«Из-под стражи освободить…»
Сейчас известно: в 1941-1945 годах в фашистском плену оказалось более 5 миллионов бойцов и командиров Красной Армии. По утвержденному Сталиным правилу все они считались изменниками родины и подлежали обязательному преследованию. Но случались и исключения из этого правила. Когда принципиальность и человечность брали верх над произволом и беспощадностью.
Рапорт 1946 года
«…Докладываю, что Колмаков Максим Андреевич, 1907 года рождения, уроженец с.Усть-Ница Слободо-Туринского района Свердловской области, демобилизованный из армии по инвалидности в июне 1944 года, работающий на автобазе Союззаготтранса диспетчером, скрывает о своем нахождении в немецком плену.
Оперуполномоченный УМГБ по Тюменской области лейтенант Трошев».
Резолюция на рапорте: «Eсть основания полагать, что Колмаков был завербован немцами и переброшен через линию фронта. Необходимо организовать его проверку.
Начальник отдела УМГБ по Тюменской области подполковник Уралов».
Характеристика Колмакова по месту жительства: «…Проживает вместе с женой по улице Мурманской, 13. В 1940 году был на переподготовке в военных лагерях. В 1941 году мобилизован в Красную Армию. На фронте ранен в ногу, которую ампутировали. Служил младшим командиром. Помогал жене, часто высылал деньги на воспитание дочери. По дому характеризуется положительно: с хозяевами и соседями находится в хороших взаимоотношениях. В свободное время занимается бытовыми делами по благоустройству квартиры и двора. Посещение его посторонними людьми не установлено…».
В списках разыскиваемой органами МГБ агентуры немецко-фашистских разведывательных органов Колмаков не значился. Eго биографические данные и социальное происхождение из крестьян-бедняков подтвердились. В своем объяснении он указал: «…В составе 283-го саперного батальона я вступил в бой с немецкими войсками 22 июня 1941 года в местечке Альбитас около города Волковишки в Литве и отходил с боями до города Старая Русса. 13 сентября 1941 года при окружении противником всей нашей 31-й армии попал в плен. Тогда я заменил погибшего командира роты, при прорыве их окружения напоролись на немецкую засаду. В бою мы израсходовали все боеприпасы, и оставшихся в живых восемь человек, двое из которых были ранены, немцы захватили в плен. Нас вместе с другими пленными держали в деревне Высокие Горки Демьяновского района и использовали на ремонтно-дорожных работах. 2 октября я вместе со старшиной родом из г.Иваново, фамилию его не помню, сбежали от конвоя по направлению к станции Бологое, а потом соединились со своими войсками. Меня допросили в особом отделе об обстоятельствах плена и направили сначала в запасной полк в г.Бежецк, а потом зачислили в 381-й отдельный саперный батальон 220-й стрелковой дивизии 30-й армии Калининского фронта».
Казалось, нет больше подозрений. Но они только укрепились после получения из архивного отдела МГБ справки о том, что «…Колмаков был арестован 27 декабря 1942 года за проведение антисоветской агитации, но за недоказанностью преступления военным трибуналом оправдан». Необычный по тем временам случай. Чтобы убедиться в его достоверности, тюменское управление МГБ запросило оперативные и следственные материалы военного времени.
Дело 1942 года
Сталинскими установками руководствовался и уполномоченный особого отдела НКВД 220-й стрелковой дивизии лейтенант Бирюков, когда в июне 1942 года вынес постановление о проверке старшего сержанта 381-го отдельного саперного батальона Колмакова в связи с его пребыванием в плену.
30 июля 1942 года началась Ржевско-Сычевская наступательная операция советских войск. Ценой огромных потерь оборона противника было прорвана. 30-я армия вышла на подступы к Ржеву, но продвинуться дальше не смогла.
И в наступлении, и в обороне чекисты неустанно следили за Колмаковым. Донесения лейтенанта Бирюкова пополняли учетное дело N 65. Он докладывал своему начальству: «…25 сентября 1942 года Колмаков и двое бойцов были посланы в разведку: выяснить, что делают немцы в лесу на правом берегу Волги напротив деревни Апоки. Ночью скрытно бойцы окопались на берегу, а Колмаков залез в разбитый танк, и стали вести наблюдение. Установив хождение одиночных немцев на опушке леса, Колмаков открыл по ним огонь из винтовки — одного убил, а другого ранил. В ответ немцы обстреляли их позиции из орудий и минометов. Колмаков и его бойцы вынуждены были дождаться темноты, после чего возвратились в батальон без потерь».
В характеристике Колмакова отмечалось: «…По агентурным и официальным данным, старшина Колмаков образцово ведет службу. Командование поручало ему ряд ответственных и опасных для жизни поручений, и он всегда их выполнял. Отрицательных материалов на него за последнее время не поступало».
Казалось, надо радоваться такому добросовестному отношению к службе в трудных условиях неудачных военных операций. Но, видно, эти неудачи крайне раздражали все вышестоящее чекистское и военное руководство, вплоть до Верховного. Не могли же они, в самом деле, признать собственные просчеты, ошибки, неумелость и неспособность в руководстве войсками, в организации их снабжения, в профессиональном выведывании планов и замыслов противника. Вместо этого — привычные обвинения в проведении враждебной деятельности политически неблагонадежным бойцам и командирам. В таком духе выдержана резолюция начальника особого отдела НКВД 30-й армии, капитана госбезопасности Мишина: «Проверка Колмакова взята на контроль. Необходимо срочно установить политфизиономию фигуранта. При наличии хотя бы одного факта антисоветских высказываний допросить его по существу нахождения в плену, а в процессе допроса добиться разоблачения».
