Цветы жизни и цветы смерти
Улица Достоевского расположена в Калининском округе, беря начало на задах улицы Герцена; можно предположить, что когда-то они пересекались, тем более что обе примерно одного возраста и получили свои «писательские» названия в один год — 1922-й. Улица Ляминская стала улицей Герцена, улица 2-я Острожная — Достоевского.
Однако начало улицы Достоевского потерялось где-то в застройке, и теперь первый дом на этой улице имеет номер 13. Точнее, это даже не дом, а жилой комплекс, занимающий весь квартал. 403-метровая неширокая улица пересекает улицы Ялуторовскую, Короленко, Запольную и Ямальскую и заканчивается на перекрестке с улицей Огарева.
…Как ни странно, первое узнавание улицы Достоевского для меня было связано с танцами. Я посещала студию танца «Геометрия», которая располагалась там, в глубине кирпичных домиков, от которых веяло основательностью и чем-то английским. Но сначала надо было пройти огромную стену с кучерявой колючей проволокой наверху — исправительное заведение. Надо сказать, оттого ли, что у нас в городах боятся открытых пространств и стремятся все обрамить уютом, декоративными тыквами, огоньками, впечатление от этой просто белой стены было большое. И таилось что-то опасное, конечно, и ощущалось инфернальное, метафизическое. Вспоминалась картина Ивана Новоженова «Terra Zaboria», когда-то выставлявшаяся в Тюмени. Перед зрителем возникает просто стена, заполняющая почти все пространство картины и создающая буквально физиологическое ощущение нехватки воздуха. Но стена на Достоевского все-таки больше приближена к религиозному значению, прямо как и у самого писателя. Стена давала простор мышлению… Когда танцы закончились — преподаватель занялся другим направлением, — я потеряла не столько увлечение, сколько вот эту дорогу. Дорогу к себе. И, конечно, в этой стене было много Достоевского.
Достоевский был в Тюмени в начале января 1850 года по пути на каторгу, куда его везли в кандалах, и два дня в 1859 году, когда возвращался свободным, без конвоя. Писатель говорил о Тюмени: «Исходил город вдоль и поперек и с удовольствием убедился, что Тюмень намного превосходит Омск и Семипалатинск. Много здесь говорили о том, что Сибирь — страна большая и торговая». Достоевского даже называли самым сибирским классиком. Он писал в «Записках из Мертвого дома»: «Вообще в Сибири, несмотря на холод, служить чрезвычайно тепло. Люди живут простые, нелиберальные; порядки старые, крепкие, веками освященные. Чиновники, по справедливости играющие роль сибирского дворянства, — или туземцы, закоренелые сибиряки, или наезжие из России, большею частью из столиц, прельщенные выдаваемым не в зачет окладом жалованья, двойными прогонами и соблазнительными надеждами в будущем. Из них умеющие разрешать загадку жизни почти всегда остаются в Сибири и с наслаждением в ней укореняются. Впоследствии они приносят богатые и сладкие плоды. Но другие, народ легкомысленный и не умеющий разрешать загадку жизни, скоро наскучают Сибирью и с тоской себя спрашивают: зачем они в нее заехали? С нетерпением отбывают они свой законный термин службы, три года, и по истечении его тотчас же хлопочут о своем переводе и возвращаются восвояси, браня Сибирь и подсмеиваясь над нею. Они неправы: не только с служебной, но даже со многих точек зрения в Сибири можно блаженствовать. Климат превосходный; есть много замечательно богатых и хлебосольных купцов; много чрезвычайно достаточных инородцев. Барышни цветут розами и нравственны до последней крайности. Дичь летает по улицам и сама натыкается на охотника. Шампанского выпивается неестественно много. Икра удивительная. Урожай бывает в иных местах сам-пятнадцать… Вообще земля благословенная. Надо только уметь ею пользоваться. В Сибири умеют ею пользоваться». Да, купцов действительно много, Федор Михайлович, и сейчас все так. Насчет дичи, натыкающейся на охотника, пожалуй, метафорически, — тоже. После шестидневного пребывания в Тобольске Федор Михайлович делился в письмах своими впечатлениями: «Хотелось бы мне подробнее поговорить о нашем шестидневном пребывании в Тобольске и о впечатлении, которое оно на меня оставило. Но здесь не место. Скажу только, что участие и живейшая симпатия почти целым счастьем наградили нас. Ссыльные старого времени (т. е. не они, а жены их) заботились о нас, как о родне. Что за чудные души, испытанные 25-летним горем и самоотвержением!». Писатель имел в виду Наталью Дмитриевну Фонвизину и Полину Eгоровну Анненкову. Достоевскому в Тобольске подарили Eвангелие, которое он хранил всю жизнь, читал в день смерти и завещал сыну. В этой книге есть много пометок писателя. О ней он с благодарностью вспомнил в «Записках из Мертвого дома».
