Жандармы в Тюмени
Жандармы — слово французское: так в средние века называли дворян, служивших в лейб-гвардии королей Франции. С 1791 года подразделения жандармов использовались для наблюдения за поддержанием порядка в армии и внутри государства. В России первые жандармы появились при дворе наследника Павла Петровича (будущего императора Павла I), а с 1827 года превратились в особый род государственной полиции, имеющей военную организацию и предназначенной, прежде всего, для борьбы с политическими преступлениями.
Территориальные подразделения отдельного корпуса жандармов создавались во всех губерниях и областях империи. С 1902 года на местах в системе Департамента полиции существовали отдельно от жандармских управлений охранные отделения, называемые в народе «охранкой».
Революция 1905-1907 годов выявила слабость полицейской службы в России. Новый министр внутренних дел Петр Столыпин издал циркуляр, в котором обращалось внимание на необходимость широкой осведомленности полиции по таким вопросам, как агитация в крестьянской среде, пропаганда в войсках, настроение интеллигенции, программные документы революционных организаций, линия поведения профессиональных союзов, организаций учащихся. Подчеркивалась необходимость строгих мер против не санкционированных властями собраний. Довольно интересна фраза о том, что существенную услугу местным органам могут оказать патриотические и монархические общества. Столыпин не забыл сказать и о междуведомственных разногласиях, затрудняющих борьбу с силами революции. Для того, чтобы реализовать эти установки сменил руководство в Департаменте полиции и во многих губернских жандармских управлениях (ГЖУ).
Помощником начальника Тобольского ГЖУ в Тюменском, Туринском и Ялуторовском уездах был назначен в мае 1907 года 38-летний ротмистр Александр Минаевич Поляков.
«Умели пить в Тюмени…»
«… В первый же день моего приезда в Тюмень, — вспоминал через десять лет жандармский ротмистр, — пошел я пообедать в местный клуб. Выпил, как полагалось, водочки, пообедал уже и сидел за пивом. Вижу, входит компания, — настоящие сибиряки, румяные, крепкие, здоровые, и вид добродушный. Покосились на меня и сели. Потом вдруг один из них встает, подходит ко мне и говорит: «Изволите быть новый жандармский начальник?»
— Новый, — говорю.
— Очень приятно познакомиться, Машаров.
— И мне, — говорю, — очень приятно, я Поляков.
— Разделите с нами компанию.
— Да я, — говорю, — уже пообедал, вот пиво пью.
— А вы, — отвечает, — снова начните!
Как я ни отговаривался, пришлось уступить, и пошло у нас тут разливное море. Началось, конечно, с водок и закусок, потом пошли разные вина с шампанским включительно, впрочем, не исключалось и пиво, и даже последнее шло предпочтительнее. Дело затянулось, стали являться новые лица и присаживаться к нашей компании; каждый начинал с водочки, и каждый просил меня, чтобы его не обидеть, тоже выпить водки, и как я ни отказывался, должен был пить — это после вин, шампанского, пива и опять водку!
«Я же не могу», — говорил я каждому, вновь пришедшему лицу, которых к первоначальной компании в пять человек прибавилось еще человек пятнадцать, так как с каждым приходилось после всего выпитого еще выпивать по меньшей мере рюмку водки.
«Нет, вы уже меня не обижайте! У нас так: уважите для первого знакомства!» Приходилось уважить. Мой организм обладал удивительным свойством не поддаваться сильному опьянению: мог я выпить, сколько угодно. И в этом отношении я пошел в моего отца, которого я никогда не видел пьяным, хотя на своем веку он выпил целое море. Я пьянел только слегка.
Компания была крепкая. Помню, из клуба мы поехали на дрожжевой завод, хозяин которого был с нами. Там мы разошлись окончательно, и почти вся компания полегла костьми.
Остались на ногах только двое-трое, в том числе и я, выпивший больше всех. Сразу же я стал со всеми в приятельских отношениях и завоевал такое расположение, что потом даже был выбран старшиной клуба, где я встроил сцену и написал декорации.
