Жандармы в Тюмени
Окончание. Начало в NN 92, 93
«Черные кабинеты», агенты и «столыпинские галстуки»
«… Перлюстрация писем тогда процветала по всей России… Маленький «черный кабинет» был и у меня в Тюмени, что заставили меня сделать из Пермской охранки, но по совести скажу, что я пользовался им очень редко: за мою трехлетнюю службу в Тюмени у меня, вероятно, не было более пяти дел по чужим письмам. Помню по этому поводу курьезный случай: одна местная барышня, дочь инженера, которая воспитывалась в Париже и была, несомненно, эсдечкой, известная по всей Тюмени под именем «Ниточки», получила однажды из Парижа письмо, в котором оказалась просто газетка, кажется, эсдековская «Искра», где, вероятно, в ответе на посланную «Ниточкой» какую-либо статью, было напечатано: «Тюмень. Ниточке. Ваша статья не пойдет». Что сделал я? Велел вахмистру, большому мастеру распечатывать и заклеивать чужие письма, опять запечатать письмо и отправить по адресу. После, при встрече на улице, я потихоньку сказал ей: «Ниточка, не пишите статей в «Искру», а то попадетесь». Разумеется, я не привлек ее даже в охранном порядке.
Подлый был этот порядок. Дознания, которые шли в порядке 1035 статьи Устава уголовного судопроизводства, всегда были под наблюдением прокуроров и разбирались Судебной палатой. Дознания же, которые проходили в охранном порядке, всегда основывались на агентурных данных и материалах перлюстрации. Чтобы не «провалить» агентов и «черные кабинеты», эти охранные дела решались властью министра внутренних дел обычно с высылкой привлеченных в На-рымский и иные края…
К числу таких дел было отнесено и «Дело в ограблении железнодорожного артельщика 17-го сентября 1907 года группой социалистов-революционеров», во главе которой стояла женщина -«товарищ Паша». Как велика была группа? — неизвестно, но привлечено было семь человек, в том числе и сама Паша. Приговором военного суда трое, и как это ни удивительно, Паша в том числе, были оправданы, а четверо других были приговорены к смертной казни через повешение. И вдруг вечером в тот же день я узнаю от своего агента, что в числе осужденных на смерть оказался некто Мартемьянов, осужденный невинно, так как он не только не участвовал в ограблении, но даже не принадлежал к эсерам, потому, что в момент ограбления выехал с казенного винного склада, недалеко от которого произошло ограбление, и куда он заносил эсдековскую литературу.
Немедленно же об этом я срочно телеграфировал в департамент полиции и просил об отмене казни и о новом пересмотрении дела. Другим составом суда все семеро были оправданы, а главное -я спас ни в чем неповинного Мартемьянова.
Охранка сейчас же воспользовалась этим случаем и предложила мне завлечь Мартемьянова в сотрудники. Пригласив его к себе, я сказал: «Вот, Мартемьянов, я вас вытащил из петли, послужите за это правительству», — и предложил ему быть у меня агентом. Мартемьянов ответил: «Вам, разумеется, я бесконечно благодарен. Лично вас я высоко ценю и уважаю, но мундир ваш, господин ротмистр, я ненавижу, и поэтому на службу к вам я не пойду». Молодец, правильно ответил! Мужчина оказался с характером.
Пришлось мне в Тюмени присутствовать и при казнях. Чтение рассказа Леонида Андреева «О семи повешенных» на меня произвело большее впечатление, чем это было на самом деле. Я больше переволновался днем перед казнью, чем во время самой казни, которая была произведена на задворках тюремного двора в 12 часов ночи, при факелах.
На этот раз был повешен некто Мехоношин, типичный каторжанин, который на своем коротком веку убил 28 человек. В 20 убийствах он был изобличен. Последнее убийство он совершил, сидя в тюрьме, когда убил шилом своего товарища. В убийствах остальных 8 человек он сознался после окончательного приговора перед самой казнью.
Когда пришли за ним в камеру, он со страху бросился под нары, но когда его вывели на двор, он настолько оправился, что даже запел какую-то каторжанскую песню и на эшафот взошел спокойно. Eще спокойнее, даже стоически умерли той же смертью пять местных крестьян, повешенных за убийство и ограбление одного купца-татарина. Один из них, Пустовойтов, даже сказал: «Ну, за правду и умереть можно!»
Жуткая была картина, когда их вешали: ночь была темная, ветреная, факелы зловеще освещали тюремный двор, и, когда один из них уже висел в петле, вдруг во всех церквах стали бить 12 часов ночи. Это вышел какой-то погребальный перезвон!.. Возмутительно себя при этом вели исправник Белоносов и его зять пристав Островский. Когда один из приговоренных, обращаясь ко всем присутствующим, сказал: «Прощайте, православные», — на что солдаты и тюремные надзиратели ответили: «Прощай, царство тебе небесное», — знаете, что сказал Белоносов? — «Такую сволочь в рай не пускают», а достойный его зятек Островский, когда повешенный корчился в судорогах, заметил: «Ишь, как танцует мазурку!» Их бы самих повесить за это, хотя я против смертных казней (после Белоно-сова был назначен исправником Николай Eфимович Скачков -идеально честный и высоко порядочный человек, светлый, чистый луч на темном фоне прежней тюменской полиции).
