Работа как подвиг
Война меняет представление людей о жизни, заставляет иначе относиться к вещам и делам. То, что могли бы счесть подвигом или очень серьезным поступком в мирное время, на войне становится повседневным трудом.
— Я родился в Чувашии. В деревне Сугайкасы Канашского района. В семье нас было трое детей: я — старший, сестра Валентина на четыре года младше и брат Геннадий младше на шесть лет, — вспоминает свое военное детство Иван Тимофеевич Тимофеев. — Отца моего Тимофея Романовича забрали на фронт в 1942 году в марте месяце. А в 1943 году в сентябре он умер от ран. Похоронен в Великих Луках. Сестра моя потом туда ездила и на памятнике над братской могилой нашла его имя, фамилию и отчество. В последний раз я его видел, когда мне было девять лет. Но память сохранила, как мы с ним до войны строили баню в огороде: деревянную, камнем обложенную. Мы камни собирали с отцом на речке и привозили на лошадях. Помощи от меня тогда немного было, но он все равно с собой брал. Прежде чем пойти воевать, он работал в колхозе бригадиром полеводческой бригады, которая сеет, пашет и убирает урожай. А когда он ушел, его место на этой должности заняла наша мать Анастасия Кузьминична. После войны пришли мужчины, и маму переназначили на должность молоко-сборщицы, на которой она работала до 50-х годов. Такие вот две большие должности были в ее жизни. 18 сентября мать получила извещение о смерти отца. А через три дня я сломал ногу: дело мое тогда было собирать по улице скот — коров, овец — сбивать их в стадо да приводить к пастухам. Но в тот раз коровы начали бодаться. Я их хотел разнять, кричал, но на мои слова они — ноль внимания. Одна корова наступила мне на левую ногу и сломала. Со скотиной мы, дети, работали часто. И много с ней историй связано. Мы с младшим братом пасли рабочих быков: однажды начался дождь, гром загремел. Мы скотину под деревья согнали, а два быка остались на поле стоять, не пошли. И молния прямо в них попала и наповал. Или в другой раз ночью мы быков в овраге пасли. И заснули. Просыпаемся — светло, солнце греет. А быков нет ни одного — разбрелись. На соседнее колхозное поле пришли и начали все портить. Их, конечно, там поймали и в амбар заперли. Но нас потом трясли с братом. Даже хотели штраф наложить. Да только что с нас взять, мы же маленькие.
В теплое время года дети все работали в колхозе. Без выходных и праздников. Никто не заставлял, сами шли. Мне, например, как-то доверили тяглового быка (лошадей-то забрали, оставили только таких, на которых сильно не поработаешь). Женщины хлеб серпами убирают, но его же надо с поля привезти на ток, где молотилка работает. Мы с братишкой и возили: я поднимал охапки колосьев и на телегу складывал, а он подальше к стенке оттаскивал — маленький же, сил немного. А бык скотина такая интересная. Он если воду увидел — его ничем не удержишь, ему надо пить. Была у нас неподалеку небольшая речушка, и так в нее и заехали: бык в воде, а наша телега дорогу перегородила, по которой другие мальчишки ехали. Как быть? Один из них разделся, быка рассупонил, вывел его, и телегу мы вытащили.
А однажды в колхозе сгорел коровник. Я как раз на пожарной каланче дежурил — давай сигналить! Прибежали все — тушили. Но он все равно подчистую сгорел. Решено было построить новый, недалеко от деревни. И в эту строительную бригаду нас с братом включили (это, правда, после войны было, но сразу после). Мы всякую мелкую работу делали: то подать, это принести, топор и пилу, чтобы наточить, — к кузнецу свозить на телеге. И бревна возили. Их наши колхозницы на поляне — далеко, не один десяток километров — нарубили. Вот раз поехал я один. Бревно-длинномер мне загрузили, я его повез. Тут дождь пошел, а дорога-то грунтовая. Подъезжаю я к последней деревне перед нашей — весь промокший. А она в горку. И ноги-то у лошади скользят. Не может она. Кое-как до ближайшего дома добрались. Попросил хозяев бревно оставить, я потом за ним посуху вернусь и заберу. Они мне помогли. Когда я до дома добрался, мать заждалась, переживала. Сразу меня раздела и в баню парить — в деревне ведь ни больницы, ни поликлиники, единственный фельдшер на всю округу и тот в райцентре. Веником мать мне ноги парила, и болезнь меня не взяла.
А вот питания нам хватало. Хлеба, конечно, не было — за трудодни зерно не давали, давали солому для скота. Но была картошка — на завтрак, обед и ужин. И корова была своя. Так что голода не испытывали. И в школу ходили. Правда, в здании нашей школы расквартировали штаб учебного полка. В нашей деревне в войну готовили солдат: стрелять учили, в колонне ходить, маршировать. Любимое дело нам, ребятне, было: в овраге они организовали стрельбище, когда там занятия проходили, стоял караул. А как заканчивали стрелять, так караул снимали, и мы в этот овраг скорее торопились — гильзы собирать. Для нас это были игрушки до того интересные! Другого-то ничего не видели.
В войну мы занимались в избе-пятистенке, обратно в школу-то только после вернулись. И тогда же к нам офицер приехал: преподавал немецкий, литературу, физкультуру и рисование. В институте иностранных языков он заочно учился, но главной своей дисциплине был предан. Даже ходил преподавать немецкий в соседние села. Потому мы и знали этот предмет хорошо. Потом, когда я семилетку закончил и в восьмой класс в город Канаш поступил, мы с товарищем, который со мной вместе в деревне учился, всегда по немецкому урок отвечали, если приезжала какая проверка из района. Лучше всех знали. Правда, в Поволжском лесотехническом институте имени Максима Горького мне пришлось заниматься английским. Но и поступил, и выучился на лесоинженерном факультете. И будущую супругу Валентину Гордеевну там на танцах встретил. С ней-то мы по распределению в Тюмень и попали. И всю остальную жизнь здесь прожили.
Наверное, это хорошо, что боевых действий мы не видели — моя деревня Сугайкасы в 120 километрах от Казани. Но День победы я помню хорошо: как по радио передавали, что война кончилась, и все люди собрались около школы и радовались, бросали шапки и кричали: «Ура!»
***
фото: Десятилетний Иван Тимофеевич;Вместе с женой Валентиной вскоре после свадьбы.