Умели пить в Тюмени и пили здорово, даже с некоторыми фокусами. Например, местный торговец Андреев, сразу, без закуски, или как их в Тюмени называют «заедки», мог выпивать «аршин» водки, то есть 16 рюмок подряд, поставленные по линии в границах одного аршина; закусывал он уже после последней рюмки…»
Губернское начальство не являлось примером трезвости для подчиненных. «Губернатор в то время был Н.Л. Гондатти, впоследствии Приморский генерал-губернатор, умный человек и отличный администратор, но и имевший тот недостаток, что как пойдет бывало говорить, так уже остановить его не было никакой возможности. Говорить он мог целый день, не позволяя другим подавать свои реплики. Впрочем, при мне губернатором он был недолго, и после него был назначен некто Гагман. Ах, какие выпивохи были этот Гагман, его «вице» Гаврилов, мой начальник генерал Андрей Карлович Бельке и архирей, знаменитый Варнава, о котором до сих пор так много пишут в газетах.*
Это был великолепный распивочный квартет! Пусть на меня не обижается Андрей Карлович (я его от души люблю и уважаю»), но из песни слова не выкинешь.
«Такой был режим..
До Тюмени ротмистр Поляков служил в Туле, о которой сохранил не самые лучшие воспоминания. «… Город скверный, грязный, лежит он в какой-то яме. Люди там не симпатичные… Эсеры, социал-демократы и другие «преступные» организации в Туле были довольно свирепые. От их руки погибли председатель суда Ремезов, директор гимназии Радецкий, которого убил ученик Коморский, бежавший после преступления в Париж, где сразу попал в ЦК эсеров. Убивали и других и били больше надрезанными пулями, чтобы вернее было, бросали бомбы — вообще политических убийств было много!…
В Тюмени все по-другому. Город приятный, и люди добрые… Здесь много политических ссыльных, но с ними я жил довольно в ладах. Почти всех их я знал в лицо и по фамилиям, и многие из них на редкость были хорошие люди: присяжный поверенный Анисимов, студент Скаткин и другие; я даже с некоторыми был в дружеских отношениях (в Тюмени я встретился с Козловой, которая была выслана из Костромы). Кому тогда я сделал неприятности, прошу извинить, такой был режим, а я был представителем его.
Так как служба моя была совершенно самостоятельная, даже с Департаментом полиции я сносился непосредственно, а не через начальника управления, то и дел старался не разводить. Были, конечно, у меня дела, были и последствия, приходилось и в тюрьму сажать, но все это было не то, что в Туле. Была у меня своя агентура, которой меня снабжала Пермская охранка, но больше одного-двух месяцев у меня никто не мог служить, так как к концу этого срока каждый агент обыкновенно «проваливался», и его охранка убирала в другое место…»
Прервем воспоминания ротмистра Полякова и воспользуемся записками его коллеги — помощника начальника Пермского ГЖУ Николая Антоновича Кравца.
«… Ко времени моего приезда в Пермь жандармское губернское управление, называвшееся и районным охранным отделением, кроме чисто местных обязанностей вело агентурное освещение трех губерний — Вятской, Пермской и Тобольской, то есть у нас концентрировались все сведения о революционной работе этого громадного района, по площади превосходящего всю Западную Eвропу. Наших офицеров на этот район было очень мало, и потому наша борьба с революционерами велась довольно слабо, хотя работа революционных организаций сильно понизилась. Успешно работали под различными флагами лишь бандитские шайки, преимущественно ссыльных кавказцев, но наиболее энергично и неуловимо шайка известного в то время разбойника Лбова…**
Вскоре до сведения Управления дошли слухи, что к нам в Пермь назначается из Красноярска начальником ГЖУ полковник Комиссаров, о котором уже и тогда говорили мало лестного: по происхождению казак, он молодым офицером перешел из артиллерии в корпус жандармов, совершенно беспринципный человек, способный на что угодно, вплоть до убийства мешавшего ему по каким-либо причинам человека, пьяница, развратник, наглец и провокатор; но он умел импонировать начальству, почему и быстро делал карьеру — уже к 30 годам он был произведен в полковники. Наружности отталкивающей: высокий, полный, с красным лицом и серыми глазами, бегающими под синеватыми очками. Женился он также не по-человечески: воспользовавшись отсутствием своего начальника, он увез его жену, предварительно взломав его письменный стол и вытащив 10 000 рублей, а также сняв в гостиной тяжелую дорогую люстру, когда-то бывшую во дворце принца Ольденбургского, — все это он проделал, будучи помощником начальника Петербургского охранного отделения генерала Герасимова.***
… Приехав к нам, полковник Комиссаров вскоре увидел, что Пермь для него мала, ему нужна была шумиха, а здесь тихо, революционеры же, как назло, почти совсем замолкли. При таких обстоятельствах карьеры не сделаешь. Нужно было что-нибудь придумывать, и он придумал.
