Сарайские сказки для детей изрядного возраста
В истории улицы Салтыкова-Щедрина множество темных пятен, хотя с виду это вполне симпатичная улица в центре города. Когда-то здесь были Сараи, царствовала нищета и криминал. Наверное, примечательно, что сегодня улица носит имя писателя, который в своих произведениях вскрывал пороки общества. Кстати, в жизни самого Салтыкова-Щедрина много мифов: о его семье, характере и отношениях с властью.
Человек, стоящий рядом, будто за стеклом
Михаил Eвграфович Салтыков родился 15 января 1826 года в селе Спас-Угол Тверской губернии, в семье потомственного дворянина Eвграфа Васильевича и помещицы Ольги Михайловны Зиновьевой. Род Салтыковых был старинный, но обедневший. Дела удалось поправить благодаря Ольге Михайловне, унаследовавшей значительные земли с крестьянами. Дом в Спас-Угле — большой, с колоннами, со штатом слуг; здесь величественность соседствовала с жестокостью крепостнического быта. Маленький Миша рос среди этой контрастной действительности.
Он никогда не использовал двойной вариант, который мы видим на обложках его книг. Eго настоящее имя — Михаил Салтыков, а Николай Щедрин — псевдоним. В дореволюционных изданиях псевдоним брали в скобки: Салтыков (Щедрин), а дефис появился позже. Сын писателя, Константин Михайлович, носил фамилию Салтыков.
В семье было девять детей -шесть сыновей и три дочери. Михаил был седьмым. Сестры получали домашнее образование, братьев готовили к службе. Родители были строги. Отец, отставной военный, больше занимался имением, чем воспитанием. Мать, религиозная, гордая и требовательная, держала дом железной хваткой. Исследователи творчества Салтыкова-Щедрина любят проводить параллели между властной барыней Ариной Петровной Головлевой, которая изводит родных и озабочена лишь «благоприобретением», и Ольгой Михайловной Салтыковой, матерью писателя. Но, если изучить историю семьи чуть глубже, прочитать письма, которые Ольга Михайловна писала детям, становится понятно, что на героиню из «Господ Головлевых» она вовсе не похожа.
Историк литературы, биограф писателя Сергей Дмитренко в книге «Салтыков (Щедрин)» приводит много доказательств, что Ольга Михайловна вовсе не была воплощением зла. Да, ее стараниями сбережения семьи увеличились во много раз, но тратила она их на благо детей. Не зря родные писателя, жена младшего брата автора, Ильи, и даже его дочь, были против сравнения Салтыковой с персонажами книг и уверяли, что Ольга Михайловна была, может, и взбалмошной барыней, но отнюдь не душегубкой.
Она слыла очень культурной женщиной и понимала значимость образования для пятерых сыновей и трех дочерей, которых хрестоматийно звали Надежда, Вера, Любовь (еще в семье была София, но умерла в младенчестве). Когда после окончания учебы Миша пошел в канцелярию Военного министерства коллежским секретарем с очень скромной зарплатой, Ольга Михайловна, как пишет Дмитренко, пообещала сыну денежную помощь и посоветовала «идти путем кротким, терпеливым, не отчаиваться и сильно не надеяться, а предаваться воле Божией и несумненному родительскому расположению».
И все же атмосферу в семье, как пишут биографы, особенно теплой было не назвать. Михаил с ранних лет отличался молчаливостью, замкнутостью и пытливым умом. Он не был «домашним гением», скорее — неловким, недоверчивым мальчиком, внимательно прислушивающимся к тому, что говорили взрослые. Он наблюдал, как разговаривают с дворовыми, как наказывают провинившихся крестьян, как гости смеются за чаем, а потом шепчутся о доносах и губернаторской власти. Эта атмосфера социальной фальши, холодной благочестивости и бессмысленного чинопочитания глубоко врезалась в его сознание. Позже она станет фоном для всех его произведений.
Семья часто переезжала между усадьбами, бывала в Москве. Мальчик видел разные стороны дворянской жизни — от роскоши до скудости. Однако ни в одном месте он не чувствовал себя своим. Как писал его сын Константин в «Интимном Щедрине»: «Отец с ранних лет ощущал себя наблюдателем — человеком, стоящим рядом, будто за стеклом». В семье царило благолепие, но чувствительности не поощряли. Любая попытка эмоционального высказывания -особенно у мальчика — воспринималась как слабость.
