Черен, да не ворон…
Из прошлого. Давным-давно каждой газете, по ленинской формуле, полагалось иметь на пяток пишущих пять тысяч непишущих. Рабкоров. Нештатных авторов. За их публикации средства массовой информации отчитывались перед вышестоящими инстанциями строго. И потому редакторы нервно следили: не дай бог, если в текущем году авторских материалов окажется чуть меньше, чем в предыдущем. Рабкоров любили, ласкали, писали вместо них и отдавали им 60 процентов скромного редакционного гонорара. И на одном из рабкоровских слетов монтер пути Ваня Арсенюк поделился сокровенным с трибуны: «Я увлекаюсь журналистикой». А один из коллег, сидя в задних рядах, простонал: «А я ею живу».
Тема — кто есть журналист, а кто «Ваня Арсенюк» — была лишь одной из горячих точек семинара «Общественный долг журналиста», который провели в пятницу и субботу эксперт Фонда защиты гласности Юрий Казаков и профессор Владимир Бакштановский.
Кто кому должен и сколько
А началось, конечно, с высокого. Что есть общественный долг журналиста, как мы его понимаем, и равнозначен ли он долгу профессиональному? Ведущие педалируют ситуацию: мол, «общественный долг -форсаж профессионального потенциала». «Общественный долг — территория риска в отличие от обычной профессиональной деятельности». Мне, правда, эта попытка обязательно вставать на цыпочки — не показалась. Потому что журналист — он и живет как журналист, и на жизнь смотрит как журналист. Не миссию исполняет, а работает. Хоть и приятно видеть себя «миссионером», но равенство того и иного долга мне представляется очевидным.
Может быть, поэтому так не люблю слов: «журналист должен». Потому что забывают добавить: кому должен и сколько? Потому что журналистика — такая же работа, как другие. Просто один умеет, а другой — не очень. То же самое — игра на скрипке. Словом, как говорил наш общий знакомый — обоих ведущих и мой — Валерий Чурилов: «Не летайте зысоко, вас могут не заметить».
Нехорошие мальчики из силовых структур
Нормальные они мальчики, только ругались с ними журналисты сильно. Причем, что характерно, именно журналисты из «Тюменского курьера». С руководителями силовых пресс-центров — ГУВД и местной структуры МЧС. С ФСБ тоже разошлись во взглядах.
Они: журналисты торопятся, им подавай только жареное, они ошибаются, они «ради нескольких строчек в газете» готовы взбаламутить весь город и даже область. А мы должны все проверить и дать взвешенную и точную информацию.
Мы: пока они соберутся и взвесят, вся информация протухнет, они долго копаются, они боятся начальства, они самое интересное прячут, они считают, что могут писать сами, хотя практика этого не подтверждает.
Они: «Да мы такие же журналисты, как и вы! Только в погонах и на другой службе».
Тут не выдержало сердце эксперта. И он быстренько отделил «овец от козлищ». Потому что не всех, кто пишет и печатается в газете (или там на радио и TV подвизается), следует полагать журналистом. Водораздел прост, я его сам и придумал: журналист тот, кто работает журналистом. И пусть, продолжил эксперт Казаков, даже гениальный сотрудник пресс-центра — только человек, который отвечает за связь с общественностью. Так что — черен, да не ворон…
Наверное, это правильно. И пусть не обижаются друзья по связям. У них — своя задача (чтобы точно, правильно, чтобы начальство не прогневалось), у нас — своя (чтобы интересно, чтобы правда, чтобы быстро). Понятно, что журналист, человек свободной профессии, он и в жизни свободнее, чем тот, кто в погонах. Крик стоял. Но за два дня в этом шумном тоннеле что-то забрезжило. Во всяком случае, и мы стали понимать тех же «эмчеэсовцев», которые делают, «как требует наш министр» (на московских семинарах приходилось слышать, куда направляют в ходе дискуссий нашего министра). Похоже, и они нас поняли.
Не могу молчать, или Я обвиняю
Как выразился один из участников семинара: главная цель, чтобы потом у присутствующих голова стала болеть в том месте, где никогда раньше не болела. Обсуждали и смерть такого популярного прежде (и сейчас — за рубежом!) жанра, как журналистское расследование. Отметили, что погиб жанр в мутном потоке информационного «слива». Как удачно выразился коллега Иванов: одной рукой тебе протягивают чемоданчик с компроматом, а другой -другой чемоданчик. Впрочем, это уже на местных выборах проходят.
И последнее, о чем хотелось бы упомянуть. Об ответственности за последствия. Попытки реконструировать журналистские рассуждения перед публикацией острого материала: что будет, если я это опубликую? «Каждый сам решает», — сказала коллега Кабакова. А мне захотелось продолжить: с кем или с чем будет? Со мной лично? С редакцией (вдруг ее закроют или затаскают по судам)? С обществом?
Мне думается, что вопрос следует ставить иначе: что будет, если я не напечатаю своей статьи? Eсли ничего не случится, тс можно и не печатать! Случайно ли выдающиеся публикации так и озаглавлены были: «Не могу молчать», «Я обвиняю»?
Полезно подумать…