Один день в Хиросиме
Окончание. Начало в N141.
Целый раздел музея посвящен хибакуся — так в Японии называют жертв атомной бомбардировки. Здесь немало фотографий, живописующих лучевые ожоги и прочие человеческие страдания. Все эти снимки сделаны спустя много дней, а то и месяцев, после бомбардировки. А фотографий того, что творилось в Хиросиме сразу после взрыва, очень мало. Некому было снимать. Фотокорреспондент местной газеты по фамилии Мацушиге оказался недалеко от центра взрыва, но сделал только шесть кадров. Больше не смог, хоть и уговаривал себя, что он должен снимать, что это его работа. Вокруг него были умирающие люди, с них кожа свисала лохмотьями, они просили пить, они кричали, и он не мог работать, не мог снимать, хоть и помочь он им тоже не мог. Он плакал.
В музее многие ходят с платочками. Я видела, как какой-то мужик вытирал глаза.
Немало сильных и даже шокирующих экспонатов. Вот, к примеру, ржавый трехколесный велосипед. Его хозяину было три года одиннадцать месяцев. В 8 часов 15 минут 6 августа 1945 года этот мальчик катался во дворе своего дома на велосипеде, а дом находился в полутора километрах от того места, где взорвалась бомба… В общем, к вечеру мальчик умер. Папа похоронил его во дворе — вместе с велосипедом и еще с каской.
Когда я пересказывала эту историю Андрею (мы не все смотрели параллельно, музей очень большой), мой голос сорвался.
— Он что, не мог снять с него каску? — спросил Андрей (мы уже насмотрелись в музее всяких ужасов).
— Нет. Ну, то есть не знаю. Не в этом дело. Это были его любимые игрушки — трехколесный велосипед и настоящая солдатская каска. Папа похоронил его вместе с любимыми игрушками…
Я не смогла закончить рассказ — упомянуть о том, что через сорок лет отец выкопал останки сына и перезахоронил, а велосипед и каску подарил музею. Слезы у меня прямо-таки полились из глаз. А мой четырехлетний сын стоял рядом и жалел меня. Никогда не куплю ему каску.
Но если попросит, куплю обязательно. Как писал Набоков: «Балуйте детей… вы не знаете, что их ожидает».
… Когда мы вышли из музея и сели в такси, дети спросили: ну, а американцы — они раскаялись, они пожалели о том, что сделали? Что тут сказать? Те американцы, что приходят сюда и пишут разные там слова в огромной гостевой книге — они да, пожалуй, раскаялись. В 2005 году 57 процентов американцев считали бомбардировку Хиросимы обоснованной (сообщало агентство РБК со ссылкой на Reuters — опрос проводил институт Гэллапа накануне 60-летия траурной даты). В 1995 году таких американцев было 59 процентов. При этом процент тех, что не считает ее обоснованной, остался прежним — 38. Стало быть, увеличилось число равнодушных.
А политики, военные — люди, принявшие решение о бомбардировке и осуществившие ее? Я читала, что Трумэна «никогда не мучила бессонница» по этому поводу. А Пол Тиббетс, командир бомбардировщика В-29 «Энола Гэй», сбросившего бомбу, заявлял: «С моей стороны было бы лицемерием сказать, что я испытываю какие-либо угрызения совести». В интервью, данном им накануне 60-летия бомбардировки американскому журналу «Seagull», генерал Тиббетс рассказал, что его мать, Энола Гэй Тиббетс, до самой смерти гордилась тем, что ее имя дали бомбардировщику.
Я выросла в убеждении, что Тиббетс сошел с ума, узнав о последствиях ядерной бомбардировки. Но это не так. Он умер 1 ноября 2007 года в возрасте 92-х лет, оставаясь в трезвом уме и твердой памяти. Разве что перед смертью немного болел. Информационные агентства, сообщившие миру о его смерти, не уточняли, чем именно. Зато подчеркнули, что Тиббетс просил не делать на его могиле надгробия, чтобы лишить прогрессивную общественность возможности использовать его могилу для проведения акций протеста. А самолет «Энола Гэй» с 2003 года является экспонатом американского музея аэронавтики и космоса.
