Владислав Крапивин. Кабул
Фрагменты из нового романа «Тополята»
Продолжение. Начало в NN218, 226, 229, 232, 235, 242 (2010 г.) и в NN 2, 7, 8 (2011 г.)
ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
Брат Нефед занимал должность старшего воспитателя. Воспитатели отрядов были скорее надзирателями, следили за порядком, но никакой педагогикой не занимались, а брат Нефед казался вездесущим. Умел всегда оказаться в нужном месте в нужный момент и сказать подходящую речь. Было заметно, что другие взрослые побаиваются его…
Был в лагере лишь один человек, всегда споривший с Нефедом. Парень лет двадцати по прозвищу Ампер. Прозвища в «Прямой дороге» не одобрялись, но этого звали только так. Известно, что «ампер» — единица, которой измеряется сила тока. Ампер ведал в лагере электричеством, телевизорами и компьютерами. Худой, с тонкими руками, с темной шапкой непослушных волос, напоминал он корнета Дарецкого из сериала «Крах Бонапарта». Однако в армии никогда не служил. Всю жизнь маялся Ампер пороком сердца (делали ему несколько операций, да без особой пользы). На весь мир смотрел он с насмешливым прищуром. Иногда брал гитару и пел собравшимся ребятам куплеты не благочестивого содержания, а, например, «Пират, забудь о стороне родной…» или «Меня укусил гиппопотам…»
Начальство терпело Ампера, потому что работал он за гроши, а дело свое знал отменно. Говорят, один раз все же уволили, но в «Прямой дороге» тут же вырубились все электронные системы и наладить их не могли никакие приглашенные мастера. Старец Ефрем и другие наставники решили, что Ампер — посланное Небом наказание, которое для пользы дела следует сносить смиренно.
История Ампера была известна многим. В прошлом году при крушении пассажирской летающей платформы «Ассунта» погибли его родители. Сиротами остались он и семилетняя сестренка. Пришлось продать квартиру, чтобы как-то существовать (зарплата лаборанта-физика была крохотная). Сняли комнату. Вскоре туда начали наведываться инспекторши из органов Опеки. Мол, нельзя, чтобы девочка-первоклассница жила с братом, который сам почти ребенок. Ей нужны взрослые наставники, нормальные условия и надлежащий уход. Начали таскать Ампера на разные заседания: отдай сестренку добром, опекунство тебе мы все равно не оформим. Тетеньки из Ювенальной юстиции начали готовить соответствующее решение. А для Ампера сестра Анютка была единственным светом в окошке. Он кинулся за помощью в разные конторы. Там его посылали куда подальше. Наконец занесло Ампера в церковную Общину Святой Ольги, община эта вроде бы занималась защитой детей. Православные власти всем сердцем ненавидели ювенальщиков, которые разрушали семьи. В общине Амперу посоветовали устроиться на работу в «Прямую дорогу» и взять Анютку с собой. Лагерь был открыт круглый год, и даже работала там небольшая школа. Ампер внял совету. Агенты Опеки и Ювеналки соваться в церковные заведения пока еще не решались, и сестренка оказалась в безопасности, а у Ампера — еда, крыша и мелочь на карманные расходы.
Ампер был благодарен судьбе, но ершистый свой нрав не смирил и примерным верующим не стал. Позволял «высказывания и всякие шуточки». Впрочем, обычаев лагеря старался не нарушать (надо помнить о сестренке) и даже на утренние и вечерние молитвы ходил аккуратно. Однако от любимых песен и от споров с Нефедом отказаться не мог. А Нефед не мог запретить ребятам слушать эти споры: получилось бы, что он боится доводов Ампера.
А чего было бояться какого-то «недоучившегося физика-ботаника» уверенному православному педагогу и набирающему известность писателю?
Да, Нефед Минищукин писал книги. Причем не нравоучительные притчи про то, как мальчики и девочки должны следовать библейским заповедям и слушаться наставников. Он сочинял боевые повести, о верных долгу и чести подростках, которые воюют с враждебными силами и спасают народы, в которых жива истина и справедливость. Несколько таких книжек выпустило издательство «НФ-Прима».
