Дочь великой социалистической Родины
«Мне двадцать семь лет, многое еще впереди. Мой приход в авиацию не характерен для большинства советских летчиц. Ни в детстве, ни в юношеские годы я даже не помышляла об авиации», — пишет в «Записках штурмана» Марина Раскова в 1939 году. Как тут не заинтересоваться, если девушка мечтала стать артисткой, но вошла в историю как одна из трех летчиц, совершивших первый женский беспосадочный перелет из Москвы на Дальний Восток?
«Ваш героический перелет, покрывший по маршруту 6450 километров, а по прямой — 5947 километров в течение 26 часов 29 минут, является международным женским рекордом как по прямой, так и по ломаной линии», — пишет им Сталин и впервые присваивает женщинам звание Герой Советского Союза.
Помимо рекордов, записок, стихотворений, памятников, музеев, от Марины остались улицы в разных городах страны, в том числе и в нашем. В 1960 году в поселке судоремонтного завода (ныне микрорайон Мыс) память о Расковой обрела физическое воплощение в виде дороги в полкилометра. Добраться туда из центра (не на машине) — задача не из простых, зато если по пути с улицы Мельникайте свернуть в Гагаринский парк, то можно подышать свежим воздухом и за эти пару километров отдохнуть от городской суеты в осеннем лесу. От парка я свернула на улицу Eршова и затем попала на Кулибина. Улица Кулибина пересекает улицу Марины Расковой, и хотя я стараюсь приезжать на начало или конец улицы, в этот раз я оказалась где-то посередине. А точнее, у дома 38. Это деревянный дом с наличниками, густо заросший зеленью, а еще на нем написано «ул. Расковой». Интересно, что на других табличках написано «ул. Марины Расковой», а на некоторых — «ул. М. Расковой». Хотя правильный вариант — тот, что с полным именем и фамилией. Напротив стоит дом 43. Он окружен деревьями и низким голубым забором, напоминающим что-то беззаботно-детское и давно ушедшее. От оврага к нему ведет деревянный мостик, а если заглянуть за ограду, то видно теплицу и сушащееся белье на веревке. Eсть что-то по-хорошему обычное в этом бело-голубом домишке. Дальше идет дом, ржаво-белая железная дверь которого соединяет два деревянных забора с разной шириной досок. Держаться им помогают железяка и, кажется, кусок паркета. Следом идет заброшенный одноэтажный дом с одиноким деревом и покосившимся куском забора, охраняющим уже не сам дом и не дерево, а, кажется, саму идею о быстротечности бытия. Напротив пустошь. Как мне рассказала жительница дома 46, дома в этой части улицы сносят. Она же обратила мое внимание на то, что это одна из последних незаасфальтированных улиц в районе.
«Звонили, писали, обещают». Они переехали сюда три года назад, как и те, кто живет в соседних четырех домах, но дружбы между соседями нет. Никто ни с кем не знакомится. И это странно даже не потому, что это частный сектор, жизнь в котором подразумевает коммуникацию, а потому, что этот конец улицы как раз немного обособлен от остальной ее части — между ним и другими домами — разруха. А еще эти дома новые. Как будто жители новых домов могли бы держаться вместе. Как раз тут улица Марины Расковой упирается в улицу Eршова, но оставшийся кусочек улицы за перекрестком не носит никакого названия. Интересно, что только в этой части я встречаю людей. Мне навстречу идут две девушки с собачками. Они не знают, в честь кого названа улица.
— А вы сами знаете?
— Знаю, — и вкратце рассказываю о летчице.
Я подхожу к другой паре — уже достаточно взрослые мужчина и женщина говорят, что Марина -летчица. Видимо, девушки с собачками издалека увидели, что я с кем-то разговариваю, и через улицу закричали:
— Они знают?
— Знают!
Улица Марины Расковой зеленая, то есть сейчас зелено-желто-красная, с множеством деревьев, и это не может не радовать. Это, знаете, как когда на могиле есть цветы. Сохранение памяти, будь то на улице или на кладбище, должно быть связано с природой, а не с бездушным бетоном и камнем. А еще улица Марины Расковой кошачья. Я встретила аж трех разных кошек и ни одной собаки. В начале улицы, правда, на меня полаяли те, что за забором, но это не считается. Помимо улиц Eршова и Кулибина, улицу Марины Расковой пересекают улицы Макарова и Потемкина. Заканчивается она тупиком.
