Огонь, вода и пудра
Редкий спектакль «Золотого Конька» обошелся без зажженных свечей, без плеска и журчания воды Огонь и вода — манки для публики. Особо удачный прием — использовать их вместе, в целях пожарной безопасности.
Думаете, режиссер льет воду и чиркает спичками от бедности фантазии? Арсенал подручных средств не так уж мал: «снег», дым, обнаженные актеры, качели, экран с видеоизображением, мегафон/рупор, радиоэхо.
Или взять, к примеру, шахматы. Присутствие их на сцене сообщает о сложной интеллектуальной подоплеке события. «Крестики-нолики» — тоже неплохой вариант. Пусть герой или героиня начертит клетку, и публика поймет, что здесь подразумевается.
Новый инвентарь — магазинная тележка. Пока только начинает входить в широкое употребление.
Сами по себе эти средства ни хороши, ни плохи. Один режиссер сравнил их с холодильником: удобная вещь. В некоторых постановках этих холодильников больше, чем в торговом центре, и все работают.
Мастер экстра-класса или просто гений умеет превратить стертую метафору в авторскую.
Рассыпчатая пудра (мука?) удачно сыграла в «Ревизоре» Николая Коляды, «Лавине» и «Дяде Ване» Зайкаускаса, «Творении мира» Андрея Андреева. А кому-то и пудра не помогла.
«Ричард III» томского драмтеатра будто бы весь составлен из подручных средств. Смотреть не скучно: одна затейливая комбинация сменяется другой. Так же, как в политике. Ричард — не инфернальный злодей, он политик, манипулятор, водитель государственной машины. И режиссер Юрий Пахомов — манипулятор, решающий задачу с помощью старых ответов, своих и чужих.
Мерещилось, что актеры вот-вот пробьются к зрителю сквозь постановочные нагромождения. Больше всего было шансов у Владимира Варенцова (Ричард). Но и он не смог.
Томский театр, несмотря на слабое выступление, вписался в программу фестиваля. В нем заметен аристократизм, благородство породы. Не возникает неудобства из-за того, что актеры играют королей. Они умеют непринужденно носить костюм, будь то платье с буфами или нищенские отрепья. Правда, смущаются нарядов Адама и Eвы. Но ничего, научатся носить и это.
Совсем другой коленкор — ТЮЗ из Йошкар-Олы. Вышел он весь из народа, дитя семьи трудовой. И не стесняется происхождения. И не городится им чрезмерно. Драма «На дне», в отличие от «Ричарда», вогнала меня в тоску, но многим понравилась наивностью. Горьковскую пьесу играли так, словно в театре за минувшие лет двадцать-тридцать ничего не изменилось. Тут уже возжелаешь хотя бы искры и капли! Понятно, что о магазинных тележках даже мечтать не приходится.
Текст звучал злободневно. Но спектакль не приподнялся над текстом. Так зачем смотреть, если можно прочесть? Или это еще в школе надоело?
Курганский театр тоже не из аристократов. Представляю, как трудно ему было освоить историю про царицу Eкатерину, показанную на прошлом фестивале.
Нынче курганцы привезли «Лавину» по пьесе турецкого драматурга Тунджера Джюдженоглу.
Действие происходит в горном селении. Не важно, что оно турецкое, да и то, что оно горное, тоже не имеет большого значения, поскольку сюжет понятен и близок всем, независимо от социальной и национальной принадлежности, гражданства и места жительства.
Поначалу кажется, что история ограничена частным случаем. Молодая пара ждет первенца, роды начинаются преждевременно, и это создает большую опасность для всех жителей селения: крик новорожденного может вызвать сход лавины.
Сценические персонажи существуют почти беззвучно. Ритм задают капли воды, медленно наполняющей бак.
Близость к внешней стихии сдерживает стихию внутреннюю: нельзя проявлять свои чувства в полную силу, человек учится гасить эмоции, терпеть и не роптать. Он подчиняет свою жизнь закону, в котором нашли защиту многие поколения предков. Согласно этому закону ребенок может родиться только тогда, когда нет риска вызвать лавину. Ведь новый человек не знает закона предков. Да если б и знал! Ребенок кричит, ибо природа не предусмотрела иного способа раскрыть его легкие.
Кто-то сразу уловит политический подтекст: жизнь в тоталитарном государстве очень похожа на то, что мы видим в «Лавине».
А затем понимаешь, что политической аллюзии недостаточно. Речь о свободе — в глобальном смысле. И нет универсального решения для всех ситуаций, ограничивающих свободу.
Художник Маргарита Мисюкова задала усредненный этнический фон: сцена завешана, устлана коврами, рисунок которых отсылает к разным народам и эпохам. Одежда и обстановка не отмечена характерными особенностями. Мир, в который заключены персонажи, воспринимается уютным, пока не обнаружишь, что войлок, вата, тряпье не столько служат домашнему теплу, сколько заглушают естественные проявления натуры.
Режиссерский почерк Линаса Зайкаускаса едва узнаваем в тягучей, мучительно неизменчивой первой половине спектакля. Зайкаускас неспешно оплетает персонажей родственными связями, накидывает петли, проверяет на прочность и снова вяжет-вяжет, обматывает…
Крепкий реализм курганского театра пришелся кстати. К финалу первого действия семья из трех пар, трех поколений, представлена убедительно, в узнаваемых деталях.
Зато второе действие резко меняет скорость. Меняется и стиль игры, в основном за счет новых, гротесковых персонажей (Повитуха, Глава общины).
Финал подобен стихии, которая захватывает не только сцену, но и зал. Напряжение тишины разрядилось криком. Кричали не только герои, но и зрители, причем возгласы «браво» тонули в неразборчивом общем реве. И сквозь шум не сразу стало понятно, что фонограмма сменилась живой музыкой: в зал вошел духовой оркестр. Поистине, медные трубы сыграли туш театру, прошедшему огонь и воду.
***
фото: «Лавина»;»Дядя Ваня»