Нормальные люди в ненормальной стране
Старые мифы о народе отторгаются сегодня самим народом
Партии и политические лидеры начинают готовиться к выборам. Успех на них, как принято считать, обеспечивают деньги, избирательные технологии и административный ресурс. А что думает и чего хочет избиратель — вроде бы и не очень важно. Он воспринимается не как субъект и партнер, а как объект воздействия и манипулирования.
Опыт показывает, что выборы можно выигрывать и таким способом. Но он же свидетельствует и о том, что никакой связи между властью и обществом при этом не возникает, а их взаимное отчуждение не только не преодолевается, но и нарастает. К чему оно приводит, тоже хорошо известно. В том числе — и из отечественной истории. Медленность и неуверенность нынешней российской демократизации многие политики склонны объяснять ментальными особенностями российского общества, его глубоко укорененными традиционалистскими установками, отторгающими модернизацию. Поэтому не только идеологи традиционализма, но и многие реформаторы, говоря о необходимости создания в России «сильного государства», подразумевают под этим полное или частичное возвращение к типу государственности, в разных формах существовавшему в России на протяжении пяти последних столетий.
«Русская система», ее сторонники и противники
Этот тип государственности часто называют «русской системой». Eе основные характеристики — самодержавная власть, патернализм, закрытость страны от внешнего мира, доминирование интересов государства над интересами личности, великодержавные внешнеполитические амбиции. Предполагается, что именно такая государственность, соответствует особенностям россиян как народа (их врожденной приверженности коллективизму и православным ценностям, предрасположенности к патерналистской опеке и т.д.). Но так ли это на самом деле?
Специально проведенное широкомасштабное социологическое исследование «Самоидентификация россиян в начале XXI века» показало: такие особенности действительно свойственны определенной части российского общества, но эта часть составляет незначительное меньшинство населения.
Убежденные сторонники «русской системы» в таких ее проявлениях, как доминирование государства над личностью, патернализм и закрытость страны, составляют менее 7 процентов респондентов. Невелик и их резерв (22 процента), в котором сохраняется ориентация на два из трех названных признаков «русской системы». В том и другом случае речь идет о группах населения с очень высоким процентом пожилых людей и низким уровнем образования. Между тем сторонники модернистской альтернативы «русской системе» (приоритет интересов личности, ее самостоятельность и ответственность за свою жизнь, открытость страны) составляют 33 процента населения при несколько большем по численности резерве (37 процентов).
Вектор развития российского общества, вопреки распространенному мнению, явно направлен в сторону, противоположную традиционализму. Общество это в большинстве своем отторгает отношение к себе как к пассивному объекту государственного управления и государственной опеки. «Русскую систему» оно переросло еще при коммунистическом режиме, что и стало главной причиной падения последнего. Дальнейшая модернизация блокируется не менталитетом населения, а российской элитой, не готовой и не способной управлять свободными людьми. Стремясь компенсировать эту свою неспособность, она реанимирует два старых мифа о русском народе.
Не «богоносец» и не «овощ»
Миф первый — о православном народе-богоносце, обладающем уникальными духовными качествами, которые позволяют ему претендовать на мессианскую роль в мировой истории. Но эту роль, согласно данному мифу, он может исполнить только благодаря безоговорочной преданности и беспрекословному подчинению православному самодержавному государству, в пользу которого готов добровольно отказаться от своих политических и других прав.
Миф второй — о народе-«овоще», состоящем из инертных, пассивных и ленивых людей, не способных на самостоятельную и ответственную инициативу, и нуждающемся в поливке и окучивании посредством технологий пропагандистского обмана и политических механизмов «управляемой демократии». Предполагается, что только при такой опеке со стороны власти можно ввести его в рыночную экономику, к которой он исторически не готов и которую отторгает.
Первый миф — о народе как опоре традиционализма. Второй — о народе как помехе на пути модернизации. Но в основе обоих — одно и то же представление о народе-подростке, нуждающемся в родительском присмотре. В основе обоих — одно и то же представление о нем как о народе глубоко консервативном, соборно-коллективистском, православно-созерцательном, с неразвитым личностно-субъектным началом.
Оба они призваны обосновать необходимость и неизбежность реанимации «русской системы», хотя и ради прямо противоположных целей. В первом случае речь идет о реставрации традиционализма, а во втором — о его преодолении, о попытках легитимировать модернизацию, апеллируя к традиционным ценностям. И оба эти элитных мифа о народе очень слабо соотносятся с современными жизненными установками и представлениями о себе самого народа, его подавляющего большинства.