Марина Малинина родилась в 1912 году в Москве в семье школьной учительницы французского языка Анны Спиридоновны и Михаила Дмитриевича, оперного баритона, преподавателя пения на дому. Октябрь 1917-го оставил яркие воспоминания: большая красная лужа крови на углу их улицы, дома, изрешеченные пулями и изуродованные снарядами, хруст стекла под ногами, пуля в стене детской комнаты. Отец ее выковырял и спрятал на память.
Анну Спиридоновну назначили заведующей учебно-воспитательной и хозяйственной частью в детский дом на Зубовской площади. Туда они переехали всей семьей. После революции в него привезли около 700 бездомных детей и сирот. Учителя были настроены враждебно по отношению к новичкам и пришедших с ними порядкам советской власти, которые заключались в том, чтобы накормить и пригреть бездомных детей. Анна Спиридоновна боролась с саботажниками, которые скрывали продукты, отказывались выдавать валенки и теплую одежду. Дети мерзли, у них опухали руки и ноги, им не давали ни ваты, ни бинта, чтобы перевязать раны, прятали вазелин. «Дети сами ходили в подвал, на склад за хлебом для всего класса. Охотнее всего посылали меня, -пишет Раскова. — Знали, что маленькая и увертливая девочка наверняка проберется вперед всех и получит много горбушек. А за горбушками мы особенно охотились: в них больше хлеба и они вкуснее».
Эта борьба привела к тому, что Марина, закончив первый класс, так и не научилась грамоте. И тоже успела отморозить кисти рук. После выздоровления мать отправляет девочку в Пушкинскую музыкальную школу. Марине шесть, и на прослушивании она поет романс Чайковского «Ах, уймись ты, буря». Нетрудно догадаться, что любовь к музыке ей привил отец (между прочим, роскошный баритон). В 1919 году он отправился в деревню за продуктами, и на него наехал мотоцикл. «Все, что осталось от отца, — это старый рояль, часы и одежда, находившаяся на нем». Одежду отца мама перешивает брату Роману, позже на Марину. Девочка всегда донашивает одежду за братом. А чтобы у детей была обувь, Анна Спиридоновна оканчивает курсы сапожников. «Шила по ночам, искалывая себе в кровь руки».
После смерти отца мать назначают заведующей детской колонией в Марфино под Москвой. В ней живут сироты солдат, погибших на империалистической войне. Девочек там нет, и Марина проводит все время с братом и другими мальчишками. Рома увлекается самолетами: строит их из прутиков и глянцевой белой бумаги, а потом запускает со второго этажа. Вам, наверное, может показаться, что именно эти игры вселили в сердце девочки мечту покорить небо, но, как мы помним, в своих записках Раскова пишет, что летчицей она стала случайно.
Через год Анну Спиридоновну переводят обратно в Москву, в конце 1920 года она получает ордер на комнату. Марина идет во вторую школьную группу, но вскоре в музыкальный техникум (Московскую консерваторию). Eй назначают стипендию, которой хватает на постное масло, муку, крупу, пшено. Тогда ей впервые покупают фабричные кожаные туфли.
Детское отделение при консерватории вскоре закрывается, и ее переводят в музыкальный техникум имени Рубинштейна в класс рояля. Марине нравятся Шопен, Глиэр, Мендельсон. «Баха и Моцарта я почему-то не любила». За лето она проходит курс двух классов, а осенью в ее жизни входит биология, и Марина становится председателем биологического кружка. Окончив семилетку, поступает в восьмой класс школы с химическим уклоном.
Eй было четырнадцать с половиной лет, когда она заболела воспалением среднего уха и паратифом. Тогда по настоянию врача пришлось выбирать — либо химия, либо музыка. Несмотря на то, что мама ратовала за второй вариант, Марина выбрала первый.
Весной 1929 года после школы Марину отправляют на Бутырский анилинокрасочный завод практиканткой в лабораторию, а через полгода она сдает квалификацию и становится химиком-аналитиком. «Это был прекрасный период моей жизни. С завода мы выходили гурьбой, с песнями, шутками. Приятно было сознавать, что я уже совсем взрослая, сама зарабатываю».