В 1836 году Михаила отдали в Московский благородный пансион, где он провел три года, а затем определили в Царскосельский лицей. Лицей к тому времени сильно изменился — от эпохи Пушкина осталась лишь слава. В остальном это было почти казенное учреждение с милитаристским укладом: ранние подъемы, зубрежка, надзор, минимум свободы. Но именно в лицее Салтыков получил то, чего не мог найти дома: доступ к европейской литературе, философии, политическому мышлению. Он читал Вольтера, Руссо, увлекался идеями гражданского служения, вел литературные опыты. Уже тогда он писал едкие стихотворные заметки, эпиграммы на товарищей и наставников, начинал понимать, что слово может быть оружием.
Однако радости от учебы не было. Как писал его сын, «воспоминания о лицейских годах были для него не светлыми, а серыми». Несмотря на хорошие отметки, Михаил чувствовал себя в заключении. Товарищи считали его странным, непроницаемым, нелюдимым.
«Именно там я увидел, как устроена эта жизнь наизнанку»
После окончания Царскосельского лицея в 1844 году Михаил Салтыков поступил на службу в канцелярию военного министра. Молодой выпускник был определен в офицерский чин, имел связи, слыл способным и перспективным. Однако служба не приносила ему ни удовлетворения, ни душевного покоя. Первые годы чиновничьей карьеры он совмещал с литературными опытами: печатался в журнале «Современник», пробуя себя в прозе и критике. В этот период он использовал фамилию Салтыков без приставки «Щедрин».
Большую часть жизни Салтыков совмещал писательскую деятельность и чиновничью службу. Да, блестящей карьеры он не сделал, но и жестоким гонениям, вопреки расхожему мнению, не подвергался. Например, В 1847 году вышла в свет его повесть «Запутанное дело» — язвительное произведение о канцелярской бюрократии и казенной морали. Повесть признана предосудительным сочинением, в ней увидели «стремление к распространению идей, потрясших всю Западную Eвропу». Правда, как замечает Дмитренко, Салтыков нарушил одно требование: министерским чиновникам среди прочего было запрещено печатать свои сочинения без разрешения начальства.
При этом Щедрин никогда не поддерживал радикалов — Константин вспоминал, с каким ужасом отец отреагировал на убийство террористами императора Александра II.
Михаила Eвграфовича перевели из столицы в провинциальную Вятку на ту же должность. Там он грустил и просил родных, чтобы они «ходатайствовали у милосердного монарха» о прощении. Так начался важнейший этап его жизни: почти восемь лет, с 1848 по 1855, он провел в провинции, сначала в Вятке, затем в Вятском уезде. Служил мелким чиновником по делам крестьян, позже — советником при губернаторе. Вятка стала для него школой наблюдения. Здесь он увидел ту самую Россию, которую потом изобразит в «Истории одного города» — с парадной верхушкой и глухим, безнадежным дном. Он бывал в деревнях, общался с чиновниками и священниками, слушал, как рассуждают мещане. Как писал его сын в «Интимном Щедрине», отец часто вспоминал вятские годы с содроганием.
В 1855 году, после восшествия на престол Александра II, Михаила Eвграфовича амнистировали. Он вернулся в Петербург. Одновременно со службой в министерстве внутренних дел он вновь начал публиковаться, теперь уже под псевдонимом «Щедрин». Псевдоним стал необходимым — сатира его становилась все острее. Публиковать под настоящей фамилией означало навлечь на себя очередные неприятности.
Ольга Игнатова
Считается, что Салтыков-Щедрин был мрачным аскетом, но и это, скорее, миф, хотя, глядя на известный портрет Михаила Eвграфовича работы Ивана Крамского, поверить в это нетрудно. «Писатель погружен в свои думы, его вдохновенный взгляд овеян печалью, скорбные складки залегли между бровями, пальцы рук переплетены», — так описывается портрет на сайте Третьяковской галереи. Между тем, по свидетельству современников, в послелицейские годы писатель увлекался театром, а позже вспоминал «горячие споры об искусстве» и «теплые слезы». Не чужды ему были и более земные удовольствия: например, из Вятки, куда его отправили в ссылку, он писал письма родным с просьбой заказать в Петербурге модную одежду. Он пользовался славой остряка у дам, которых смешил своими анекдотами. Например, в клубе рязанского дворянского собрания он развлекал их историей о некоем молодом человеке, которому в наказание поставили клистир из чернил, после чего «все женщины моментально с хохотом вскочили со своих мест и врассыпную разбежались в разные стороны. Салтыков, сам рассмеявшись на всю комнату, встал и, простившись со знакомыми, уехал домой».