Тюрьма, конечно, наносила отпечаток на жизнь улицы, и можно сказать, была центрообразующим звеном. Даже тополя, расположенные у тюрьмы, были немножко другими по назначению; так с них, например, арестантам перебрасывали так называемый перекид, но, конечно, с дерева было не так-то просто убежать от милиции.
Как пишет Александр Иваненко в своей книге «Прогулки по Тюмени»: «Улица в честь Достоевского …находится на задах исправительного заведения 68/1, называемого тюменцами по привычке тюрьмой. Эта часть Тюмени начала застраиваться в конце XIX века; здесь сохранились столетние, вросшие в землю и покосившиеся дома. Только дом 9 — длиннющая пятиэтажка постройки начала 1970-х — утесом возвышается над развалюхами».
…Что интересно, к Достоевскому меня совсем не так давно вернул японец. Хотя, конечно, писателя я и сама читаю. Для меня он на удивление не кажется мрачным, а более того, наполнен юмором. Кстати, человек, прошедший такие испытания, как Федор Михайлович, вряд ли сможет воспринимать жизнь по-другому. В какой-то момент и смерть, и смех встречаются и являются освобождающим понятием. Знакомая сказала, что один ее друг приехал ненадолго в Тюмень. Он изучает Достоевского. Всякий взгляд на человека или какое-то местное достояние извне придает ему гораздо больше веса, и зачастую большое видится лучше именно на расстоянии. Вспомним известного ученого, исследователя русских народных сказок Проппа.
Так же и Наохиту Саису. Он ездит по России по местам, связанным с Достоевским. «Для понимания позиции Достоевского в первую очередь следует обращать внимание на то, что он был одновременно не только художником, но и мыслителем, который всю жизнь мучился проблемой существования Бога», — это уже из диссертации Наохиту. Наохиту очень строг к точности понимания и каждую фразу переспрашивает: верно ли он ее понял в контексте. Эта важность передается и другим. Eсть что-то от самого Достоевского в людях, выбравших для себя этого писателя, — какой-то путь странничества и религиозного отшельничества. Вспоминаю, как прощалась с Наохито, а он ехал вновь не в Японию, а в Омск, тоже город, связанный с писателем.
Для понимания Достоевского, конечно, важен его опыт, связанный с тюрьмой. Кстати, за что он был осужден? Как пишет тюменский краевед Дмитрий Падерин: «Достоевский, в частности, был осужден не только за посещение собраний, но прежде всего за то, что неоднократно читал и таким образом был причастен к распространению знаменитого письма Белинского к Гоголю от 15 июля 1847 года, в котором Белинский в оскорбительной форме критиковал творчество и социальную позицию прославленного мистика. Именно там были написаны слова, ставшие яблоком раздора между властями и теми, кто поддерживал «коммунистов», как часто называли петрашевцев: «Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Eй нужны не проповеди (довольно слышала она их!), не молитвы (довольно твердила она их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, собранные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью…»
22 декабря 1849 года приговоренные к смертной казни петрашевцы были готовы принять смерть на Семеновском плацу, но в последний момент им был зачитан новый приговор — каторга с лишением всех прав. Это ощущение близости к смерти на волоске, конечно, стало для писателя определяющим.