Вот так! Действуй, лейтенант Бирюков! Но как? Колмаков подал заявление о приеме в ВКП(б). О нахождении в плену не скрывает. Командование батальона его ценит: назначило старшим поисковой разведгруппы. И стал особист Бирюков вместо «установления политфизиономии фигуранта» строчить жалобы на командира саперного батальона капитана Бупыгина: зачем посылает «подучетчика Колмакова в разведку, что может привести к нежелательным последствиям». Но комбат к этим рекомендациям, как следует из других документов, не прислушивался и продолжал направлять Колмакова для разведки минных полей в оборонительной полосе противника.
Так продолжалось до декабря 1942 года, пока старшина Колмаков и его подчиненные не напоролись на немецкую поисковую разведгруппу. В скоротечном бою трое из пяти бойцов погибли. Этот трагический случай и использовали для «реализации учетного дела N 65». Несмотря на потери противника и возвращение к своим Колмакова и бойца Сидоренко, Колмакова арестовали. В утвержденном 7 февраля 1943 года обвинительном заключении ему припомнили плен, добавили «восхваление жизни военнопленных и гражданского населения на временно оккупированной территории» и приписали «умышленное уклонение от руководства разведкой, в результате чего трое бойцов погибли в неожиданном бою с противником».
Учетное дело N 65 было переименовано в следственное дело N 241 и направлено военному прокурору 220-й стрелковой дивизии. При полной уверенности в вынесении Колмакову сурового приговора. Но произошло невероятное! Военный трибунал дивизии в составе председательствующего военюриста 2 ранга Шапошника, членов: старшего лейтенанта Биязова и красноармейца Сивашинского, при участии военного прокурора дивизии военюриста 2 ранга Иванова определил 9 февраля 1943 года: «…Колмаков в сентябре 1941 года при отходе частей Красной Армии был захвачен противником в плен, но, пробыв около месяца в лагере для военнопленных, совершил побег и возвратился в боевой строй, после чего, участвуя в боях против немецких захватчиков, за проявленные стойкость и мужество представлен командованием 381-го отд. саперного батальона к правительственной награде. Неудачная вылазка в ночь с 3 на 4 декабря 1943 года в расположение переднего края обороны противника с целью разведки системы минных заграждений и захвата «языка» относится к его малоопытности в деле разведки и случайному стечению обстоятельств. Обвинение Колмакова в проведении антисоветской агитации среди красноармейцев своего подразделения путем восхваления жизни военнопленных свидетельскими показаниями не подтверждается…».
Решение военного трибунала: «Дело прекратить. Колмакова из-под стражи немедленно освободить».
Справедливость восторжествовала? Как бы не так! 22 февраля 1943 года военный прокурор 220-й стрелковой дивизии, военюрист 2-го ранга Гижко доложил своему армейскому начальству: «Сего числа я произвел проверку камеры предварительного заключения при особом отделе НКВД 220-й стрелковой дивизии. В упомянутой камере содержится под стражей военнослужащий 381-го отдельного саперного батальона Колмаков Максим Андреевич, дело которого дальнейшим производством прекращено. Таким образом, Колмаков с 9 февраля и по настоящее время, т.е. в течение 13 суток, незаконно содержится под стражей, чем нарушена Конституция СССР». И дальше: «Содержащегося в заключении Колмакова из-под стражи освободить немедленно, о чем донести мне через 2 часа после получения этого предписания…». И еще: «Одновременно предупреждаю, что при повторении подобных фактов против виновных будет возбуждено уголовное преследование».
Признаюсь: таких юридических документов со ссылкой на Конституцию я никогда не встречал в архивных чекистских делах.
Но особый отдел НКВД дивизии не дрогнул и направил «спецсообщение» начальнику особого отдела НКВД 30-й армии. С жалобой на прокурора. 26 февраля подполковник госбезопасности Мишин ответил: «Решение Военного трибунала 220-й стрелковой дивизии по делу Колмакова Максима Андреевича прокурором армии опротестовано. Поэтому предлагаю: Колмакова из-под стражи не освобождать».
Кто одержал верх в этой переписке? Судя по распорядительной записке особистов от 5 марта 1943 года, они вынужденно подчинились закону: «Направляем старшину Колмакова Максима Андреевича для дальнейшего прохождения службы в стрелковый полк».
Тогда началась очередная Ржевско-Вяземская наступательная операция. Как и прежние — неудачная. Немцы оставили 3 марта Ржев и остановили продвижение наших войск. Можно было снова заняться Колмаковым. Специально переведенный для наблюдения за ним в 653-й стрелковый полк лейтенант Бирюков получил приказ — «немедленно арестовать старшину Колмакова».
Последний документ в учетном деле N 65 — справка штаба 220-й стрелковой дивизии: «Старшина Колмаков Максим Андреевич тяжело ранен 28 апреля 1943 года. Направлен в госпиталь 31-й армии. Лейтенант Бирюков Николай Иванович в том же бою заменил погибшего командира стрелкового батальона и лично возглавил контратаку, в результате чего был захвачен важный опорный пункт противника. Был смертельно ранен. При эвакуации в госпиталь скончался. Представлен к званию Героя Советского Союза».
В списках Героев особиста Бирюкова нет. Eго начальство посчитало, что чекист занимался не своим делом. Не делом N 65.