Хорошее отношение к лошадям, или Ярмарка тщеславия
В который роз уже слышу, а вот и по радио объявили, словно речь идет о деле почти решенном, что в Тюмени будет установлен бронзовый памятник утонувшей в тюменской грязи лошади.
Стоит ли тратить деньги на тюменского разлива Церетели, — острила я, когда впервые услыхала об этой идее. Да мало ли в Тюмени памятников, заслуживавших иной участи. Переименовать их скопом в свете новых тенденций и, соответственно, новой парадигмы ценностей в «Мужика, призывающего разыскивать утонувшую в грязи лошадь», в «группу разыскивающих лошадь рабочих и солдат», в «Прощающихся молодых, один из которых отправляется на поиски утонувшей лошади» и т.д.
Ох, и зря я шутила! Все оказалось серьезней. Когда энергичные чужаки надумали украсить чужую для них среду «бантиком», примиряющим их с невозможностью обменять Тюмень на более престижное место обитания, они так просто от задуманного не отказываются. Впрочем, беда не в том, что кто-то, родившийся не в Тюмени, что-то там для нее надумал… Да где бы ты ни родился, до такого додумаешься, если не способен любить свой мир. Нет у тебя органа для этой любви!
Герой «Реквиема для губной гармоники» размышлял о том, что даже узник, обретший свободу, однажды ностальгически вспомнит, как на закате слушал в своей камере песню сверчка.
Нет, я не против Чижика-пыжика в Питере, я даже готова предложить вдобавок к нему Крокодила с папиросой в зубах… Все эти существа были созданы людьми, любившими этот город.
Тюменская лошадь была увидена неизвестно кем, а увековечена в слове большим художником, который в Тюмени разглядел только грязные улицы и некрасивых женщин, одна из которых, пытаясь угодить интеллигентному гостю, подав ему тарелку супу, отерла для пущей опрятности ложку о свой толстый зад. Он увидел это с брезгливостью и тоской, увидел без всякого сочувствия к обитателям города и понял, что грязь Тюмени отмыть невозможно. Вот в этом-то контексте и была упомянута пресловутая утопшая в грязи лошадь.
Почему эта лошадь так люба нашим «землякам»? Не хочу и предполагать, какой они ее видят: выброшенной на берег падалью, агонизирующим ли несчастным животным… Какая разница! Когда речь идет об откровенно некрофильском проекте, рожденном коллективным разумом людей, отсутствие творческой интуиции у которых с избытком компенсируется их энергичностью. Это великому поэту было не так уж важно, как отзовется его слово… Божий дар слова отзовется душевным откликом читателя. Но нам, обычным людям, следует думать о последствиях наших поступков, когда ты не у себя дома мебель переставляешь, а совершаешь деяние, рассчитанное на общественный резонанс.
Может ли памятник утонувшей в грязи лошади прибавить любви к городу, где и сегодня еще можно утопить в грязи если не лошадь, то собаку? К городу, страдающему от недостатка зеленых зон, загазованности, вечных пробок, бездарных памятников и экзотической новой архитектуры?
Каким может быть памятник городу, отражающий, в отличие от вечных в Советской России каменных гостей, что-либо «наше», «свое»?
… Человек с тяжелой тростью, в широкополой шляпе и в высоких сапогах, обходящий после рабочего дня и без вызовов дома на окраине города, где рождались и росли дети Тюмени. Он входил в тесные комнаты. Брал младенцев, родившихся при его содействии, за руки под кулачками и резко поднимал их перед собой.
Eсли при этом ножки малюток сбивали шляпу на затылок, он говорил: «Молодец! Сумеешь постоять за себя. Будь здоров, живи долго!» Eсли маленький человечек вытягивал ножки вниз, человек говорил мамаше: «Берегите его. Он кроткий, он нуждается в вашей вере и поддержке!»
Этот человек принял на свои руки и вырастил не одно поколение тюменцев. Имя этого человека, растившего будущее Тюмени, вряд ли известно поклонникам памятника лошади.
Eсть и еще одна кандидатура. Она не альтернативна. Оба памятника могли бы прибавить любви к городу нынешним и будущим горожанам. Это памятник мальчику, выросшему в Тюмени. Сейчас этот человек — известный писатель, он не молод, но его душа, как и его юность связаны с Тюменью, которую он запечатлел в слове. И пусть он навсегда останется юным в городе его юности, в нашем с вами городе.
Увы, препятствия только раззадоривают амбициозных инициаторов («Уж если я чего решил…»). Нет, я верю в мой город! Он устоит против агрессивной бездарности. И если пресловутая лошадь будет установлена — произойдет неожиданное…
Это для чужого, холодного взгляда лошадь — мера измерения глубины грязи и степени запущенности города. Для поэта упавшая в Москве лошадь — собрат по несчастью. Она у Маяковского, выслушав полудетские признания лирического героя, поднялась и пошла «веселая, встала в стойло… И все ей казалось — она жеребенок. И стоило жить! И работать стоило».
Eсли она появится в Тюмени — пусть станет памятником лошади, упавшей на Кузнецком мосту. Пусть стоит. В конце концов, кого Тюмень только не принимала у себя! Кого она только не пережила за свою историю! Пусть стоит у нас и эта лошадь…
… Eсли Москва до нее не доросла.
НА СНИМКE: еще один удар — и будет у нас своя Венера Милосская.
Бурова Серафима Николаевна, доцент кафедры русской литературы ТюмГУ, кандидат филологических наук
***
фото: