И почему нас манит Север
Академик Владимир Павлович Мельников, наш знаменитый мерзлотовед, не родился академиком и не сразу стал мерзлотоведом. Хотя мерзлота, холод и лед пришли в его жизнь гораздо раньше и воспринимались им как данность. Довольно долго он даже не знал, что они ему интересны.
– Я много лет провел на Севере. Двадцать лет – в Якутии, с шести лет. Закончил школу в Якутске, потом закончил университет в Москве, геологоразведочный, и опять вернулся в Якутск, там еще четырнадцать лет провел. Так что для меня это большая часть жизни, – рассказывает Владимир Павлович.
– Можно, я буду вас перебивать?
– Да, конечно.
– Так вы сформулируйте, что для вас Север? В ощущениях. В чувствах!
– Я думаю, что эти чувства у меня менялись. Я вырос в этой холодной среде, для меня она была естественной средой обитания. Потом, конечно, я где только ни жил, где только ни работал! И даже два года преподавал в Алжире, в университете, в Сахару ездил. Но Север остался для меня приятным воспоминанием о детстве, где я сложился как мужчина.
– Как, чем объяснить, что такое большое количество людей из разных территорий связывают свою жизнь с Севером? Ну что им не сидится в теплых краях, где растут апельсины? Ну если не апельсины, то картошка, морковка и прочее. Что в Севере такого есть, что привлекает?
– Люди мечтают побывать там, где они не были. А вообще говоря, заселение Севера и Востока началось со столыпинских реформ: Столыпин понял, что такую огромную страну, как Россия, надо заселять на востоке. И вот тогда пошел поток людей. Трудно сказать, кого было больше – тех, кто поехал туда по желанию или вынужденно. Желающими становились те, у которых ничего не было. А там давали землю.
– Владимир Павлович, вы меня уводите на восток, а я вас возвращаю к северу – туда, где не было никакой среды обитания. Участники Великой Северной экспедиции – что, кроме указа Петра I, их туда потащило? При всех ужасах, которые они там пережили, случаев людоедства у них все-таки не было, но им было очень тяжело. Почему они с таким восторгом вспоминали о пережитом? У Жюля Верна есть книжка «Приключения капитана Гаттераса», капитан Гаттерас даже сошел с ума и в сумасшедшем доме ходил точно по линии юг-север, как стрелка компаса. Мне кажется, что это было не безумие, но, может, какое-то не отгаданное нами, еще не изученное чувство. У меня был друг, журналист Юрий Калещук, он уже умер, но в 1985 году работал в Москве, в журнале «Смена». Он позвонил и говорит: слушай, устрой меня в экспедицию. Я позвонил начальнику Карской экспедиции, мы с ним были знакомы, и Юра поехал на полгода в экспедицию, работал помбуром. Потом написал книжку под названием «Предполагаем жить». Что это, откуда такое? Я про себя скажу, что приехал в Тюмень на год. После университета. И только потому, что в тот год дипломы не давали На следующий год я собирался получить диплом и уехать работать на Дальний восток. И вот я в Тюмени, полетел в первую свою командировку на Север, провел там 21 день и вернулся вот с такими глазами!
– Ну, представьте себе, Якутия самая большая у нас автономная республика, огромная часть России, а там всего живет миллион человек. Что их в Якутии привлекает? Допустим, под Москвой есть какая-то деревня, там надо бороться за жизнь, а тут не надо. В Москве народу много. Выбор большой, кто тебя возьмет, неизвестно. А в Якутию едешь с гарантией, что у тебя участок, ты построишь хоть маленький, но дом. И ты будешь обеспечен. Ради того, чтобы обеспечить свою жизнь, можно и пострадать немножко от холода. Может, побольше придется затратить на строительство, на одежду. Но ты можешь заводить семью, хозяйство и жить спокойно.
– Я понял вас. Но как объяснить, почему ненцы не уезжают в теплые края? Я знаю многих, кто живет на Севере постоянно, они же не комплексуют из-за этого? Как они адаптировались?
