Слово о Любе
Люба, о которой идет речь в этом очерке, это известная в прошлом тюменская журналистка Любовь Марковна Карабанова. С 1938 года она работала в газетах – сначала в окружной «Красное знамя», а позднее в «Тюменской правде», заведовала отделом писем. В то же время, и это было куда менее известно, Любовь Карабанова была наблюдательный и тонко чувствующий поэт. Правда, эти стихи до сих пор не публиковались – на страницах «Тюменской правды» 1945 года можно обнаружить ее стихотворения, но самые личные оставались в архиве.
Единственный тоненький – 66 страниц – сборник стихов ее вышел в этом году в Москве стараниями ее одноклассника по тюменской школе Сергея Тураева, ныне известного литературоведа, доктора филологических наук. Он же – автор трогательного очерка, ставшего предисловием к сборнику «Я снова одна».
Семья Карабановой долгие годы была связана с «Тюменской правдой», дочь журналистки – Ирина Лимонова – работала в газете корректором. Она же сберегла для нас и стихи Любови Марковны.
Я впервые увидел ее в 1922-м году в четвертом классе одной из тюменских школ: маленькая девочка с огромной шапкой курчавых волос, в коротком платьице, из-под которого выглядывали кружева панталон.
Все мы, дети, тогда одевались очень плохо, бедно, а она была наряднее других. Мама ее, Мария Семеновна Брусиловская, была адвокатом, и они жили по тем временам довольно прилично.
Насколько мне помнится, Люба недолго оставалась в этой школе, ее перевели в какую-то другую. И снова я встретил ее в восьмом классе. У нас была прекрасная преподавательница литературы – Евгения Александровна Кирпичникова. До революции она окончила Высшие женские курсы в Москве, то есть женский университет. Рассказывала (и гордилась этим), что слушала лекции Петра Семеновича Когана – известного тогда историка литературы, автора многих учебных пособий. Это тот самый Коган, которого упоминает Маяковский в стихотворении «Памяти Сергея Есенина»: «Чтоб врассыпную разбежался Коган, встречных увеча пиками усов!»
Сохранился снимок нашего литературного кружка. Я сижу в центре, за столом несколько девочек и, разумеется, Евгения Александровна. В работе кружка, кроме меня, участвовал еще один мальчик, Володя Неустроев, будущий профессор МГУ, известный германист и скандалист. Люба на этом снимке уже взрослая девушка, аккуратно одетая, с умным сосредоточенным лицом.
В конце июня 1928 г. у нас состоялся выпускной вечер. Все были одеты довольно скромно. У меня еще не было костюма, и я ходил в «толстовке», коричневой блузе, которая называлась так потому, что на одной из фотографий Лев Толстой был изображен в подобной блузе. На этом вечере Люба вручила мне стихи, которые начинались такими словами:
Разойдемся в разные стороны,
Распростимся с нашим кружком.
Вместе легкий мы путь проехали,
А теперь побредем пешком…
Стихотворение заканчивалось словами:
До свиданья, мой друг единственный!..
Жизнь сурова. Пора идти. Я надеюсь,
что где-то встретятся Голубые наши пути.
В восьмом и девятом классе мы не только встречались в нашем кружке, но вместе с Любой бывали на заседаниях тюменского РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей) – литературного объединения при редакции газеты «Трудовой набат». Я уже печатался в газете, публиковал заметки и очерки, даже «согрешил» двумя стихотворениями. Люба пока присматривалась и чуть-чуть завидовала мне. Я не помню, чем она занималась после окончания школы, но она часто мне писала в село Успенское, где я работал учителем начальных классов.
Здравствуй, друг мой, длинный и очкастый,
Мой печальный сельский педагог…
Весной 1929 г. мы купили турпутевки в Крым. Поразительно, что, проработав всего один год в школе, я был в состоянии поехать отдыхать в Крым и оплатить дорогу Тюмень – Симферополь. Путевка включала двухдневную остановку в Москве, в «Доме туриста» на Солянке. Нас водили на смотровую площадку самого высокого здания того времени, на десятый этаж знаменитого дома Нирнзее, первой дореволюционной «высотки» Москвы, построенной в 1913 году. Здесь жил Давид Бурлюк, у которого бывал Маяковский. Булгаков познакомился здесь со своей будущей женой… Мне тогда и в голову не приходило, что спустя полвека я сам поселюсь в этом доме.
Москва нам не понравилась. Она была пыльная и грязная, почти такая же, как Тюмень. На нечетной стороне главной улицы, узкой и почему-то кривой, между Пушкинской площадью и Манежной, стояло только три многоэтажных здания: Моссовета, Центрального телеграфа и гостиницы «Метрополь». Все остальные постройки – одноэтажные и двухэтажные.
Москва ошеломила нас шумом и гамом, звонками трамваев и гудками немногочисленных автомобилей. Я уже не помню, как выглядела Пушкинская площадь, когда мы были на смотровой площадке, но позднее случайно увидел фотографию площади, сделанную из окна верхнего этажа двумя годами раньше, в 1927 г. На снимке было видно недостроенное здание «Известий», памятник Пушкину стоял на Тверском бульваре. Вся площадь была изрезана многочисленными трамвайными путями (трамвай был главным транспортным средством Москвы тех времен). Иногда появлялись громоздкие немецкие автобусы, своих мы в то время не строили.
В программу для экскурсантов тогда обязательно входил субботник. Для нашей группы он состоялся на строительной площадке шарикоподшипникового завода. На стройке был вывешен большой плакат, текст которого я, конечно, не помню, но смысл его был следующим: пусть шведы не гордятся тем, что на их подшипниках вертится весь мир, у нас скоро будут собственные. Помнится, что работа на субботнике не огорчала экскурсантов: все были молоды и гордились тем, что участвовали в такой большой стройке.
В Крыму у нас был интересный маршрут, включавший подъем на Чатыр-Даг – вершину горного Крыма (1528 м). Перед восхождением мы прошли медицинский осмотр, и врач не разрешила Любе подъем из-за невроза сердца. Ей, как и мне, было 17 лет, но ее сердце было старше. Болезнь сердца впоследствии станет причиной ее ранней смерти (годы жизни 1911-1963). Однако тогда Люба пренебрегла советом врача и поднялась вместе со всеми на вершину. Особенно трудным был крутой подъем на последних ста метрах.
Я не мог ей помочь, так как сам, без привычки, поднимался с трудом. Поднявшись наверх, мы любовались прекрасным видом, который открылся перед нами.
Мы впервые в жизни увидели море, до которого было около двадцати километров.
Путевка была рассчитана на двадцать один день, причем шестнадцать из них занимали экскурсии, а пять – отдых на любой базе. Мы с Любой выбрали Алупку – купались, загорали, писали письма…
Для нас, семнадцатилетних, это была не только экскурсия на Черное море. Во время нашей, довольно длительной поездки, мы прикоснулись к разным сторонам нашей тогдашней действительности. В кричащем контрасте перед нами предстало и героическое, и трагическое. По дороге в Крым мы остановились на одной станции, и рядом с нами оказался другой поезд, где в товарных вагонах везли раскулаченных украинцев. Прямо против нашего окна в проеме вагона стояла девушка, одетая в нарядный национальный костюм, в красивом головном уборе, украшенном разноцветными лентами, словно ехала на какой-нибудь праздник. Увидев нас, она крикнула: «Поклонитесь нашей рiдной Украине!». Что ее ждало в болотах нашего тюменского севера? Выжила ли она? Ведь до смерти Сталина было еще далеко…
***
фото: Любовь Карабатова.