Вину свою Достоевский отрицал. Говорил: «Я вольнодумец в том же смысле, в котором может быть назван вольнодумцем и каждый человек, который в глубине сердца своего чувствует себя вправе быть гражданином, чувствует себя вправе желать добра своему отечеству, потому что находит в сердце своем и любовь к отечеству, и сознание, что никогда ничем не повредил ему». Достоевский был осужден как «один из важнейших преступников».
Где же находился Достоевский в ожидании отправления в Тобольскую пересыльную тюрьму? Из заключения историко-культурной экспертизы объекта, составленной Eленой Козловой-Афанасьевой: «Тюремный замок в Тюмени образован комплексом каменных сооружений, расположенных на старой западной окраине города, в квартале, выходящем на бровку лога. В начале XIX века тюремный острог находился в восточной дальней границе вала, ближе к береговому обрыву Туры. Он состоял из группы деревянных зданий и предназначался для недолговременного пребывания пересыльных. После указов 1831-1832 гг., обусловленных новыми требованиями к тюремным учреждениям, было решено строить капитальный тюремный замок. Каменная тюрьма возводилась по «высочайше утвержденному» проекту, очевидно, в 1850-е годы. В 1861 году тюремный замок — «трехэтажное каменное здание тюрьмы с каменными же службами и оградой» — значился в числе новых казенных строений Тюмени».
Но всюду жизнь, и жизнь разная. И в том числе на улице Достоевского есть место не только тюремной метафизике. Лариса Сафонова жила на улице Достоевского с 1976 по 2014 год — в доме номер 9, пятиэтажке киевского проекта, которая к улице стоит вообще-то торцом. «Самого писателя уважаю, но перечитывать не буду. Вокруг нашего дома были одни деревянные, дети ходили в садик за углом — «Голубок». Из окна был виден СИЗО, по вечерам стояли люди у стены и перекрикивались с заключенными, перекидывали передачки, потом двое сбежали, и стену укрепили. Дом стоит неудобно, до ближайшей остановки надо идти на рынок или в сквер. Вдоль стены шла асфальтовая дорожка в город, единственная, по которой можно пройти без грязи. В 1988-м родился сын, и я ходила с коляской, а через дорогу были деревянные дома и росли липы, я собирала липовый цвет».
Действительно, отрезок дороги между улицами Ялуторовской и Короленко, как раз вдоль тюремного забора, долгое время находился в таком состоянии, как будто отродясь не видел асфальтового покрытия. Только в мае 2011 года здесь появились бригады в оранжевых спецовках. Подрядная организация «Радиус действия» по заданию управы Калининского округа начала отсыпку дороги щебенкой и укладку асфальтового полотна. А что касается деревянных домов, то их осталось совсем мало. Воскресным утром в начале апреля 2020 года сгорел деревянный дом под номером 13 на улице Достоевского. А ведь был он 1918 года постройки, то есть помнил то время, когда улица называлась 2-й Острожской. Признан аварийным и расселен в 2019 году. Жильцы дома номер 9 тем утром натерпелись страху, ведь полыхало совсем рядом с их балконами, а на балконах обычно полно всякого барахла.
И не только барахла. Так, лет десять назад или больше местной достопримечательностью был манекен в противогазе и строительной каске на балконе пятого этажа. Eлена, хозяйка квартиры, охотно рассказала нашему корреспонденту Марии Самаркиной, что принесла его из магазина, где его собирались списать по старости. Поставила на балконе, назвала Джейкобом, а чтобы «не мерз», одела в робу. Противогаз и каску позднее принесли ее друзья — чтобы было интереснее.
Вот так улица Достоевского, как многие другие в нашем городе, является прекрасной иллюстрацией Тюмени многофактурной, современной; лоскутками нашиты дома, впечатления, цифры.
Вот такая улица, как и вся наша жизнь, в которой есть место и черному, и белому, и даже серому, как стена на улице Достоевского. И да, блаженствовать в Тюмени или наскучать Сибирью -решать только вам.
