Все дороги художника ведут в Рим
Наша беседа с заслуженным художником России Александром Павловым выросла из одного-единственного вопроса. Проговорив с ним два часа, перебрав множество деталей, мнений, впечатлений, я поняла, что все это время Александр Николаевич отвечал вот на этот вопрос:
— Не было ли у вас проблемы, с которой сталкиваются многие художники: после знаковой выставки, проведенной в том месте, о котором живописец давно мечтал, трудно снова начать писать. Свершилось нечто, сбылась мечта, и теперь не понятно, что делать дальше…
— Этот вопрос, действительно, встает перед всеми, — согласился Александр Николаевич. — Говорят, у многих в такой момент наступает период депрессии. У меня так не бывает. Может, потому что я начинаю переосмысление собственной работы еще до возвращения домой, там, на месте.
ДРУГОЙ СНЕГ
Павлов знает, о чем говорит. Знаковых выставок в его жизни было несколько. В Русском музее. В Венгрии и Чехии. В Португалии и Испании. Наконец, в Риме, куда художник совсем недавно возил выставку «Мороз и солнце…»
Он привез в Италию наш снег -зимние пейзажи. Долго размышлял: как жители южной страны примут тюменские сугробы? Итальянцы, что пришли на выставку во дворец XVI века Санта-Кроче, подолгу смотрели на картины. Некоторые даже подходили поближе и трогали застывшие мазки масляной краски. Потом начинали говорить. Итальянского Александр Николаевич не знает, но отдельные слова, например, «браво!», понятны и без перевода.
Восторгу зрителей художник даже немного удивился: какие ассоциации у южан могут возникнуть со снегом? Что они чувствуют, глядя на полотна? Оказалось, почти то же самое, что и мы, сибиряки, живущие среди сугробов большую часть года. Только для нас снег — обычное явление, а для итальянцев — настоящее стихийное бедствие.
— Но он у вас другой, — говорили художнику зрители. — Красивый, теплый.
НЕ ТУРИСТ
Собираясь в дорогу, Павлов понимал, что едет в страну, где работали Тициан, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело… Что такое Рим для живописца? Вечный город? Сосредоточение шедевров живописи и архитектуры? Воспоминания о тщательно изученных в юности репродукциях полотен мастеров эпохи Возрождения? Недостижимый пик?
Наверное, общепринятой формулы, однозначного ответа нет. Для каждого — это и все вышеперечисленное, и что-то свое, отдельное.
— Если бы я был просто туристом, то впечатления, скорее всего, родились бы иные, — размышляет Александр Николаевич. — Я был бы оторван от своей страны, от своих работ. То есть, поездка действовала бы на меня опосредованно, не прямо. Но я выезжаю со своими работами. И не для того, чтобы условную галочку где-то поставить — вот, у меня была выставка в Риме! Я везу работы не случайные, везу лучшие. Мог бы, конечно, никуда их не возить, сидеть дома, восхищаться ими сам, не сравнивая ни с чем… Но вывезти свои картины в другую страну — это словно увидеть собственного ребенка в другой среде. Дома он, например, один -спокойный, послушный. А в школе или с друзьями — другой. Вот и с картинами происходит нечто похожее.
Вероятно, нынешним римлянам не пришло бы в голову сравнивать наследие эпохи Возрождения с теми картинами, что привез им сибирский художник. Да и сам Павлов не сравнивал. Но очень волновался: как он будет ощущать себя в столице искусств, какими глазами увидит собственную живопись?
— Я рассчитывал на то, что мои картины в Риме выдержат испытание. В первую очередь, в моих собственных глазах. И, к счастью, не ошибся. Я всегда готовлюсь к худшему, а получаю лучшее. Жизнь преподносит удивительные вещи: прекрасные залы для экспозиций, удивительную среду, атмосферу, замечательных людей. Чувство такое, будто приезжаешь не к чужим людям, а к единомышленникам.
Мир, как известно, полярен. Иногда — до абсурда. Особенно в искусстве. Один считает, что авангард — высшее достижение человечества. Другой — называет иное. Поскольку критерии и оценки сильно размыты, то мне порой не хочется снова и снова доказывать что-то, теоретически готовить зрителя к просмотру выставки. Я-то пытаюсь просто утверждать своей работой те принципы и идеалы, которые считаю для себя основополагающими.
Но когда твои работы зрители понимают и оценивают адекватно задуманному тобой, то все пустые разговоры о том, надо это или нет, здорово это написано или плохо, уходят на второй план, они не нужны. Идет разговор об искусстве и его нюансах, которые ценны.
Именно это и произошло в Риме. Именно там Павлов окончательно понял, что его картины «выдержали». Что нет необходимости сравнивать себя ни с кем. Просто потому, что каждый из живописцев идет своей дорогой и выполняет свои задачи. Вечеллио Тициан, например, — один-единственный, другого такого в мире нет. Но нет и другого Александра Павлова, перед картинами которого замирают люди разных стран и возрастов.
ПУТЬ К СИКСТИНСКОЙ КАПЕЛЛЕ
Но Павлов приехал в Рим не только, чтобы посмотреть, как «работают» его полотна в новых декорациях. Он хотел учиться -«воочию убедиться в истинности тех вершин живописи, которые существуют». Книжные репродукции и собственный взгляд — слишком разные вещи, чтобы слепо верить первым.