Характерно, что ключевое слово экспозиции — не взрыв, не бомба, а «эксперимент». Точнее, «атомный эксперимент». За несколько месяцев до 6 августа американцы перестали бомбить Хиросиму, в то время как другие города подвергались чуть ли не ежедневным авианалетам. В марте 1945 года зажигательными бомбами был значительно разрушен Токио, около ста тысяч его жителей погибли. А Хиросиму не трогали. Вот и в то утро, когда в небе над городом появилось три самолета, система предупреждения сработала, но никто не побежал в укрытие: «Всего три самолета — наверное, разведчики», — решили люди. Они знали, что авианалет — это когда сотня самолетов. И долго не могли поверить, что чудовищной силы взрыв произвела всего лишь одна бомба. Однако всей силы ядерного оружия не знали даже сами американские ученые. О проникающей радиации только догадывались. Поэтому вместе с самолетом «Энола Гэй» к Хиросиме следовали два других, на одном была какая-то специальная аппаратура для определения параметров взрыва, с другого велась фотосъемка. Американским воякам было дико интересно посмотреть, что получится. Результатом они остались довольны. А мир ужаснулся. И это тоже было на руку администрации Трумэна.
Собственно, японские военные (и политики) ничуть не лучше. Спрашивается, что делали эти 8,5 тысячи хиросимских школьников на улице в то утро? Они участвовали в противовоздушной обороне или как это там у них называлось. Они надели форму и отправились к месту исполнения своего гражданского долга, который им внушила милитаристская пропаганда. А теперь мы смотрим в музее на коробку со спекшимся завтраком, на обгоревшую — детскую! — форменную одежду, на чьи-то сандалии. Рядом с нами топчутся японские подростки: у них явно исследовательский интерес. Тычут пальцами в витринное стекло, и, даю голову на отсечение, цинично обсуждают между собой какие-то сугубо практические вопросы. Они не плачут и вообще не выглядят сколько-нибудь удрученными. В этом их превосходство над иностранными туристами. Я читала, вообще-то, что у японцев присутствует некий элемент национального самолюбования: мол, мы единственные, на кого сбросили ядерную бомбу, заряд которой эквивалентен 20 тысячам тонн тротила, кто пережил последствия радиации и все такое.
Сказать, что Япония пережила все это, не совсем правильно. Хотя уже в шестидесятые годы город Хиросима был полностью выстроен заново. Сейчас здесь живет больше миллиона человек, есть университет, предприятия, банки…
Япония переживает до сих пор. И до сих пор все сложно. К примеру, если раньше хибакуся страдали от дискриминации, то теперь к ним могут подойти на улице и сказать: вам везет, вас государство содержит. Другой пример: парк Мира многократно подвергался нападениям вандалов. То краской зальют кенотаф, то подожгут гирлянды бумажных журавликов. А 26 июля 2005 года один японец при помощи зубила полностью уничтожил надпись на мемориале — «Спите спокойно, ошибка не повторится». Полиции он объяснил, что сделал это по идейным соображениям — мол, о какой ошибке идет речь?
Надпись восстановили, но споры не прекратились.
Мой мальчик играет в войнушку с соседским сыном Демой. Деме семь. У них какая-то помесь обычных солдатиков и компьютерной лексики. «У тебя сколько жизек осталось? У меня еще три жизьки». Я в шоке. А потом решила, что это, наоборот, хорошо. Мальчишки хоть и маленькие, но, кажется, интуитивно чувствуют: война игрушечная, а жизнь — нет. И жизни не может быть три или десять. Только одна. Не могут они этого не знать. В свои-то годы. Хочется верить.
9 августа 1945 года с взлетно-посадочной полосы острова Тиниан поднялся еще один бомбардировщик, чтобы сбросить на Японию вторую бомбу (кодовое имя — «Толстяк»). В связи с густой облачностью над намеченной целью, городом Кокуру, пилот выбрал запасной вариант — город Нагасаки. От взрыва «Толстяка» погибло 70 тысяч человек. Через 35 лет после этой бомбардировки, в 1980 году, общая численность ядерных зарядов на Земле была эквивалентна 1 миллиону бомб, сброшенных на Хиросиму. Этого было достаточно, чтобы уничтожить все живое на Земле.
***
фото: музей Мира в Хиросиме у вечного огня;велосипед из 45-го года;журавлики Садако.