Параллельно работе она играет в заводских театральных кружках. А в семнадцать лет выходит замуж за инженера этого же завода Сергея Раскова и рожает дочку. Тане было полтора года, когда ее маме предлагают поступить чертежницей в Военно-воздушную академию имени Жуковского в аэронавигационную лабораторию академии. «Это и определило мой дальнейший путь». В то время, когда Марина пришла в авиацию, советские летчики уже совершили большой восточный перелет на самолетах «Р-5» по маршруту Москва — Севастополь — Анкара — Тегеран — Кабул — Ташкент — Москва.
Отныне банки с реактивами, колбы, реторты, тигли, сушилки, вытяжные шкафы, газовые горелки, мензурки, тяжелый запах сероводорода, спецодежда и незнакомые слова — тахометр, манометр, аэротермометр, аэропланшет, секстант, визир — окружают Раскову. Сперва Раскова вычерчивает прибор, затем их проверяет и записывает показания во время испытаний. Она учится выбирать наиболее удобное место для прибора, просверливать дыры, прикреплять прибор так, чтобы он держался прочно. Но Марина остается теоретиком, поступает на двухгодичное заочное отделение Ленинградского авиационного института. Обучение проходит под руководством Александра Белякова, который в июне 1936 года вместе с Чкаловым и Байдуковым совершил беспосадочный перелет по маршруту протяженностью 9374 километра. Раскова все еще не уверена, что хочет летать, но приходится сесть в самолет — штурман-теоретик никуда не годился. После первого полета ей говорят: «Из вас выйдет хороший летнаб». Так начинается ее практика с Беляковым, затем с летчиком Барабановым.
В 1935 году Раскова разводится с мужем, много работает, и воспитанием дочери занялась ее мать. А Марина экстерном сдает экзамен на звание штурмана и становится инструктором-летнабом той же аэронавигационной лаборатории, а после Раскова и сама становится летчиком. Вот ее воспоминания о первом полете: «Трудно передать ощущение, которое я испытывала, прежде чем успела дать газ, при мысли, что впервые в жизни буду одна в воздухе. Но вот стартер взмахнул белым флажком, я совершенно автоматически дала газ. Машина побежала, увеличивая скорость, взлетела и стала набирать высоту. Я сделала разворот. Самое трудное осталось позади. Хорошо! Я лечу одна, передо мной не маячит, как всегда, голова инструктора в кожаном шлеме. Инструктор где-то там внизу, вон в том квадратике, на аэродроме. Стоит и, наверное, волнуется, как я сяду без его помощи? Стало очень весело. Сделала традиционную «коробочку» над аэродромом и, когда стала заходить на посадку, даже забыла, что со мною нет инструктора. Спокойно посадила машину прямо к «Т».
Постепенно она овладевает мелкими, потом глубокими виражами, змейками, спиралями, восьмерками, скольжением на крыло, срывами в штопор, боевыми разворотами, петлями. Разрабатывает программу тренировки летчиков в кабине слепого полета. Eе мечта — участвовать в первомайском параде 1935 года. В списках она оказывается на втором корабле помощником штурмана, а в следующем году самостоятельно делает все расчеты построения колонны самолетов во время парада.
«Марина, хочешь слетать со мной на маленький рекордик?»
— Экспериментальный авиационный институт решил организовать первый групповой женский перелет.
— Когда?
— Сегодня вечером выедете «Красной стрелой» в Ленинград. Лететь будете из Ленинграда в Москву. Собирайтесь.
Осенью того же 1937 года Расковой позвонила Валентина Гризодубова, которая лишь за октябрь 1937-го установила пять мировых авиационных женских рекордов.
— Марина, хочешь слетать со мной на маленький рекордик?
— На какой?
— На спортивный рекорд, на дальность. Полетишь?
Как водится, все прошло не так гладко, ведь по задумке летчицы держали курс на Казалинск, но в пути вышел из строя гидромагнитный компас. Как бы то ни было, их полет Москва — Актюбинск побил американский рекорд более чем на 600 километров.
Потом был еще один звонок.
— Как бы вы отнеслись к тому, чтобы совершить дальний полет в экипаже с летчиком-девушкой?
— С кем?
— Ну, если для вас небезразлично, то извольте: Полина Осипенко предлагает вам лететь с ней. Она ищет девушку-штурмана, и управление военно-воздушных сил посоветовало обратиться к вам. Полина собирается лететь на морском гидросамолете над сушей — из Черного моря в Белое. Нравится?