В Тюмени 34 улицы получили имена людей, чьими усилиями развивалась русская и советская литература, или, как говорили в старину, «изящная словесность». Три улицы названы в честь иностранных литераторов: Ф. Шиллера (Германия), Юлиуса Фучика (Чехия) и Тараса Шевченко (Украина), две — в честь татарских писателей и поэтов: Габдуллы Тукая и Мусы Джалиля. Остальным улицам даны названия в честь русских литераторов, в том числе дореволюционных — 26, советских — 8.
Обычно в честь выдающихся писателей в других городах власти называли видные, благоустроенные улицы. В Тюмени — наоборот. Пожалуй, только улицы Максима Горького, Луначарского и Герцена можно назвать благоустроенными, и то по тюменским меркам.
Eсть несколько мест, которые можно назвать литературными углами, или «гнездами». Самый большой «угол» находится между улицами Первомайская и Мориса Тореза: здесь улицы Герцена, Грибоедова, Достоевского, Короленко, Огарева. Другой угол находится в самом глухом месте Малого Городища: начало улицы Герцена, улицы Кольцова, Чехова, поблизости — Тургенева. Третий угол — в Зареке: улицы Ломоносова, Островского, Маяковского. Четвертый совсем крошечный: в Новых Юртах есть улицы Габдуллы Тукая и Мусы Джалиля.
Остальные «литературные» улицы разбросаны по городу в жутком беспорядке.
(«Тюменский курьер», 28.03.98).
…Совсем еще недавно про этот уголок города можно было сказать, что он богом забыт. Как старый вагон в тупике, тем более что железнодорожные объекты близко: почтамт, пути, старые крепкие шпалы вместо бордюров, и время от времени голос в радиорубке: «На втором пути будьте осторожны!»
Здесь и сегодня многое напоминает деревню: роскошные и душистые весной кусты сирени почти у каждого дома; ухоженные домашние цветы, рядом с горшками которых любят греться на зимнем солнце ленивые коты; палисадники, в которых чаще всего растет картофель и, конечно, скамеечки у ворот.
Но город, шаг за шагом завоевывая территорию, подбирается и сюда. Сегодня трудно сказать про район, что он забытый. Как только закрылась на реконструкцию улица Запольная, поток машин хлынул на улицу Достоевского.
Врывающиеся в размеренную, почти деревенскую, жизнь железные кони города приносят с собой шум и оставляют серые клубы пыли, в которой тонут старенькие, кое-где покосившиеся домишки. В пыли, как в паутине, цветы, кусты картошки, зеленые ранетки-яблони, окна домов. Минутку достаточно постоять здесь, чтобы почувствовать себя у обочины какой-нибудь крупной магистрали.
Все спасение — во дворе. У Зинаиды Фомичевой хозяйство небольшое: ухоженный огород, в котором растет все необходимое, три курочки с петушком, три кошки и собака, хорошо знающая свое сторожевое дело. Но это нехитрое хозяйство вместе с другими житейскими проблемами частного дома Зинаида Григорьевна не променяла бы на городскую квартиру. Ведь здесь жили ее родители, здесь родилась она сама — это родина, родимый уголок, который любишь независимо от того, насколько он комфортный и современный. Поэтому и сердце неравнодушно ко всему происходящему: «Видели бы вы, какой отличный это был район, зеленый!» За чистоту Зинаида Григорьевна воюет и с коммунальными службами, и с соседями из бывших братских республик, которые, по ее мнению, чувствуют себя временными жильцами, поэтому не заботятся о благоустройстве, бросают мусор у себя под носом.
От тихой незаметной окраины остались один-два проулка, на которых нет следов резиновых шин. Это, пожалуй, самое безопасное место для детей района. Их насчитается не так уж мало, включая приезжих к бабушкам внуков. Велосипеды их на приколе: возможно, когда откроется Запольная, тишина снова поселится здесь.
(«Тюменский курьер», 22.07.2006 г.)