Это подтверждается не только данными об отторжении населением традиционалистского типа культуры и высокой восприимчивости к культуре модернистской. Аналогичные тенденции выявляются и при рассмотрении других ориентации и установок.
Протестанты в православной стране
Ничего общего с реальностью не имеет сегодня миф о россиянах как о православном народе. Люди могут идентифицировать себя с православием, но это вовсе не значит, что они руководствуются в повседневной жизни православными установками и православной моралью. Респондентам было предложено ответить на ряд вопросов, в которые были заложены православная, протестантская и атеистическая позиции по отношению к различным сферам и проявлениям человеческой жизни (свобода, труд, бедность и богатство, восприятие прошлого, настоящего и будущего и др.). При этом люди не знали, что они выбирают между православием, протестантством и атеизмом. Они делали выбор между экзистенциальными смыслами, а не между конфессиональными номинациями. И они сделали его не в пользу православия.
Бесспорным лидером оказалась протестантская позиция: совокупная численность тех, кто выбрал ее как минимум в четырех вопросах (из восьми предложенных), составляет 66 процентов. Значительно меньше людей (15 процентов) идентифицируют себя с атеистическими установками, а с православными — всего 4,5 процента.
Эти данные свидетельствуют по крайней мере о двух вещах. Во-первых, пассивно-созерцательная православная мироотреченность была разрушена материалистическим атеизмом, его ориентацией на ценности земной жизни. Во-вторых, атеизм этот не сумел разрушить моральные установки как таковые: аморализм в современном российском обществе отнюдь не доминирует. В стихийном массовом «протестантстве» россиян проявляются их самоидентификация с ценностями земного существования, причем здесь и теперь, а не в «светлом будущем», их потребность в индивидуальной свободе при готовности считаться с ее моральными и юридическими ограничениями, необходимыми для поддержания общественного порядка.
Коллективисты и индивидуалисты, консерваторы и реформаторы
Не столь явно, но тем не менее тоже достаточно отчетливо отмеченные тенденции выявляются в предпочтениях, отдаваемых россиянами коллективистскому и индивидуалистическому способам развития. После столетий доминирования досоветского (общинного) и советского государственного коллективизма наметился сдвиг в сторону индивидуализма с его приоритетом личных интересов над коллективными. Совокупная численность людей, выбравших индивидуалистическую позицию как минимум в трех вопросах (из пяти предложенных), составляет 53 процента при 44 процентах «коллективистов».
Однако и у последних, как показывает анализ, коллективизм чаще всего ассоциируется не с бесправием и уравнительной справедливостью, не с подавлением и ущемлением частных интересов во имя государства, а с некой мерой, позволяющей сочетать частные интересы с групповыми. Так что сторонники реанимации «русской системы» не найдут сегодня отклика и у многих «коллективистов».
В коллективистских ориентациях значительных слоев российского общества проявляется не только историческая инерция, но и реакция населения на неспособность российских элит обеспечить сочетание индивидуальной свободы с универсализмом закона. Это — реакция не на индивидуализм как таковой, а на слабость традиции социального, не анархического индивидуализма в России и богатый опыт (прежде всего современный) асоциального индивидуализма элит. Показательно, что 30 процентов «коллективистов» назвали в числе наиболее важных для них ценностей индивидуальную свободу личности.
Доминирование в российском обществе модернистских установок обнаруживает себя и в социально-экономических и политико-идеологических ориентациях населения. Речь идет о его восприятии актуальных проблем, непосредственно связанных с происходящими в стране реформами и их перспективами (отношение к частной и государственной собственности, к контролю государством доходов граждан, свободному доступу к информации и др.). Совокупная численность респондентов, выбравших реформаторскую позицию в ответах на семь и больше из четырнадцати предложенных вопросов, составляет 66 процентов; процент консерваторов — в два раза ниже.
При этом почти половина «реформаторов» (28 процентов) одновременно является и «модернистами» (по типу культуры), «протестантами» (по религиозно-мировоззренческим установкам) и «индивидуалистами» (по ориентации на способ развития страны). Что касается людей, которые были бы одновременно «консерваторами», «традиционалистами», «православными» и «коллективистами», то их в сегодняшней России 1,8 процента.
