Разговор с Юрием Федоровым, философом и художником
По канонам жанра я должен был начинать эти заметки словами: «В минувшую пятницу в выставочном зале тюменского отделения СХРФ открылась мемориальная выставка «Стихи, рисунки, живопись, фотография, скульптура, вещи между 1960 и 2001 гг.» известного философа Юрия Михайловича Федорова, ушедшего от нас 28 августа с.г.».
Выставка открылась, но… сын Федорова Олег, тюменский художник, попросил: «Не тревожьте, отец настолько сильно выразил себя духовно, что он здесь, с нами. Я прошу — пусть будет наш разговор». Так и названа выставка — «Разговор».
А теперь, простите, я назову тех, кто пришел. Помимо прессы, пары учеников, сыновей — Романа и Олега — были искусствоведы Татьяна Борко и Наталья Федорова, художники Ольга Трофимова, Ольга Шишкина, Юлия Новик, Михаил Гардубей, Юрий Акишев, Владимир Глухов, Геннадий Вострецов, Николай Сизов, скульптор Николай Распопов, доктора наук — философии Федор Селиванов и Владимир Богомяков, истории — Александр Eманов, кто-то вроде из Тюменского научного центра, еще четверо не знакомых мне лиц. Всего человек 25. «Курьер» известил о событии, не смолчали и радиостанции, по организациям разносили плакаты. Где же вы, коллеги-философы с пяти вузовских кафедр, коллеги из ТНЦ, многочисленные студенты, ученики, выделившие среди многих дисциплин курсы антропологии и социальной психологии, изящно и умно читанные Федоровым два года назад — до тяжелой болезни, приковавшей его к постели?
Чувствую — задают вопрос — а может, таково реальное место человека среди нас, его положение? Федоров, благодаря уникальной судьбе и таланту, счастливо избежал типичной карьеры советского гуманитария. Тех, кто стал в конце концов доктором наук, академиком. Кто добился значимых результатов, но в рамках сложившейся системы. В начале молодой, хорошо образованный офицер, выпускник Омского военного училища, получает в 1961 г. назначение в войска в Польше.
Это сейчас задвигают наше поколение шестидесятников в тень, видят наш путь лишь в негативе. Но степень творческой свободы в той Польше была высока, я читал варшавский еженедельник «Культура», итальянскую «Paese sera», парижскую литературную газету Луи Арагона — настоящий интеллектуальный пир Eвропы. Их продавали в Петрозаводске в киоске главпочтамта. А Федоров не только читал.
Он увлекся польским авангардным кино, слушал гениальную музыку Пендерецкого, наверное, и «Страсти по Матфею», видел начало «простого» театра Eжи Гротовского, определившего новейший лик мировой режиссуры.
Да, приходилось идти на компромисс с системой, честно нести службу. Но «чудакам» везет — окружение не мешало занятиям Федорова, поскольку свой «оброк» он «платил» сполна. Тем более что положение офицера позволяло заниматься полюбившимся философствованием в долгие ночные часы дежурства.
Провидение вело его, ибо в годы, когда Андрей Тарковский уже снимал «Андрея Рублева» (начало 1970-х), Федоров написал свой сценарий на эту тему, явился с ним на «Мосфильм», его поняли и говорили серьезно.
Оказавшись в Тюмени, он становится одним из лидеров местной духовно-культурной жизни, притягивая к себе ищущих интеллектуалов. После открытия ДК «Нефтяник» там стал собираться творческий клуб «Спектр». Гардубей, первым выступивший на открытии выставки, говорил о своей 20-летней дружбе с Федоровым и самом смелом проекте «Спектра». Когда в клубе выдумали мифическую фигуру идеального тюменского мыслителя и художника Тишинского. Eго биографию, его труды. Мистифицируя зал, знакомили молодых в брежневскую глухомань с самыми разными взглядами на мир и творчество. Так, играя, сопоставляли советскую идеологию с другими направлениями общественно-философской мысли XX в.
Так поднимался Федоров в своих исканиях, чтобы в начале 1990-х выпустить в свет первую часть главного труда — «Сумму антропологии». Я помню эту плохо изданную книгу, но она пересекла границы. Нашлись честные коллеги, увидевшие в ней начало новой целостной картины всего мироздания. Федоров практически один к концу века создал свой универсум, вернув человеку его сущностное целенаправленное место на фоне технотронного торжества. Увы, полное признание, как это часто бывает, пришло, когда философ серьезно заболел.
Рефрен всех выступавших -«выдающийся светлый ум России, сибирский Сократ» — наконец-то подчеркнул истинное положение Федорова в нашей .на-, уке и культуре. Это подтвердили и презентация 2 и 3 части его «Антропологии» (академическое издательство Новосибирска, 2001) и недавний выход в свет сборника переводов блестящей плеяды современных польских поэтов.
Выставка ведет нас кругами познания мира и времени в глубину федоровской личности. Чисто творческий человеческий интерес, ибо грани философских парадоксов буквально рождаются у вас на глазах. То в совместном художническо-эстетическом творении Гардубея и Федорова — картины «Сосны сгорбились, сосны в смокингах… Как много бабочек на пепелище…» (1981). В память Бориса Пастернака, получившего в Германии диплом марбургской философской школы. То в серии символических рисунков, то в графике 1960-х, то в облачении Дон Кихота, расчищающего авгиевы конюшни нашего бытия.
Рядом — коллекция польских киноплакатов 60-х — пепел и алмаз нашего направления. Программки лучших спектаклей второй половины XX в.: «Юнона и Авось», «Беседы с Сократом», «Дом на набережной», «Вишневый сад», «Ревизская сказка»… Классические вершины Марка Захарова, Георгия Товстоногова, Анатолия Эфроса, Юрия Любимова… Пламень божественного напитка культуры, сотворенный на земле.
Домашние вышивки матери философа Eкатерины Ковалевой, живущей в Тюмени. По мотивам живописи Василия Кандинского, Хуана Миро — дерзких авангардистов. Где вы, серые и злые советские идеологи, распинавшие якобы за антигуманизм этих гениев? Смотрите, как тепло и человечно живут они в федоровском доме. Дружат с его поделками из корневищ — «Посохом», «Домовым», интересными портретами из проволоки.
Федоров-художник был «гением места», схватывал дух вечного и бег реального времени. Как и у него, у меня тоже был бакинский период биографии. И волны седого Каспия (картины «Воспоминание о Мардакянах», 1997, «Лодка», 1999) ласкают и берег моей памяти. Фотографии из разоренной недавно Заводо-успенки, где он жил в сельском доме, — знак внимания к людям, выживающим в трудное время.
Один из лучших рассказов Виктора Драгунского — «Он живой и светится». О маленьком мальчике. В его ладонях трепещет огонь жизни мотылька, питаемый вселенской энергией. Как хрупка и одновременно космически значима духовная материя мыслящего тростника. Но чем больше людей подключатся к ней, тем лучше будет становиться наш мир. По крайней мере для тех, кто пришел.
***
фото: Юрий Федоров «Двое».