Однажды, месяца через два после своего назначения, полковник Комиссаров собрал всех нас, офицеров, вечером в управлении и стал жестоко критиковать нашу работу, говоря, что агентура наша никуда не годится, что мы ее не умеем вести, и он покажет как это надо делать и действительно впоследствии показал так, что мы рты разинули от удивления…
Вскоре Комиссаров вызвал меня и сказал, что я должен буду ехать в Тюмень, где социал-демократы стали интенсивно работать, и в доказательство своих слов он показал мне якобы напечатанные там листовки, в которых РСДРП призывает рабочих к забастовкам. На этих листовках был оттиск печати «Тюменский комитет РСДРП».
— Ну, а теперь вы завтра же, взяв с собой отряд филеров, отправляйтесь в Тюмень, где войдете в связь с местным жандармским офицером, а потом по окончании работы наружного наблюдения (филеров) -ликвидируйте организацию, — сказал он мне. О том, что в Тюмени был у него районный сотрудник по кличке «Американец», он мне ничего не говорил.
На другой день, отправив утром филеров вперед, я сам вечером в штатском костюме поехал в Тюмень, обдумывая по дороге под каким соусом мне явиться в маленький городок, где, как новое лицо я, конечно, обращу на себя внимание, и, наконец, решил назваться горным инженером. Это было наиболее удачное разрешение вопроса, так как в Тюмень приезжало много таких лиц, и на них мало обращали внимания, избавляя от расспросов местного общества, состоявшего из купцов, мещан и мелких чиновников. Остановился я в одной из гостиниц под чужой фамилией и немедленно же дал знать о себе шифрованным письмом местному жандармскому офицеру. Приблизительно месяц работы наружного наблюдения привел все нити к одной квартире, в которой, как выяснилось, проживал молодой человек без определенных занятий, видимо, не особенно стеснявшийся в средствах. Все установки и выяснение лиц я делал через местного жандармского офицера, очень медлительного человека, явно неохотно исполнявшего мои поручения…» Читатели уже догадались, что им был ротмистр Поляков.
«Итак, — продолжал Кравец, -через месяц я решил приступить к ликвидации организации социал-демократов в Тюмени и только тогда попросил местного офицера пригласить представителей полиции, то есть исправника, полицмейстера, всех наличных приставов и городовых с таким расчетом, чтобы хватило наряда на 25 обысков… Около 12 часов ночи наряд полиции отправился на обыски, а я остался у офицера ожидать результата. К утру в полицию доставили около 20 арестованных, то есть таких, у которых по обыскам находили что-либо компрометирующее их в политическом отношении. Казалось, дело прошло блестяще, но при первых же допросах выяснилось, что дело-то далеко не блестяще, а скорее скандально: один из арестованных, к которому, как я уже говорил, вели все нити, вдруг заявил мне: «Ну, Вы меня, вероятно, сегодня же отпустите, хоть у меня и найдено кое-что; короче говоря, — я сотрудник вашего управления «Американец». «Вот так штука! — подумал я, — почему же меня не предупредил Комиссаров?» Выпускать «Американца» было уже поздно, так как один из ранее допрошенных заявил, что найденный у него типографский станок дан ему этим сотрудником (к сожалению, я не помню теперь фамилию этого молодца; знаю только, что он был привезен Комиссаровым из Сибири) и освободи я его теперь, он, конечно, был бы окончательно провален и к дальнейшей работе непригоден…
Продолжение следует.
* Варнава (Василий Накропин) -архиепископ Тобольский и Сибирский. Один из приближенных Распутина. В переписке царицы Александры Федоровны Варнава упоминался под прозвищем «Суслик».
** Лбов A.M. (клички: Семен, Лещ, Длинный) род. 1876 — командир боевой дружины во время восстания в Мотовилихе (Пермь) 12-13 декабря 1905 года. После подавления восстания с группой боевиков ушел в лес. Именовали себя «лесными братьями», «коммунистами-анархистами». Нападали на государственные учреждения и частные предприятия, убивали представителей власти. Среди наиболее громких преступлений — ограбление парохода «Анна Степановна Любимова» на Каме в ночь на 3 июля 1907 года. Лбов был схвачен 17 февраля 1908 года в г. Нолинске и повешен 2 мая во дворе тюрьмы в г. Вятке.
*** Герасимов А.В. (1861-1933), генерал-лейтенант. Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения (1905-1909). Генерал для особых поручений при МВД до 1914 года. Затем в отставке. Автор мемуаров «На лезвии с террористами».