– Уехать куда-то – есть риск стать лишним человеком в другом сообществе. Приехал ты в Сургут какой-нибудь – кому ты нужен там? А тут ты человек в полную силу. Тут по другим критериям тебя оценивают: что ты можешь, чего ты не можешь. Ты понимаешь, что твоя жизнь тоже комфортна, но это комфорт в ледяном обрамлении. Допустим, если человек – это драгоценный камень, то оправа у него вот такая. Нельзя сказать, что северяне не замечают холода, но они не воспринимают его как негатив. Это жизнь, понимаете? Вот, например, почему я начал водить машину в двенадцать лет?
– Потому что она была?
– Нет, она не моя была, она мерзлотной станции принадлежала, и там был водитель Спартак. Который возил меня, мою семью, отца (отец Владимира Павловича, Павел Иванович, был начальником станции -–Р.Г.). И однажды Спартак мне говорит: Вовка, слушай, у меня баба живет за три километра отсюда, и туда ничего не ходит, ни автобусы, ничего. Мне приходится ходить туда пешком. Давай я тебя научу водить, ты меня будешь отвозить, а потом машину ставить в гараж. Я говорю — давай. В то же время, в двенадцать лет, отец мне купил мотоцикл и ружье. И мои друзья, их было трое, тоже все на мотоциклах и с ружьем. И вот мы с двенадцати лет начали ходить на охоту. До конца школы, пока я не уехал оттуда, мы регулярно по субботам и воскресеньям пропадали в тайге и возвращались с рюкзаками, полными зайцев. Находившись по тридцать километров в день, мы с трудом вставали в школу в понедельник. Я постоянно опаздывал или вообще не ходил в школу, потому что проснуться не мог. А во вторник учительница по математике говорила: Мельников, ответьте на этот вопрос, который мы вчера рассматривали… Садись, единица!
Потому что я даже не знаю, что они рассматривали… И мне так этого недоставало в Москве, когда я поехал учиться в институт, – не только охоты, но и семьи, условий, в которых мы жили. Хотя условия были не самыми легкими. Отец был директором мерзлотной станции, а у нас дом был с печным отоплением. Нам завозили дрова, нам завозили лед. И вот я с первых же лет школьной жизни был обязан до начала занятий успеть нарубить и принести дров, растопить печку, принести лед и наполнить бочку льдом, чтобы она потихонечку таяла, эту воду мы пили. Это была моя обязанность.
– Вы не ворчали?
– Нет, я это принимал как должное. Зато когда я окончил десятый класс, был уже тогда с некоторым знанием жизни. За год до этого, в шестнадцать лет, меня отец отправил из Якутска в Мирный, где в 1954-55 годах были открыты кимберлитовые трубки. Я там работал на буровой простым рабочим. Там было 120 человек из Москвы. И я наблюдал, кто чем и как занимается.
Мне понравилось, что, оказывается, можно по приборам узнать, что там, внизу. Так я увидел работу геофизиков и решил пойти на геофизика учиться. Вот это произвело впечатление, не бурение, не геология, а геофизика.
Через год я закончил школу – и неплохо закончил, с двумя четверками, остальные пятерки. Тем, кто хочет учиться в центральных вузах, давали путевки: если ты закончил школу с неплохими оценками, как бы потом ни сдал вступительные экзамены – тебя все равно зачисляли в вуз. Давали эти путевки в горкоме комсомола. Я последние два года в школе был чуть не самым главным и по силе, и по влиянию. Даже учителя иногда меня просили помочь навести порядок. Ну, я и пошел за этой путевкой в горком комсомола. Они посмотрели: «О, да, конечно, хорошо закончил, надо дать путевку». И вдруг голос из зала: «А ты случайно не сын Павла Ивановича Мельникова?» Я говорю: «Да, это мой отец». «Да что мы тут тогда время теряем, семья обеспеченная, аттестат хороший, он на общих основаниях поступит. Не давать путевку».
А отец тогда уже был членом обкома и заместителем председателя Верховного Совета республики. Вот я возвращаюсь домой — хмурый, и вижу: за столом сидят четверо – мама, папа, Василий Николаевич Ажаев* и Константин Михайлович Симонов. Хохот стоит! И тут я захожу.