Однажды Нефед решил прочесть «любителям литературы» отрывки из новой вещи. Любителей собралось человек пятнадцать — после обеда, в беседке под елями. Пришел и Ампер. Минищукин покосился, но сразу сделал благожелательное лицо. Слушай, мол, не жалко, и ехидных замечаний я не боюсь.
… — «Сумрачный свинцовый рассвет наконец просочился в щели шалаша. Виктор протянул за голову руку и нащупал под свернутой плащ-палаткой, которая служила подушкой, отпотевший за ночь тяжелый «Дэ-два». И порадовался не первый уже раз, что это боевая «двойка», а не учебная «Дэшка-один», от которой в здешних условиях пользы было бы, как от мухобойки.
Васятка Потапин лежал в метре от Виктора и посапывал так уютно, будто спал в палате привычного лагеря «Воевода», а не в чужом враждебном мире.
— Васятка, подъем…
— М-м… — тот подергал торчащей из-под одеяла немытой пяткой.
— Я кому сказал!
— Щас…
— Василий, высеку, — пообещал Виктор ласково, но все же так, чтобы ясно было: обещание всерьез. А как иначе-то? Без дисциплины в момент сгинешь в этом непонятном, полном угрозы мире, где неразъяснимо все — и пространство, и время, и смысл.
Васятка стремительно вскочил и затанцевал от зябкости, поддергивая зеленые перекошенные плавки.
Виктор выбрался из шалаша. У тлеющего костра прикорнули Данил, Тая и Борис. Борис не спал, старательно таращился на тощий дымок, потому что был часовым.
— Встали, — сказал Виктор. Поднялись сразу. Это ведь не десятилетний недоросток Васятка, из которого еще делать и делать человека.
Тая шагнула было в сторону озерка — умыться.
— Подожди, — велел Виктор… -Прежде молитва.
— Ой… — смутилась она. Встали шеренгой.
— Господи, благослови нас в начале дня и наставь на путь, ведущий к победе. — отчетливо сказал Виктор и замолчал. Потом каждый, даже Васятка, с полминуты шевелил губами, просил о чем-то своем. И, наконец, Виктор заключил: — Да поможет нам Создатель на нашем пути.
Путь был неясен. Однако же не зря судьба забросила их в этот мир.»
Речь шла о четверых восьмиклассниках и пятикласснике, которые отдыхали в летнем военизированном лагере «Воевода». Однажды в походе они отстали от группы, и во время грозы неведомая сила перенесла их то ли в другое пространство, то ли на чужую планету.
Хотя нет, планета была не совсем чужая, угадывались признаки Земли. Но времена оказались непонятные — то ли древняя эпоха, то ли непонятное будущее. Населяли планету злобные негритянские племена, желтые коварные расы и потомки ящероподобных пришельцев. Лишь временами встречались кучки робких белокожих аборигенов, в которых чудилось что-то полупотерянное славянское. От них юным гостям из нашего мира стало известно, что далеко — в землях у полноводного Днепруса — живут светловолосые и голубоглазые люди, более многочисленные, чем здесь, на юге. Это были остатки некогда могучей цивилизации. И сразу стало ясно, что должны сделать пятеро юных героев: пересечь многие реки и горные хребты северного полушария, добраться до тех племен, разбудить в них прежний гордый дух и память об истинной вере и дать толчок для возрождения славянского мира.
— А могут ли четверо мальчишек и девочка возродить чей-то гордый дух, если он за долгие века изжил себя в силу естественного исторического процесса? — подал голос Ампер.
— В том-то и дело, что не естественного! — вскинулся автор «Дыхания сизых льдов». — Ошибочного! Люди отказались от истинной веры, и развитие человечества пошло по неправильному пути. Великая славянская раса оказалась на грани гибели.
— И чтобы снова стать великой, она должна очистить матушку-планету от других племен. Так?
— Не очистить, а восстановить на планете естественное равновесие. Великие народы, исповедующие истинную веру, должны определять развитие мира. Разве не понятно?
