После бала,или Ненецкая песня в хоровом исполнении
Журналистский праздник закончился, можно поговорить о делах.
Например, подискутировать с коллегой Гусельниковым из команды Ямала, который на встрече в тюменском Интернет-центре рассуждал, что основная роль журналистики — коммуникативная. Мол, корреспонденты должны не излагать свою точку зрения, а чего-то там соединять. Как бы провода.
Однако, если, по Марксу, человек — это мыслящий тростник, тогда и журналисты как минимум — провода мыслящие. Вот отличие журналиста в моем понимании от того, каким он предстает в интерпретации г-на Гусельникова.
Другой вопрос — какова наша практика? Тут, как говорится, есть о чем задуматься и есть над чем работать.
Перелистаем страницы ежедневных газет. О, носители языка, наследники Аграновского, Кольцова, Владимира Чачина, Алексея Аджубея и многих, многих других! Что сделали мы с нашим «великим, могучим, правдивым и свободным»? Куда исчезли присущие ему качества — «великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого и нежность итальянского»?*
Процитирую некоторые места из одной публикации на первой странице весьма распространенной тюменской газеты.
«Активно развивается жилищное строительство, в разрезе на 1000 жителей показатель достиг… Предприятия стройиндустрии полностью задействовали имеющиеся мощности… Стабилизировалась естественная убыль населения, что вместе с повышением рождаемости позволит выйти на прирост населения… Программа развития жилищного строительства в разрезе предоставления земельных участков…»
Я не случайно определил жанр цитируемого труда как «публикация». Не очерк же, не репортаж, не корреспонденция, не статья, а публикация. А еще популярна другая расхожая характеристика материал. То есть: «родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку». Извините, но прежде это слово использовали иначе: собрал материал для очерка, для фельетона и т.д. Материал — как сырье, как заготовка для дальнейшей работы…
Стало быть, публикация: языка нет, жанр непонятен, структура не выстроена, композиция невразумительна. И это — журналистика двадцать первого века?
А может быть, проблема в том, что молодые журналисты, это поколение next, слишком мало читают, а написанного хорошим русским языком (Бунин, Чехов, Булгаков, Юрий Казаков), видимо, не читают вовсе? Но много смотрят телевизор (сами понимаете, каким языком говорят ведущие и участники большинства передач — на днях в субтитрах к одной передаче написано было о священнике, что он — член «сенодальной» коллегии)… Зато они успешно овладевают языком чиновников. Отсюда: в разрезе, решение вопроса, ускорить работу по, мониторинг мероприятий по выходу малоимущих семей на самообеспечение…
А чиновники, знакомясь с «материалами» наших коллег, утверждаются в убеждении, что только так и нужно писать. А помните, когда Михаил Сергеевич открыл рот в первый раз, вся грамотная страна ахнула: оказывается, члены ЦК умеют говорить! Но… все прошло, как с белых яблонь дым.
Процесс не остановить: в редакциях газет то и дело появляются недоросли обоего пола, желающие «статью написать». И не понимают возражений: других же печатают!
Готов спорить, 90 процентов того, что публикуют сейчас, не имело бы шансов попасть на полосу исчезнувшей ныне газеты «Тюменский комсомолец». Да и «Тюменской правды» (конца восьмидесятых годов) тоже. Не верите — спросите Туринцева, Горбачева, Строгальщикова.
Вспоминается история: Сталин пожелал дать премию своего имени писательнице Антонине Коптяевой, автору маловразумительного романа «Иван Иванович». И сообщил об этом желании генсеку союза писателей Александру Фадееву. «Воля ваша, — будто бы сказал Фадеев. — Но пишет она плохо».
М. Ломоносов