Казус Моисея
Восторг некоторых СМИ и сладкие вздохи общественности по поводу крутых действий нового премьера, на которую те же СМИ ссылаются, напомнили мне одну историю из начала девяностых годов.
Итак…
Я узнал, что по приглашению некоторых тюменских комсомольских начальников в Тюмень прибывает Уильям Герберт Хант, сын самого богатого (в догейтсовские времена) человека на земле. Представьте себе человека советской эпохи (это я), который никогда не видел живого миллионера! И я поехал в аэропорт, поскольку Хант должен был прилететь из Ханты-Мансийска. Попытки что-то выяснить в отделе перевозок ни к чему не привели. «Мы хантов не встречаем», — ответила мне сотрудница отдела. Я понял юмор и пошел к воротам. Идут какие-то мужики вполне нашего вида, волокут чемоданы на тележке — девяносто же первый год! Тот, кто волок самый большой чемодан, оказался Хант, Уильям Герберт.
Раздираемый любопытством, я посадил его в свою машину и повез в еще существующий обком комсомола. И там взял интервью. Один вопрос мне казался очень важным: «Что такое свобода на ваш взгляд, Уильям?»
Хант затруднился с ответом. Потом сказал: «Не знаю, я в этой свободе всю жизнь живу…» Вон как… И тогда я вспомнил казус, то есть случай, Моисея. Выведя свой народ из египетского плена, Моисей сорок лет водил его по Синайской пустыне, небольшому, если верить современным картам, клочку земли. Зачем? Чтобы умерли все, кто родился в рабстве и был, выражаясь современным языком, носителем рабской идеологии и психологии. С 1991 года прошло всего шестнадцать лет. Многие ругают девяностые годы, как бы пытаясь обвинить не себя, а годы, в том, что случилось. И не хотят вспоминать собственные чувства, мысли, поступки, себя на антипартийных митингах, скандирующих: «Борис, ты прав!»
Я, признаюсь, вспоминаю то, что было после 1988-го, как лучшие годы моей, и тогда немолодой, жизни. Не спешу вербовать единомышленников, а просто информирую.
Но вернемся к нашим баранам.
Я понимаю, что новый премьер ведет себя так, как привык. Он ведь тоже из «того времени». И ему было лет двадцать, когда Никита Хрущев стучал башмаком по трибуне Генеральной Ассамблеи ООН. Когда он движением пальца переставлял кадры, когда изображал покупателя в сельских магазинах и ходил по грудь в колосящейся пшенице… Говорят, что это нравилось тем, кого называют «простой народ» (Хотя я не понимаю, что это, собственно, такое — «простой народ». Потому за все мои много-много лет, в том числе почти пятьдесят журналистских, мне не встречалось «простых людей». Человек потому и человек, что он — сложен. Каждый чувствует, думает, любит, работает, живет).
Может быть, все дело в том, что старое поведение нового премьера — это то, к чему мы так привыкли? И потому так взволнованно навстречу ему бежит зав. детским садом? И так же привычно робеет директор пензенского совхоза, у которого надои на ферме на полторы тонны ниже, чем были у премьера в его совхозе лет тридцать назад…
Повторюсь: проблема, конечно, не в том, как явил себя стране неожиданный премьер. Проблема в том, как неожиданно ему обрадовались. Неужели все пережитое в прошлом веке было зря, и единственный глоток свободы всего-навсего обжег нам легкие?
… Казус Моисея предполагал, что пройдет всего сорок лет и явится миру новый гражданин. Свободный. С чувством собственного достоинства. Способный самостоятельно принимать решения и определять свою судьбу и судьбу государства.
Может быть. Хотя надо бы освобождаться от химер прошлого, не дожидаясь, пока пройдут четыре десятилетия.
* Casus — случай (лат.)