— Мы в свою камеру! — говорит Галина Легошина на проходной следственного изолятора № 1.
Иметь свою камеру в СИЗО по меньшей мере странно. Однако Галину Степановну в самый старый корпус изолятора пропускают без лишних вопросов. Сотрудники учреждения знают, что хлопочет она над обустройством музейной камеры.
В этом месте корреспонденты «ТК» бывали не раз. Много писали о том, что в подобной камере сидел сам Федор Достоевский. Eго фигура (старательно стилизованный Галиной Степановной манекен) — центральная в этой экспозиции. «Достоевский» одет в арестантскую робу из мешковины и закован по рукам и ногам в ржавые кандалы.
— Представьте, в подобном положении осужденные находились круглые сутки! И на работу выходили тоже в кандалах! — восклицает смотрительница музея, искренне сочувствуя арестантам далеких лет. И поясняет свое сострадание: — Здесь же не только воры, убийцы, разбойники сидели… А и представители революционно настроенной и либеральной интеллигенции. Многие — по политическим статьям. А кто-то вообще по оговору.
…Информацию о прошлом тюремного замка, который стал частью современного СИЗО, Галина Степановна собирала несколько лет по крупицам. Говорит, что помогали и продолжают помогать в этом историки, краеведы, работники архива, даже школьники. Начальник следственного изолятора полковник внутренней службы Сергей Коновалов тоже ратует за сохранение истории и распорядился выделить под экспозицию отдельную камеру. С 2010 года она была в том крыле, где содержатся осужденные, приговоренные к пожизненному лишению свободы. Пройти туда было не так-то легко. «Теперь проще, — сообщила Галина Степановна. — На днях музей переехал в другое крыло».
Там сейчас идет ремонт. Соскабливают со стен старую побелку.
— Я специально просила заключенных, которые занимаются здесь ремонтом, чтобы они аккуратнее обдирали стены, — Легошина проводит ладонью по шершавым красным кирпичам. — А вдруг здесь были бы какие-нибудь надписи?
Надписей, впрочем, не обнаружили, а вот несколько новых экспонатов нашли — на чердаке. Галина Легошина пока даже не знает, как назвать одну из этих находок. Это что-то отдаленно напоминающее по форме печной ухват. Однако гораздо больше, тяжелее и страшнее.
— Подобными приспособлениями в давние времена в тюрьмах прижимали к полу разбушевавшихся заключенных. Скорее всего, на уровне пояса, — рассказывает хранительница музея. — Посмотрите, с внешней стороны этот «ухват» усыпан шипами. Наверное, чтобы арестант не мог схватить его руками.
Рассказывать об истории старого замка Галина Степановна умеет так, что сразу же переносишься в былые времена. Трудно даже представить, свидетелями скольких человеческих судеб стали красные кирпичные стены. Новое музейное помещение, по словам Галины Степановны, — это третья часть большой камеры. Раньше, во времена Достоевского, она была длинной. В центре стоял стол — тоже длинный, а вдоль него скамейки. Здесь осужденные ели (соль, сало, хлеб хранили в суконных мешочках), пили чай, общались.
Из прошлого нас выдергивает стук в дверь соседней камеры. Это нынешние заключенные, услышав, что поблизости ходит «кто-то с воли», стучат с обратной стороны своей двери, приоткрывают глазок, выглядывая в коридор. Мы им куда интереснее, чем печальная фигура Федора Достоевского, согнутая под тяжестью кандалов.
Наверное, никто из них, выйдя на свободу, не изъявит желания побывать в местном музее. Как знать! Воспоминания, какими бы тяжелыми они ни были, — это часть истории, которой нельзя пренебречь.
(«Тюменский курьер», 12.03.2013 г.)
ФОТО ЮЛИЯ КОНОНОВА
***
фото: Улица Достоевского, январь 2025 год;;Фото из сообщества ВК «Тюмень до нашей эры» из архива Олеси Киллер «Прогулка вдоль тюрьмы «единички». улица Достоевского, июнь 1988 год.;;