Я всегда любил поиграть в карты, и вот, чтобы мне повезло, от первого же повешенного, от Мехоношина, взял я себе кусочек веревки на счастье. Куда! Eще хуже стал проигрывать, а играю я вовсе не сапогом. Примета для меня оказалась неверной…
«Что вам сказать еще о Тюмени?»
… Уж под конец моей службы в ней по всей Сибири разъезжал известный композитор Гартевельт, который записывал и перекладывал на ноты песни каторжан, попутно читая лекции о своих впечатлениях и давая концерты.*******
Был он и в Тобольских каторжных тюрьмах и своими впечатлениями о них поделился с публикой в печати, что и сыграло роковую роль в судьбе начальника одной из этих тюрем Могилянского. Ходившие на месте о его жестокостях слухи подтвердились в печати заявлением такого популярного, и, видимо, беспристрастного свидетеля, как Гартевельт. На основании этого заявления, как значилось в выпущенных прокламациях Уральской группы партии эсеров и по постановлению последних, Могилян-ский был убит, или, как значилось в прокламациях, он был «казнен». Очевидно, эти прокламации были отпечатаны заранее, потому что не более как час после убийства, когда никакого сообщения об этом еще не было, в Тюмени уже были разбросаны по улицам прокламации с точным указанием, что в таком-то часу, такого-то числа, в Тобольске «казнен» начальник тюрьмы Могилянский по постановлению летучей боевой дружины Уральской группы партии эсеров.
Мне так опротивела моя «политическая» служба в Тюмени, трехлетний срок этой службы здесь кончился, а охранники так много делали мне неприятностей, из коих последней, переполнившей чашу моего терпения та, что они заставили арестовать даже ни в чем неповинного железнодорожного унтер-офицера Печенкина, который показался им подозрительным только потому, что, пользуясь отсутствием своего начальства, он часто переодевался в статское платье и с одним политическим вместе кутили, не зная, что один из них — жандарм, другой — политический ссыльный. От всех этих гадостей я так испортил себе нервы, что решил написать частного характера слезное письмо, что строжайше воспрещалось, к начальнику штаба Гершельману с убедительной просьбой — меня из Тюмени перевести куда-либо на железную дорогу.
Гершельман внял моей просьбе, и в марте 1909 года я был назначен в Оренбург начальником Илец-кого жандармского отделения Ташкентской железной дороги…»
Когда в августе 1914 года началась 1-я мировая война, жандарм Поляков, дослужившийся к тому времени до подполковника, добровольно ушел на фронт. «Из всего офицерского состава корпуса жандармов в 930 офицеров нас ушло на войну добровольно не более 20 человек. Семеро -в пехоту, человек пять — в кавалерию, столько же в казачьи войска, а трое — в артиллерию…»
После Октября 1917-го Полякова уволили из армии. Корпус жандармов упразднили еще раньше — 4 марта, на следующий день после отречения от престола российского императора Николая II.
Свои воспоминания о жандармской службе в Тюмени и других городах России Поляков отдал в журнал «Утро России», однако их конфисковали большевики.
Eго сослуживец из Пермского охранного отделения штаб-ротмистр Кравец также пытался под псевдонимом «Ника» заниматься литературной деятельностью, но потерпел неудачу.
Места в образованной 20 декабря 1917 года Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем им не нашлось. Туда пришли их политические противники, которые не отказались однако от жандармского опыта.
Заместитель директора Румянцевского музея, известный историк Ю.В. Готье записал в своем дневнике, что 12 октября 1918-го его посетил заведующий следственной частью Иногороднего отдела ВЧК Романовский и просил помочь «найти инструкции или правила для жандармов, чтобы правила эти, видоизменив, приложить к теперешнему хаосу, особенно чувствуемому в иногородних чрезвычайных комиссиях».
Как и другие бывшие жандармы Поляков и Кравец, скорее всего, присоединились к белому движению и после его поражения оказались в эмиграции. Там и были опубликованы их воспоминания о службе в Корпусе жандармов.
******* Гартевельт В.Н. (1859-1927) швед. Жил в России в 1882-1918 г. Автор опер, романов. В1908 г. посетил Сибирь — Тобольск, Тюмень. Пропагандировал музыкальный фольклор сибирской каторги. Издал несколько песенных сборников: «Песни каторги», «Песни сибирских бродяг и каторжников». 12 таких песен в его обработке были записаны на грампластинках и пользовались большой популярностью.