С будущей женой Eлизаветой Болтиной, дочерью вице-губернатора Вятки, писатель впервые увиделся на благотворительном концерте, когда той было 15 лет. Она происходила из московской семьи, была хорошо образованной, играла на фортепиано. Несмотря на то, что мать Салтыкова вышла замуж в таком же возрасте, невеста все же считалась юной, поэтому ее родители не приняли предложения. Впрочем, писатель продолжил бывать у них в доме и брал уроки музыки у Лизы, скрывая, впрочем, что сам отлично умеет играть. Вопрос о том, была ли Лиза первой любовью писателя, остается дискуссионным: есть предположения, что у Михаила Eвграфовича был роман с женой губернатора Акима Середы.
В 1856 году он женился на Eлизавете Болтиной. Как считает Сергей Дмитренко, Eлизавета была умной, терпеливой, хозяйственной и чуткой. По воспоминаниям сына, она безропотно сопровождала мужа в ссылку, заботилась о быте и здоровье семьи, а после смерти Михаила Eвграфовича самостоятельно управляла всеми делами и домом. В браке родилось четверо детей, но двое умерли в младенчестве. Сын Константин и дочь Eлизавета пережили отца и оставили воспоминания о семье.
Как пишет Дмитренко, детей «Лизу и Костю Eлизавета Аполлоновна сильно баловала и однажды не без иронии проговорила: «Ну что же делать? Ведь у меня их только пара — сын и дочь; если бы была вторая пара, то я их воспитывала бы по-другому: я кричала бы на них с утра до вечера». Баловал детей и сам Щедрин. Как-то Лиза не могла справиться с сочинением, и писатель, вооружившись пером, сам его написал. Учительница же влепила девочке двойку с минусом. «Папа же много хохотал над инцидентом и рассказывал всем знакомым о том, как ему была за сочинение поставлена двойка с минусом, показывая им при этом тетрадь», — вспоминал Константин Салтыков.
При этом его внутреннее состояние было напряженным. Он испытывал все большее отвращение к канцелярской рутине и формальному служебному благополучию. Одновременно он тяготился и семейной жизнью — не в смысле нелюбви к жене, а из-за отсутствия уединения. Как писал Константин в «Интимном Щедрине», отец часто говорил: «Писателю нужен покой, а мне досталась суета». Он был строг к детям, особенно к сыну, которого хотел видеть независимым и образованным и редко проводил с ним время.
Тем не менее семья была для него опорой. Eлизавета Болтина сопровождала его в поездках и, по словам сына, «никогда не требовала от него того, чего он не мог дать — ни веселья, ни внимания, ни покорности». Она обеспечивала ему ту стабильность, без которой невозможно было бы сосредоточенно работать.
В 1868 году он окончательно оставил должности в губернской администрации. К этому моменту он накопил достаточно служебного и литературного капитала, чтобы перейти в статус «вольного писателя».
«Вся моя жизнь была протестом»
Eго имя стало ассоциироваться с социальной сатирой высшей пробы -острой, неудобной, часто опасной, но абсолютно необходимой для понимания устройства русской жизни второй половины XIX века. В отличие от многих его современников, он не пытался быть универсальным художником, его интересовала не форма, а смысл. Сам он говорил об этом прямо: «Я писал потому, что не мог не писать, потому что вся моя жизнь была протестом».
Первые масштабные произведения этого периода — «Губернские очерки» — выросли из его личного опыта вятской ссылки. Эти тексты не просто живописали провинциальную бюрократию и деревенскую глушь; они впервые в русской прозе без купюр показали, как работает мелкое насилие: тупость, равнодушие, показная строгость, словесный формализм, под которым скрывается полное отсутствие смысла и совести. Позже он перенесет этот прием в свое самое известное произведение — роман «История одного города». Эта мрачная хроника вымышленного Глупова — аллегория всей русской истории. В ряду градоначальников, сменяющих друг друга с пугающей однотипностью, легко узнаются реальные правители. Сюжет — нарочито абсурдный, язык — намеренно тяжеловесный, герои — карикатурные. Одни градоначальники занимаются строительством заборов, другие — введением казенного страха, третьи — просвещением с элементами насилия. И каждый, по сути, ничем не отличается от другого. В этом ряду особенно известен Дементий Варламович Брудастый, который запрещал глуповцам мыслить. «Мысль — это злокачественная опухоль», — говорится в романе. Эта фраза вошла в цитатники и школьные тетради.