— Увидеть! Убедиться, что это есть! Я знаю, что были Леонардо и Микеланджело, которые прекрасно писали, великолепно знали анатомию и перспективу. Но мне было важно понять: какой импульс дает их искусство, раз столько лет люди едут из разных концов света, чтобы посмотреть на их работы?
К Сикстинской капелле, как и вообще к Риму, Павлов шел, кажется всю жизнь. Читал поэзию Микеланджело. Его письма. Смотрел на репродукции росписей, фото скульптур. Изучил манеру письма художника, знает, как она складывалась, как он работал, по какой штукатурке. О том, как Микеланджело расписывал потолок Сикстинской капеллы, четыре года пролежав на лесах под потолком, запрокинув голову.
— Вокруг художника много лирики, такой романтический ореол. Это здорово, это должно быть. Но интереснее — как же действуют его работы? В первый же день в Риме было желание бежать, смотреть, но я оттягивал встречу, готовился к ней.
Дня через три пошел в музей Ватикана, два часа провел в очереди, которая выстраивается каждый день. Люди едут со всего мира, кого только нет! По разговорам понимаешь, что многие приезжают уже не в первый раз.
Маршрут по музею построен таким образом, что попадаешь в капеллу, только пройдя другие залы. Видишь прекрасные росписи Рафаэля, скульптуру, и пробегаешь современное искусство. Капелла — огромный зал. Освещена не слишком ярко, только под потолком есть окна. Поднимаешь голову к своду — вот она, роспись Микеланджело! Я художник, многое знаю, умею и видел, но… я был поражен.
Александр Николаевич достает свернутый трубочкой плакат — репродукцию росписи Микеланджело, купленную в музее Ватикана. Разворачиваем, склоняемся над ней. Кажется, удалось опомниться только минут через 15 — так много деталей, сюжетов, красок. Причем краски такие яркие, словно роспись сделана только вчера. Или как следует обработана в графическом редакторе. Но нет, Павлов говорит, что по цвету репродукция очень близка к оригиналу, которому, между прочим, перевалило за 500 лет! Очень светлая живая роспись, непривычная для католических храмов, которые, как правило, украшали более темными красками.
— Мне хотелось ее сфотографировать самому, — говорит художник, рассматривая работу Микеланджело, наверное, в сотый раз. — Просто, чтобы осознать, что я это видел своими глазами. Кажется, что это чудо сейчас исчезнет! А ведь я знаю эту кухню, знаю, как расписывается такой свод… И все равно чудо, нечеловеческая работа. А фотографировать там нельзя.
НЕ ТЕЛО, НО ДУХ
— Мы говорим о Возрождении и итальянских мастерах. Но разве России нечего противопоставить? — спрашиваю я.
— Почему же, есть. В России много гениальных художников и шедевров мирового уровня. В первую очередь, иконы Андрея Рублева. Хотя они, конечно, другие. Если итальянское искусство пошло по той линии, что ближе к человеку (анатомические подробности, работа с пространством и светом), то русская иконопись, древнерусская живопись пошла по другому пути — плоскостного декоративного решения. Но! Она покоряет как раз тем, что убрана вся телесность. Зато есть дух и поэзия. Наверное, сказалось ограничение русских иконописцев в средствах, которое в итоге вылилось в возможность в чем-то остро брать и оттачивать. Лики, понимаешь, лики… Можно писать портреты красивых женщин, и хорошо писать. Но это будут красивые женщины, а итальянской Мадонны или русской Богоматери среди них не будет.
— Тогда зайдем с другой стороны. Что современность может противопоставить эпохе Возрождения?
— Не знаю. Очень мало.
— Вы сказали «пробегаешь залы с современным искусством»… Пробегаешь?
— Это как будто смотришь выставку детских рисунков по пути на серьезную выставку. Вроде бы и симпатично, но взглянул и дальше побежал.
— Почему так?
— Большинство людей так и воспринимают. Даже Пикассо рядом с Микеланджело смотрится слабо. Другие — еще хуже. Грустно. Хочется видеть современников, которые бы в живописи достигли таких вершин, но этого нет. Это даже не мое личное разочарование, это заметно всем и невооруженным глазом. Знаете, в Риме не так много выставок современного искусства, а те афиши, что я видел… ну, мне было жаль времени. Какие-то отходы деревообработки наклеены: кубики, шарики, ромбики — на такую вот композицию предлагали взглянуть…
… Александр Николаевич хранит конверты с названиями полотен: за рубежом их подписывают на двух языках — русском и той страны, где состоялась выставка. Это, конечно, маленькие свидетельства встреч с новыми людьми и городами. Память хранит больше.
А поездку в Рим Павлов еще и осознать до конца не успел — настолько грандиозны его впечатления. Но, приехав домой, снова взялся за кисть. Если в современном искусстве так мало произведений, на которые не жаль времени, то надо писать. Писать и показывать: дома и за рубежом, где картинам Павлова зрители говорят «браво!» — слово, не требующее перевода.
***
фото: Александр Павлов показывает мини-выставку своих картин — на фотографиях;Одно из снежных полотен художника — «Мартовские тени»;Римляне на выставке Павлова во дворце Санта-Кроче;Российские пейзажи для итальянцев хоть и новы, но привлекательны.