Мальчишки играли «в Чапаева»…
Летние каникулы 1941 года. Мальчишки деревни Турушево Исетского района играли «в Чапаева». Третьеклассник Мин Серков всегда вызывался стоять часовым у знамени. Был на страже и в тот день, когда по селу побежали бабы с истошными криками: «Война! Война!» Дети не сразу поняли, что это по-настоящему.
Отца Мина, Якова Карпеевича Серкова, 1903 года рождения, забрали не первым призывом, но вскоре после начала войны. Перед отправкой на фронт он усадил за стол жену Зою Федоровну и сына — прощаться.
— Мать плакала, — вспоминает Мин Яковлевич. — Причитала: «Яша, у нас коровы, свиньи, овцы, куры!.. Что я одна с этим всем хозяйством делать буду? Как нам без тебя жить?!» А отец удивляется: «Кто сказал, что вам без меня долго придется? Уже к осени разгромим фашиста — вот увидишь! Вернусь домой — и заживем, как прежде!» А потом мужики начали уходить из деревни один за одним. На телефоне в сельсовете дежурили девушки, а кто-нибудь из нас — мальчишек — всегда поблизости на лошадке был. Позвонят с сообщением, что такого-то и такого-то завтра с утра в районном военкомате с вещами ждут, гонец тут же скачет к нему. Представьте себе: известие о том, что мужику на фронт надо, поздно вечером в деревню пришло, а мужик тот, может быть, в поле, в нескольких километрах от деревни. Собирается наспех и — домой. Даже в бане помыться не успевает… Да что там баня! С детьми своими попрощаться не успевает, потому что они уже спят — во сне целует их, так и уходит. Женщины горевали шибко, но не случалось такого, чтобы кто-нибудь своего мужа дома удерживал. Знали ведь, что идут они за правое дело воевать, а поэтому хоть со слезами, но отпускали. И все ждали почтальона — с надеждой и страхом одновременно. Почтальон письма по домам разносила с полудня до часу дня. Бывает, смотришь, что она во двор чей-то заходит, и загадываешь про себя с содроганием: не раздастся ли со двора вой? Если воют, значит, похоронка пришла. А если письмо о том, что солдат пропал без вести, то это, можно сказать, за счастье было. Соседи принимались утешать: «Если не похоронка, то жив — в плену или в партизанском отряде. Вернется!»
Нам — деревенским детям — легче, наверное, было привыкнуть к тому, что в войну много работы на наши плечи свалилось, потому что мы и до войны работы не боялись. Я еще в первый класс не пошел, когда стал с отцом в колхоз ездить. Он тогда бригадиром был: все посевные, все уборочные — на нем. А в мои обязанности входило копны сена на лошадке перевозить. Каждое утро переживал, как бы другие мальчишки раньше на конюшню не прибежали, лошадок не разобрали — вот как помочь взрослым хотелось! А когда отец ушел, я и вовсе готов был день и ночь трудиться, лишь бы только матери хоть какое-то облегчение. Но и школу не забывал — там теперь не только обычные уроки нам преподавали, но и военную подготовку.
Соседский дед из дерева мне ружье выстругал и две гранаты: мы учились их бросать — стоя, с колена, лежа. А с автоматом деревянным ползали по-пластунски. Девчонки себе санитарные сумки пошили — так что тоже при деле были. Мы и на улице продолжали к войне готовиться: я бегать тренировался на длинные дистанции, приучал себя не бояться темноты.
А в 1943 году у нас с приятелями появился свой символ: у одного парнишки брат на фронте погиб, так им домой прислали его гимнастерку, планшетку, пилотку. Вот эта пилотка и стала для нас знаковой — надо было заслужить, чтобы тебе ее дали примерить. Если дружбой дорожишь, честный и смелый, значит — заслужил!
Мы, конечно, смелыми были, но все равно дети же. Помню, нас с другом Алешкой прикрепили к машине с зерном, которая из нашей деревни в Ялуторовск ехала — трехтонка. Мы в Ялуторовск приехали, там водитель машину на весы загнал, потом разгрузили ее — и снова на весы. Нам кладовщица квитанцию выдала, и мы уехали. А в Турушево нам говорят: «Ах, вы такие-растакие, вы как умудрились полторы тонны зерна умыкнуть?!» Это мы-то — два мальчишки-школьника! Нас такой ужас охватил -если за горсточку зерна, которую, иной раз, женщины с поля в кармане халата уносили домой, в тюрьмы сажали, то тут полторы тонны зерна! Потом разобрались, что квитанция чужая — не на трехтонную, а на полуторатонную машину. «Езжайте, — сказали нам, -на чем хотите в Ялуторовск, но привезите свою квитанцию!» Мы с Алешкой на МТС еле упросили, чтобы нас подсадили к кому-нибудь до Ялуторовска. Ох, уж наревелись от души в дороге — и к тюрьме уже приготовились, и к расстрелу.