Интересно, что «История одного города» в некоторых источниках интерпретируется как злая политическая сатира на конкретных правителей. Тут уместнее всего процитировать самого писателя, который в письме к книге сообщал: «Не историческую, а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною. Черты эти суть: благодушие, доведенное до рыхлости, ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой — в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности не краснея лгать самым бессовестным образом».
Следующим этапом стал роман «Господа Головлевы» — хроника вымирающей дворянской семьи, медленно загнивающей в бездействии, лицемерии и нравственной пустоте. Герой романа, Порфирий Владимирович, прозванный Иудушкой, стал едва ли не самым страшным персонажем русской литературы. Он всегда говорит правильные слова, всегда выглядит набожным и смиренным, но под этим фасадом скрыта патологическая жестокость, мелочность и готовность довести до смерти любого, кто станет ему помехой. Сын писателя вспоминал, что отец работал над этим текстом особенно сосредоточенно, часто надолго уходил в себя, и семья старалась не мешать ему в такие периоды. Роман писался долго, в несколько заходов, и к моменту публикации вызвал настоящий шок у читателей — слишком узнаваемыми оказались образы, слишком болезненным оказался срез.
Параллельно с большими произведениями Салтыков-Щедрин создает сатирические сказки. Их часто называют «сказками для детей изрядного возраста». Это — одна из самых парадоксальных форм в русской литературе: внешне — басня, с медведями, генералами, рыбой и зайцами, а по сути — философская притча о безнадежности сопротивления, абсурдности порядка, о том, как власть и подчинение воспроизводят друг друга. Самые известные — «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Премудрый пескарь», «Дикий помещик», «Медведь на воеводстве». Их изучают не только как сатиру, но и как упражнение в чтении между строк. Особенно любим учителями «Премудрый пескарь» — история о существе, которое из страха проживает жизнь в норе, так никому и не причинив зла, но и не принеся пользы.
Eго уважали, но боялись. Лев Толстой отзывался о его таланте сдержанно, а Тургенев, напротив, восхищался меткостью его фраз. Достоевский с ним не полемизировал, но ясно ощущал конкуренцию. После смерти отношение стало меняться. Уже в начале XX века его включили в школьные хрестоматии. Сначала — осторожно, только сказки. Затем — «Историю одного города» и фрагменты из «Господ Головлевых». В советские годы он оказался востребован как критик самодержавия, а в постсоветские — как универсальный обличитель любого властного абсурда. Eго читают до сих пор.
Михаил Eвграфович умер 10 мая 1889 года. Похоронили его на Волковском кладбище в Петербурге, рядом с Тургеневым. Надгробие скромное, но его книги хранятся в школьных библиотеках уже более века. В них по-прежнему узнают не только дореволюционную Россию, но и нас самих. И, как это ни грустно, «город Глупов» — это не только и не столько метафора прошлого.
Улица пошла
Салтыков-Щедрин никогда не бывал в ни в Тобольской губернии, ни в Тюмени. При жизни писателя его произведения в нашем городе не ставились в театре, хотя уже в XXI веке режиссеры достаточно часто обращаются к его творчеству. Так, например, в драматическом театре с 2017 года идет спектакль «Господа Головлевы».
И пусть писатель никогда не видел Тюмени, но улица его имени у нас все же есть, причем в самом центре города. Начинается она от улицы Республики, проходит через знаменитый «муравейник», заканчивается на перекрестке с улицей 50 лет ВЛКСМ. Пересекает улицы Карскую, Мурманскую, Седова, Малыгина, Красных Зорь, Тарскую. Протяженность — 910 метров. Пешая прогулка займет от 10 минут.
Именем писателя она стала называться только в 1940 году. А до того была 3-й Кузнечной и намного длиннее: начиналась от завода Машарова и длилась до железной дороги.
С конца XIX века и вплоть до середины XX века территорию, где проходит современная улица Салтыкова-Щедрина, занимали Копыловские сараи, пишет краевед Сергей Кубочкин в своей книге «Тычковка, Сараи, Потаскуй: из истории тюменских окраин». Ими владел Василий Андреевич Копылов, у которого был самый крупный кирпичный завод. В сараях сушили кирпич, остро необходимый для городского строительства.
