«Когда поумнеет народ…»
Уездные Мараты, да и Робеспьеры тоже, многие урезания избирательных прав последнего времени объясняют тем, что «народ у нас немного не того». Не слишком, извините, умный. Мол, дай ему волю — такого в стране наворочает, не соберешь.
Припоминают Мараты и Робеспьеры полумиллионные митинги в поддержку Бориса Eльцина на Васильевском спуске в Москве. Перечисляют по пальцам столичных и местных депутатов — видите, кого навыбирал народ, оставленный без контроля сверху! Пережевывают столичные и нестоличные новости, живописующие огрехи градоначальников и губернаторов. И приходят к неминуемому, как смерть, выводу, что нашему народу обязательно нужна управляемая демократия. Самое лучшее, если все кадровые решения — все и за всех — станет принимать самый умный человек в стране. Eстественно, президент В.В. Путин.
А уж потом, когда наш народ маленько разовьется, тогда, может быть, и ему перепадет кое-что от щедрот демократии.
Может быть, и перепадет. Может быть, поумнеет…
Но у меня несколько вопросов. Не к Маратам с Робеспьерами. Не к народу. А так. К самому себе.
Например, а когда поумнеет народ? И как мы это узнаем? Или — сможет ли поумнеть народ, управляемый управляемой демократией (т.е. возможно ли стать пловцом, обучаясь исключительно на суше)?
Eще вопрос — если действительно поручить президенту назначение мэров, как предлагает нижегородский губернатор Валерий Шанцев, то каким образом президент будет принимать конкретное кадровое решение? Изучать их биографии? Приглашать кандидатов на переговоры? Устраивать меж ними «конкурсы ума и красоты»? Или — он доверится особо прозорливой группе консультантов, которая станет заниматься подбором и расстановкой кадров? А может быть, Путин воссоздаст что-то вроде бывшей кузницы руководящих кадров — ВПШ при ЦК КПСС?
Как ни кинь, получается кадровый клин. И никакой гарантии. Ни для нас, освобожденных от всякой ответственности, ни для президента, напротив, этой ответственностью отягощенного чрезмерно. Потому что другой страны у нас нет. И других кадров, семи хотя бы пядей во лбу, — тоже.
Вообще-то, подобная попытка отложить вопрос демократической переподготовки народа на отдаленное будущее называлась в советское время (что-то я о нем сегодня слишком часто вспоминаю!) спихотехникой.
А зачем? Кого не устраивает конкретная школа демократии, познаваемая народом на собственной шкуре старинным и проверенным методом проб и ошибок? Боюсь, что не тех, кто денно и нощно печется о благе народном, но тех, кто в глубине души своей опасается. Опасается не того, что вдруг да народ выберет «не тех». Опасается того, что не выберут их самих. Тогда, конечно, катастрофа. Но смею думать, что все-таки не для народа.
Намедни, чокаясь фужером минеральной воды с обер-бургомистром немецкого города Целле, я спросил: «Герр Бирманн, сколько муниципальных реформ пережили вы за свою жизнь?» Мартин Бирманн поднял глаза к потолку, подсчитывая что-то в уме, и ответил, что за 30 лет службы на посту обер-бургомистра он пережил только одну реформу. Сидевший напротив бывший мэр Тюмени Степан Киричук завистливо вздохнул: за 12 лет на посту главы города по нему прокатились три муниципальных реформы. А сейчас горячие административные головы говорят о четвертой. Мы много и часто твердим о стабильности, призываем ее заклинаниями, ищем ее в третьем президентском сроке. А по-моему, что очень хороша стабильность «по Бирманну» — одна реформа за 30 лет.
А что же народ? Народ не бывает, мне думается, ни умным, ни глупым. Он — просто народ. Хотя и ему свойственно ошибаться, если отдает священное право власти кому бы то ни было.