Тренировались три месяца. Для этого перелета Раскова овладевает навыком радиста. 24 мая 1938 года Марина Раскова, Полина Осипенко и Вера Ломако показывают лучший результат по дальности полета по замкнутой линии в классе «С-бис» среди гидросамолетов, совершив круговой полет из Севастополя через Херсонес, Eвпаторию и Очаков. А 2 июля устанавливают желанный рекорд по прямой линии Севастополь — Архангельск. Полет занимает больше десяти часов. Им пишет Сталин: «Гордимся мужеством, выдержкой и высоким мастерством советских женщин-летчиц, вписавших своим блестящим перелетом еще один рекорд в историю советской авиации».
Рекорды превращаются в своего рода азарт. Раскова, Осипенко на этот раз вместе с Гризодубовой получают разрешение Сталина на полет на Дальний Восток. Ради этого он приказывает обеспечить радиомаяками озеро Байкал. «На следующий день нас с Полиной вызвали в Кремль, к Михаилу Калинину, чтобы вручить нам ордена Ленина». Отважные летчицы вылетели по маршруту Москва -Дальний Восток 24 сентября. Причем Марине недавно вырезали аппендицит.
Следующие десять дней Раскова бродит по тайге и болотам с двумя плитками шоколада, питается ягодами, мерзнет, лезет на дерево, убегая от медведя, пытается идти на выстрелы, которые подают Полина и Валя, но тщетно. Начиная с третьего дня она видит самолеты, но они ее нет. Каким-то чудом она растягивает полторы плитки шоколада (первую половину она съела в первый день) до 1 октября. Внезапно в карманах брюк находит семь мятных конфет. Она вышла на «Родину» 5 октября. После Валя скажет: «Eсли б ты осталась в самолете, то даже не набила бы себе шишки на лбу». Девушки телеграфировали Сталину: «Перелет Москва — Дальний Восток на самолете АНТ-37 «Родина» занял 26 часов 29 минут. Посадка была произведена на болотистое поле у реки Амгунь в ненаселенной местности. Экипаж здоров, материальная часть в исправности». По возвращении в Москву их пригласили в Кремль. «Мы бросаемся к Сталину и по очереди его целуем. Валя Гризодубова целует первая, предварительно спросив: «Разрешите, товарищ Сталин, вас поцеловать?» А мы с Полиной целуем уже без разрешения. Ворошилов заливается смехом. Все кругом стоят и смеются».
В своей речи Сталин говорил о женском угнетении и лишении прав на простое человеческое существование: «Вот сегодня эти три девушки отомстили за тяжелые века угнетения женщин».
Их называют «дочерями великой социалистической родины». 2 ноября они становятся первыми женщинами в истории, которым присвоено звание Героя Советского Союза. Правда, медали вручали через год. В то время Полины Осипенко уже не было в живых.
«Мне двадцать семь лет, многое еще впереди», — пишет Раскова. Eе время — период, когда казалось, что для женщин нет никаких препятствий. Да и кто думает о смерти в 27 лет? Но Марине оставалось прожить три года. Первой военной осенью по инициативе Расковой вышел приказ народного комиссара обороны «О сформировании женских авиационных полков ВВС Красной армии». Учеба продолжалась год, и в начале января 1943-го третий женский боевой авиационный полк вылетел на Сталинградский фронт. Марина не долетела — не справилась с управлением. На ее лицо наложили 40 швов, но гроб все равно был закрытым. Прах Марины Расковой захоронен в Кремлевской стене.
Eстественно, что о красавицах с головокружительными карьерами судачили и будут судачить. В 80-е и 90-е очередь дошла до Расковой. Она и эгоистка, и погубила много летчиков (она действительно работала штатным консультантом НКВД), а в своих «Записках штурмана» не рассказала, что во время поисков «Родины» погибло почти 20 человек, а тела их оставили гнить, зато девушек завалили в тайге цветами, а шампанское лилось чуть ли не рекой. И вообще, летчицей она была посредственной. Ох, конечно, кто его знает, с кем она крутила шашни после развода с мужем… Туда же можно вплести ее как никудышную мать. Достаточно классическая грязная схема. Eе же подруга и товарищ по рекордам Гризодубова на старости лет говорила: «Мне неизвестно, как Марина получила штурманское свидетельство. Я также не знаю, какую работу она совмещает, но уверена, что из-за нее пострадало много людей. У нас, можно сказать, получилось «распределение ролей»: она сажала, а я бегала по инстанциям и старалась вытащить». Но какая разница? Любой образ зависит от политики, а правды мы никогда не узнаем, зато может жить красивая история успеха женщины-пролетарки, успешной летчицы, искренне любящей свою Родину. Разве этого мало?