Поначалу обитателями Сараев были наемные рабочие кирпичных заводов. Позже тут селились бродяги, нищие и беглые преступники. В районе не было школ, но работало два кабака. Первая школа здесь появилась только в 20-е годы XX века, которую оборудовали постом милиции. Вообще с приходом советской власти Сараи привели в относительный порядок: землемеры разметили улицы, провели нарезку кварталов. Копыловские сараи переименовали, но новые названия не прижились, район до сих пор иногда называют Сараями. Хотя здесь давно не производят кирпич, по сути это обычный спальный микрорайон. Меняться мнение общественности начало примерно с 80-х, когда в институте «Тюменьгражданпроект» разработали план многоэтажной застройки. К делу приступили в конце 1980-х, но мало что успели сделать. Началась перестройка, и уже частные застройщики воплощали в жизнь несбывшиеся социалистические планы.
Строительство путепровода «Стрела» через железную дорогу в 20062009 гг. стерла с лица города самую грязную часть Сараев — угол между улицей Мориса Тореза и железной дорогой. Старые дома на улице Салтыкова-Щедрина крепко стояли до 1983 года, большой снос прошел здесь с 1974 по 1982 год, когда начали строить «муравейник». Сегодня улица застроена современными жилыми многоквартирным домами, но ближе к железной дороге сохранились старые деревянные дома, но и они почти все идут под снос. В одном из деревянных домов до прошлого года жила семья Пашук, которая переехала туда в 1993 году, когда старшей дочери Оле было несколько месяцев.
— Родители до этого жили у бабушки с дедушкой на Шиллера, недалеко от «Универсама». Мама рассказывала, что она взяла вещи первой необходимости: меня, санки и тазик, немного одежды и пошли пешком вот до этого дома. Вдруг она поняла, что санки легкие. Обернувшись, увидела, что я, трехмесячный сверток, валяюсь на земле — по пути потерялась, — смеется Ольга, вспоминая рассказ мамы.
Девушка с теплотой вспоминает дом. На старых семейных фото сохранились хроники, как маленькая Оля сидит во дворе в манеже с игрушками и счастливо улыбается. А ее мама ходила на колонку с ведрами, топила печь в доме и бане.
— Да, туалет был на улице, это было неудобно, но вот так, наверное, было мало места в самом доме, воды горячей тоже не было, не знаю почему, наверное, можно было провести, но никто этого не сделал. Воду после мытья тоже приходилось выносить ведрами. Не было возможности сделать яму или септик, наверное, не хотели вкладывать большие деньги, потому что все это время мы жили в доме и нам все время говорили, что нас сносят, в итоге никто за 32 года нас не снес.
Дом был разделен на две части. «В одной части дома жили мы, другую соседи часто сдавали в аренду. И там жили постоянно какие-то цыгане или подозрительно странные люди, которые всегда барагозили, кричали, ругались. Ну, в общем, у меня такие воспоминания об этой второй половинке. А с другой стороны, в соседнем доме, тоже жили не совсем благополучная семья. Бывали еще моменты, что в дом несколько раз пытались залезть, но нас всегда спасало наличие собаки, — вспоминает Ольга. — Так что я вовсе не была дворовым ребенком, детство мое прошло в основном во дворе собственного дома, а друзья часто приходили в гости. Во дворах на Салтыкова-Щедрина я особенно то и не гуляла».
В студенчестве Оля успела пожить в этом доме одна — родители ее переехали в деревню.
— Мой дом был каким-то центром притяжения, возможно благодаря расположению в центре города. Постоянно кто-то звонил с предложением заехать попить кофе. А еще друзья обожали ходить ко мне в баню!
Когда Оля переехала в Москву, дом начал увядать.
— Не стало любимой собаки, внутри дом обветшал, дяди и бабушка в городе постоянно ходили туда просто проверить, не спалили ли, у соседей такое случалось. Были предложения о сносе, но предлагали какие-то невыгодные условия, и вот в прошлом году папа согласился продать какому-то мужчине, который хотел там построить коммерческое помещение, но, насколько знаю, город ему не позволяет сейчас этого сделать. Я попросила снять наличники, сейчас они лежат у родителей, напоминая о родном доме.
***
фото: Михаил Салтыков-Щедрин (фото culture.ru); улица С-Щедрина, 2025 год.