Таким образом, при самых разных подходах к анализу российского общества обнаруживается одна и та же закономерность: оба элитных мифа о народе в большинстве этого народа не находят никакой почвы. Вопреки мнению консервативных элит, население в массе своей отнюдь не отторгает индивидуальные свободы и не предпочитает им православную соборность, коллективизм и контроль государства за частной и деловой жизнью граждан. Вместе с тем, вопреки мнению части реформаторской элиты, большинство это не считает себя и не готовым к свободе, а потому нуждающимся в реанимации традиционного типа российского государства ради проведения реформ.
«Вертикаль власти» в атомизированном обществе
За всю ее историю в России не было столь благоприятных условий для модернизации и вестернизации. Раньше реформы блокировались консерватизмом населения, что предопределяло неудачи прежних модернизаций либо их откровенно насильственный характер. В начале XXI века картина принципиально иная: в современной России реформаторский потенциал общества значительно превышает потенциал элит. Общество изжило «русскую систему». Элита не научилась таким обществом без «русской системы» управлять. Поэтому она держится за старые мифы.
Eе традиционалистское крыло не скрывает своей приверженности «русской системе» и хочет восстановить ее, окоротив уже обретенные обществом свободы. Логика традиционалистов понятна: «русская система» и свободные, независимые от государства люди несовместимы. Другое дело — модернистская часть российской элиты. Соглашаясь играть по правилам архаичной системы, она тем самым продлевает ее жизнь ради заведомо недостижимых с ее помощью целей. Это значит, что в стране по-прежнему все, и в первую очередь — бизнес, будет оставаться «на крючках» у не подконтрольного обществу государства, а споры «хозяйствующих объектов» по-прежнему будут выдаваться за споры «хозяйствующих субъектов». Такой проект программирует консервирование нынешнего атомизированного состояния общества и блокирование его самоорганизации снизу, которая и без того чрезвычайно слаба. Eстественный результат — тотальное недоверие россиян к власти и друг к другу.
Почти все наши респонденты (96 процентов) считают, что в стране царит произвол властей. Свыше половины из них убеждены, что найти защиту от этого произвола в сегодняшней России невозможно. На суд как на защитника рассчитывают 9 процентов, на «братков» и взятку -11 процентов. Почти 75 процентов опрошенных считают, что в современной России, вступая в деловые и прочие отношения, нельзя быть уверенным, что тебя не «кинут», не «облапошат». Но при этом подавляющее большинство хотело бы жить в стране, где доверие не было бы столь дефицитным. Неудивительно поэтому, что свыше трех четвертей россиян не склонны считать Россию «нормальной страной».
Элитный миф в народе-«овоще» не только не способствует модернизации, но является едва ли не самым мощным ее тормозом. Именно он ведет к катастрофическому отчуждению государства, выстраиваемого в виде «вертикали власти», от населения, а населения — от государства. Большинство людей (80 процентов) не представляют себе даже, какое именно государство создается сегодня в России, к какой цели страна движется. Но они хотят это знать.
Неведение людей частично компенсируется тем, что многие полагают, будто подобное знание есть у Путина и его команды. Не исключено, что именно это является одной из причин стабильно высокого президентского рейтинга. Но долговременная реформаторская стратегия не может быть выстроена и реализована без осведомленности и сознательного участия населения. Осведомленности нет естественно, нет и сознательного участия. Именно поэтому нет и самой реформаторской стратегии.
На протяжении XX столетия в России формировался и сформировался качественно иной, чем прежде, народ. Это — не результат воспитания и пропаганды. Это — результат смены ценностей. Но в России нет соответствующей новому качеству народа элиты.
Истории известны лишь два выхода из таких тупиков. Первый — стихийное развитие через голову элиты со всеми сопутствующими потрясениями. Второй -ее самоизменение и самообновление, приведение себя в соответствие с установками и запросами большинства и желание на них опираться. Чтобы добиться успеха на очередных выборах, достаточно, как и на предыдущих, иметь деньги, административную поддержку и квалифицированных советчиков-политтехнологов. Но чтобы проводить целенаправленную реформаторскую политику после выборов, надо иметь от избирателей мандат именно на такую политику. Они не знают, как и какими способами ее осуществлять, резонно полагая, что в этом и заключается функция и миссия элиты. Но они хорошо представляют себе, что хотят и чего не хотят.
Газета «Московские новости», N 25, 2002 г.