театральные рецензии, хорошо знакомы нашему читателю. Они всегда находили путь к сердцу человека и вызывали горячие отклики.
Страстно влюбленная в жизнь и свою профессию, Любовь Марковна отдавала журналистике, многообразной общественной деятельности весь пыл своего сердца и талант публициста».
***
Много я дорог исколесила, Три больших реки переплыла. От тебя уйти хватило силы, От самой себя я не ушла. По пути мне разные встречались, Но таких, как ты, ни одного. И печаль была, и смех, и жалость, Не было для сердца ничего. Темными веселыми глазами Ты умел особенно взглянуть. Небольшими мягкими руками Ты умел всю жизнь перевернуть. Я тебе не верила, И было Так темно – и смутно впереди. Я не раз с тобой прощалась, милый, Я тебя просила: – Уходи! … Много я дорог исколесила, Три больших реки переплыла, От тебя уйти хватило силы, От самой себя я не ушла. … Время, нас не задевая, мчится. Тучам не закрыть мою звезду. Ничего со мною не случится, Я вернусь. И больше не уйду. (26.7.1945)
***
фото: Любовь Карабанова с дочерью Ириной, 1945 год.