Отец спрашивает: ну что, дали тебе путевку? Я говорю: коленом под зад дали, а не путевку. Ну, не бери в голову, говорит он, твоя путевка в обкоме партии, а не в горкоме комсомола. И тут Симонов говорит: «Павел, не порти ребенка». Он картавил немножко: не порти, не порти ребенка. «Пусть он едет с нами и поступает в Москве на общих основаниях».
Почему Симонов у нас дома оказался? Потому что год назад его сын Алешка побывал у нас. Отец не знал, как с ним бороться. Тогда Василий Николаевич ему посоветовал: позвони, говорит, Мельникову Павлу Ивановичу, он сделает из него мужчину.
– О, я знаю эту историю, я с Алешей дружу, он мне сам ее рассказывал.
– Ну так вот. Он позвонил. Отец говорит: у меня как раз в этом году в Верхоянье зимует группа из пяти человек, пусть он будет шестым, перезимует там, станет мужчиной.
И действительно, мужики потом рассказывали, первое время он от всего отказывался: это не мое, я не умею, я не знаю, – а потом стал как все.
И так вот я с ними в Москву полетел. Ажаев взял меня с собой в Переделкино, в писательский городок, познакомил меня с Беллой Ахмадулиной, с Eвтушенко… Они надо мной подшучивали, что я такой комсомолец верный, а они были выше всего этого.
– Надменность рыжей челочки и каблучки-иголочки?
– Да-да-да. Я несколько дней в Переделкино провел и поехал в нашу квартиру московскую, начал готовиться.
– Вы уехали в Москву, и Север из вас вышел?
– Нет, почему? Я думал, что закончу институт и обратно вернусь. Это было как попасть в колею, понимаете? Внутреннее ощущение, что там, на Севере, значительно лучше. Расстояния покороче, транспорта такого нет, толп людей этих нет… Сто километров – не расстояние, сто рублей – не деньги, сто градусов – не мороз.
– Это мироощущение, оно ведь есть, вы же его с собой несете даже сейчас. Это не просто воспоминания! Докуда Север в вас, покажите рукой… До горла, да.
– Я, кстати, вам не договорил про Симонова. Огромный конкурс был в Московском геологоразведочном институте. Меня на медкомиссии сначала завернули, сказали: порок сердца. Я позвонил отцу, отец посоветовал сходить в академическую клинику, там старый кардиолог сказал, что у меня юношеская аритмия, это нормально! «Ты здоров, гуляй, ухаживай за девушками и учись где хочешь». А я баллов не набрал и не прошел по конкурсу. Звоню снова домой, чтобы сказать, что выезжаю. Но подошел посмотреть списки – кто прошел. Подхожу и вижу в списке: Мельников Владимир Павлович принят. Над фамилией написано: дети, чьи родители работают на Крайнем Севере.
Ну вот так я поступил, закончил институт, защитил кандидатскую диссертацию, и только потом Василий Николаевич рассказал мне, как обстояло дело с моим поступлением. Поскольку, сказал Василий Николаевич, ты оправдал наше с Константином Михайловичем доверие, я тебе расскажу правду. Оказывается, когда мы прилетели в Москву и Ажаев меня взял в Переделкино, то Симонов, который был секретарем Союза писателей, членом ЦК КПСС и прочее, и прочее, поехал в мой институт. Сразу из аэропорта и к ректору: «Здравствуйте, я Симонов. У меня к вам очень маленькое сообщение. Вы знаете, к вам будет поступать мальчик, Вова Мельников, он должен учиться. До свидания».
– И началась жизнь. Но, Владимир Павлович, очень часто жизнь человека сравнивают с дорогой. Но на дороге ведь случаются перекрестки. Помните старинную картину «Витязь на распутье»? Был ли в вашей жизни перекресток, который оказался, может быть, самым главным, решающим?