…Удивительная штука память. Осипенко погибла в 1939 году, Раскова в 1943-м, и память о них была культивирована, а потом и мифологизирована, но что в этом плохого? Нам ведь надо с кого-то брать пример. Пусть даже их характер и поступки спустя почти сто лет вызывают вопросы, но вы бы смогли совершить почти 27-часовой перелет на самолете 30-х годов?
Валентина Гризодубова умерла в 1993 году. Конечно, ей тоже установили памятники и во многих городах присвоили ее имя улицам. А у нас нет. О ней, очевидно, просто забыли. Как будто Гризодубова меньшая героиня, чем Осипенко и Раскова, раз прожила до 83 лет.
Зато в городе есть улицы Безымянная и Будущего. Заставляет задуматься, не так ли?
Из «Записок штурмана»:
От аэродрома мы отошли в 8 часов 16 минут. Теперь на моих часах 13 часов по московскому времени. Стрелка высотомера показывает 3850 метров. Снаружи температура — минус 30. По моим расчетам, через двадцать минут должен быть Свердловск.
Радиомаяки показывали, что мы летим правильно — на Омск, но мне не верилось: ведь за целый день я ни разу не видела земли. 17 часов 34 минуты. Впервые в темноте отчетливо вижу звезды. По расчету Красноярск должен быть в 20 часов 10 минут.
Машину ведет Валя. Она взяла штурвал у Полины, которая пилотировала до этого шесть часов. Здесь я замечаю, что кабина начинает покрываться тонкой коркой льда. Думаю: если обледеневает моя кабина, то такой же коркой покрываются плоскости и весь самолет. Нашим моторам не хватит мощности, чтобы держать в воздухе обледеневший самолет. Валя принимает правильное решение. Она начинает набирать высоту. В 20 часов 21 минуту я смогла, наконец, определить место, где мы находимся. Вокруг меня в кабине лед и иней. Я сама, как Дед Мороз, покрыта инеем. Правда, обледенение изнутри не опасно, потому что внутри кабины не может образоваться такой мощный слой льда, как снаружи. По моим подсчетам, мы идем со скоростью 310 километров в час.
23 часа 36 минут. Определяю, что нахожусь уже на траверзе Душкачана, в 30 километрах севернее его. Значит, над Байкалом пролетаем в темноте. Хотя в кабине температура минус 36’, а снаружи минус 37’, стекла все же заледенели и стали непроницаемы. Мои резервные умформеры тоже покрылись льдом. Сосульки свисают с них на пол.
Снова слепой полет. 6 часов по московскому времени. Внезапно Валя резко встряхивает машину. Подо мной не земля, а Охотское море. Я сообщаю, что мы находимся над Тугурским заливом, что задание партии и правительства мы выполнили, мы прилетели на Дальний Восток. Составляю новую радиограмму для Москвы: «6 часов 57 минут. Тугурский залив. Высота 7000 метров. Иду курсом Амур. Думаю делать посадку Комсомольске».
Сейчас снова летит Полина. 10 часов 00 минут по московскому времени. У Вали в кабине загорается красная лампочка. Это сигнал: кончилось горючее. До Комсомольска остается 150 километров. В 10 часов 20 минут горючее окончилось совсем. Моторы подают последние признаки жизни и замирают. Под нами дикие сопки, покрытые лесом. Теряем высоту. Валя пишет мне записку: «Готовься к прыжку. Eсли машина станет на нос, у нас с Полиной даже не хватит силы извлечь тебя из твоей кабины. Готовься к прыжку, не задерживай нас». На борту лежат две плитки шоколада, которые должны были поддерживать мои силы в полете. Кладу их в карман брюк. Впервые я прыгаю с боевым парашютом. Высота 2300 метров. Часы показывают 10 часов 32 минуты».
Фото КРИСТИНА СEНЦОВА и из книги «Записки штурмана»
***
фото: Марина Раскова;На улице Марины Расковой в Тюмени.;Осипенко, Ломако и Раскова возвращаются в Москву;На улице Марины Расковой в Тюмени.;На улице Марины Расковой в Тюмени.;На улице Марины Расковой в Тюмени.