В нашей школе в то время только до пятого класса учиться можно было, и многие на этом и останавливались. А я решил в шестой поступить — ходил за семь километров в деревню Мостовку Курганской области. Если уж непогода была, то у бабушки там ночевать оставался. Мальчишки меня отговаривали: мол, далась тебе эта учеба — лучше уж в свободное от работы время на вечорки в клуб ходить! А я как из школы не приду, постоянно им что-нибудь интересное — о чем от учителей узнал -рассказываю. Отрывки из «Евгения Онегина» наизусть читал, и тогда они соглашались, что вечерки — это, конечно, хорошо, но и школа не хуже.
Ну, а работа так и продолжалась — днем в колхозе, а ночью дома картошку копали: со своего огорода с матерью по 250 пудов картофеля собирали — примерно 50о ведер по восемь килограмм. Это-то нас от голода и спасало. А ведь еще надо было дрова на холода запасать. Те деревяшки, что Исеть на берегах после разлива оставляла, я в руках домой таскал, а чтобы что-то посерьезнее можно было привезти, на то нам колхозного быка Борьку давали. Вот важный был! Его с рук на руки передавали — из двора во двор. И в каждой семье его, пожалуй, лучше, чем самих себя, кормили. Выручал нас, конечно, чего уж говорить… Лошадей-то почти всех на фронт отдали — со слезами их подстригали и намывали перед отправкой. Тех, что остались — Карюха да Рыжуха, — на полевые работы брали.
Еще раненых на них возили, которых комиссовали по состоянию здоровья. Их до райцентра на машине довозили, а оттуда уж на перекладных: летом — на телеге, зимой — в санях по деревням окрестным развозили. Бывало, везем фронтовика и все выспрашиваем у него: «А моего папку не видели на фронте? А моего?» И в доме его полдеревни уже ждет с теми же вопросами. Однажды один сосед сказал, что слышал: подразделение, в котором мой отец служил, в большом бою участвовало. Еще до того, как мы на отца похоронку получили, мать не удержалась, ходила гадать на него к бабкам. Гадание показало могилу. Знаем, что ранен был в бою в марте 1943 года, погиб под Ленинградом. Оставалась у нас карточка фронтовая его. Я, мальчишкой, плакал над этой карточкой, слеза на лицо отца попала, стереть ее хотел, смазал краску -и лицо смазал. Э-э-эх, еще горче расплакался.
В войну да и после войны разные люди по деревням ходили. Как говорится: кому война, а кому мать родная. Однажды люди шли по улице и говорили, что за ними обоз с мылом едет. Деревенские им деньги отдавали, взамен те какие-то бумажки выдавали, на которые якобы мыло обменять можно будет. А обоз так и не пришел.
Или вот еще: фотограф объявился. Тогда, особенно в деревне, это вообще в диковинку было. Все стали одежду почище да понаряднее искать, детей самых малых собрали, позировали. Фотограф обещал, что напечатает карточки и принесет через несколько дней. Ни снимков, ни фотографа мы так и не дождались, а деньги ему заплачены были. Так что фотографий той поры у меня нет. Разве только та, что в Тюмени была сделана, в железнодорожном училище, куда я после седьмого класса поступил, но долго не проучился. Сначала простыл сильно, а потом мать отговорила. Сказала: «Это же ты постоянно грязный будешь — уголь кидать!» Оно и к лучшему было, что ушел. С самого детства у меня душа к пограничной службе лежала.
Отслужил в армии, отучился в высшем пограничном военном училище в Алма-Ате, вышел оттуда офицером-кавалеристом и был направлен на советско-иранскую границу. Отпуска после учебы дали 15 дней, и за это время мне надо было найти. невесту. Времени на ухаживания и прочие шуры-муры нет! Так я и сказал своей будущей жене Серафиме Александровне, с которой еще в школе познакомился. В ЗАГСе я вытребовал, чтобы нас в тот же день расписали. Потому как офицеров в то время очень уважали, нам пошли навстречу, только свидетелей потребовали. Пришлось первых парня и девушку с улицы звать. Они с готовностью согласились помочь в добром деле.
Так и уехали мы с Серафимой Александровной на заставу вместе. Жили в землянке, спали на ее пальто, накрывались моей шинелью первое время, пока не обустроились. И мать я с собой забрал, потому что после гибели отца дал себе слово, что никогда одну ее не оставлю. Так и были они -две мои боевые подруги. Мать в 1983 году уже в Тюмени схоронил. А Серафима Александровна в прошлом году меня покинула.
… После службы на границе Мин Яковлевич Серков с 1971 по 1981 год работал замполитом в тюменской исправительной колонии N 1. Он и сейчас часто тут бывает — в совете ветеранов. А также приходит к школьникам — на уроки мужества. Говорит, что его — так любившего играть «в Чапаева», — очень удивляет, когда сегодняшние мальчишки на вопрос: «Служить-то пойдете?» отвечают: «Не знаем.»
***
фото: Мин Серков;Мин в тюменском железнодорожном училище.