– Был. Я был еще кандидатом наук, работал в Якутске, в институте мерзлотоведения, которым руководил мой отец. Ну и была у нас геофизическая лаборатория, которой руководил доктор наук. И вот как-то он увлекся некоторыми исследованиями, а в институте не было специального ученого совета, который мог бы рассматривать результаты таких исследований. Ребята, которые в той лаборатории работали, мне говорят: пока изучаем среду на постоянном токе -–вертикальные электрические зондирования делаем и так далее. Я говорю: что же вы получите на постоянном токе? Ну, говорят, у нас другой аппаратуры нет. Для меня было, конечно, открытием, что к работе такой важности можно так безалаберно подходить. Я отцу говорю: они работают безрезультатно, а ты – директор, ты будешь виноват. Руководитель этой темы, серьезный ученый, директор института, работал в Ленинграде. И я полетел к нему в Ленинград на заседание ученого совета. Представьте, человек двадцать сидят, все доктора наук, а руководитель направления излагает у доски теорию, как надо изучать проблему. Я думаю: если я сейчас отмолчусь, то потом будет трудно доказать, что они работали неправильно. В общем, я напрягся и говорю докладчику: прекратите словоблудие, давайте решать проблему другим путем. Давайте напишем заключение, что методы, которые вы используете, не решают проблемы. Что в Бурятии есть лаборатория, которая решает такую проблему, у них есть оборудование, но они не участвуют в вашем проекте. Он говорит: «Напишите и пришлите мне». Ушел в гостиницу. Физики, которые меня поддерживали, предложили смягчить формулировку. Написать: «…не всегда решают проблему». Ну, говорю, давайте так напишем.
И мы подписали: я – со стороны Сибирского отделения академии наук, а руководитель – со стороны университета, и отправили в Новосибирск председателю Сибирского отделения, академику Лаврентьеву. Я уехал в Якутск, и тут звонок – приехать в Новосибирск на заседание, где будет рассматриваться этот вопрос. В общем, я в такую серьезную проблему влез, будучи еще кандидатом наук, а мне предстояла докторская защита. Ну и мои оппоненты решили мне отомстить. И одного кандидата наук попросили написать отрицательный отзыв, прийти на защиту, выступить и показать, что работа ничего не стоит.
И вот я пришел на ученый совет, а мне говорят: вон сотрудник той лаборатории дописывает на вас отрицательный отзыв.
Я выхожу с докладом, а председатель: «Только что поступил отрицательный отзыв на сорока семи страницах, а мы обязаны все отрицательные отзывы зачитывать». И начал зачитывать. Члены совета начали выходить, курить, кофе пить и так далее. Председатель больше часа читал, а потом говорит: кто за то, чтобы снять с защиты эту работу? Все проголосовали, чтобы не снимать. Защита состоялась. Этот случай, когда я пошел против серьезной публики, когда сумел отстоять свою правду, поднял мой авторитет борца.
Так что в 1982 году, когда речь стояла о том, что в Тюмени нет фундаментальной науки, мне предложили переехать из Якутска в Тюмень. И начать с нуля создавать научный центр.
– Какой вывод вы сделали для себя в данном случае?
– Вывод? Да очень простой вывод. Надо до конца стоять за правду.
– Что бы вы сказали молодым, которые определяются сейчас, стоя на перепутье ста дорог? Как выбрать свою?
– В каждом конкретном случае, конечно, выбор свой должен быть, но есть и общее. Надо поставить перед собой цель и достигать ее всеми доступными вам способами. И бояться не надо.
– Вы верите в удачу?
– В удачу я верю. Да, верю, надо в удачу верить, но что-то делая необыкновенное. Шаг за шагом, немножко корректируя цели, ставя перед собой очередную задачу, ты начинаешь подходить к масштабу того, что тебе надо сделать. То есть на пустом месте ты должен создать основу. Сказав «а», идти дальше.
– И до какой буквы алфавита вы лично уже дошли?
– Я зашел очень далеко. Потому что в своей науке я единственный академик, а всего за ее почти столетнюю историю академиков было двое.
– Тогда переформулирую вопрос: как далеко вы от буквы «я»?
– А до буквы «я» в науке добраться невозможно. Это, так сказать, алфавит, у которого нет конца.
НА СНИМКАХ: Владимир Мельников, 1959 г.; Павел Иванович Мельников (слева) с сыном, 1983 г.; Владимир Мельников с академиком РАН А. Трофимуком; академику — 80!
ФОТО ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА и РУВИКИ.РУ
*Ажаев Василий Николаевич – советский писатель.