— Вполне понятно, — отозвался Ампер, а маленькая Анютка, сидевшая у него на колене, с опаской глянула в лицо брата. — Все это не ново. Такие мысли в прошлом веке проповедовал один ефрейтор. Правда, радел он не о славянской расе, и вера у него была не та, но это не меняет дела. Известно, чем все кончилось.
— В том-то и дело, что не та! — веско возразил брат Нефед.
— Зато истинную веру быстренько насадят солдатики-восьмиклассники, которых воспитывает своими историями писатель Минищукин.
— Да пошел ты! — не выдержал писатель Минищукин. И спохватился, что поддался гневу: — Господи, прости меня грешного. Ну, читать дальше?
Большинство оказалось за то, что «конечно, дальше». И Нефед читал еще минут двадцать. Потом захлопнул папку. Провел пальцами по гладкому пробору, поулыбался и спросил:
— Ну, что скажут доброжелательные массы? Понравилось — не понравилось?
Народ был воспитанный, галдеть не стали. Сосед Кабула по келье Саня Гамов поднял руку:
— Мне понравилось, как они крошили черных на перевале. Тех целая толпа, а этих всего пятеро, но они изо всех сил. И Васька — клевый такой пацан. Сперва испугался, зато потом.
— Но понял ли ты, что дало Васятке сил преодолеть страх?
— Ну да! Тайка сунула ему гранату и показала, как дергать кольцо.
— При чем тут кольцо, брат Александр? — скорбно возразил брат Нефед. — Силу пробудил в нем Всевышний, дал почувствовать, что воюет Васятка за Прямую дорогу.
— Ну вот, как всегда. Опять записали Всевышнего в подельники своих кровавых авантюр, — вставил Ампер.
— Для кого авантюры, а для кого борьба за справедливость, — очень сдержанно отозвался брат Нефед.
Ампер вежливо спросил:
— Негры на перевале думали так же?
Нефед наконец вскипел:
— Да плевать мне на то, что думали негры! Я славянин, сын своего племени! И люблю именно его!
Анютка на колене у Ампера аккуратно подняла тонкую ладошку.
— Брат Нефед, а Иисус Христос говорил, что любить надо всех.
— Ну… говорил, конечно. Только надо знать, где и когда.
— Во-во… — с неожиданной жесткостью перебил его Ампер. — Слушайте, дети, брата Нефеда. Он вас научит понимать Христа. Применительно к политической ситуации.
Больше половины ничего не понимали в споре. Но кое-кто понимал. Например, Кабул. Он сидел на высокой скамейке и прижимался щекой к длинному луку — поставил его между ног и держал в кулаке вместе с пятью стрелами. Трогал жесткими перьями щеку. Пришел он сюда прямо со стрелковой площадки. Ходить по лагерю со спортивным инвентарем не запрещалось, лишь бы без баловства.
Кабул увидел, как Нефед покраснел. Стал, будто его папка с повестью. Он захлопнул ее и выговорил:
— Я учу детей, как сподобил меня Господь. Не тебе судить.
— А может, меня он как раз и сподобил судить — чему учишь. Вижу, сколько новых стукачей появилось в «Прямой дороге».
Кабул сразу понял, о чем речь. Нефед — тем более. Он разъяснил прямо:
— Не стукачей, а детей, ратующих за естественный порядок.
— Дэр натюрлихе орднунг, -уточнил Ампер.
Наверно, Нефед и Ампер снова поругались бы, но вдруг подняла руку смуглая неулыбчивая Наталка — одна из тех, кто занимался в секции лучников.
— Брат Нефед, мне вот что не понравилось в вашей повести. Как Виктор застрелил в избе троих парней. Прямо на глазах у матери. Мозги раскидало по стенам, прямо жуть берет.
Нефед покивал:
— Для того и написано, чтобы жуть брала. Чтобы читатель понял, какое оно нелегкое, воинское дело. Только жуть — это на полчаса. А если бы он их не кончил, сорвался бы поход и, глядишь, иной стала бы судьба славянского мира.
— Все равно. Мать-то что испытала при этом.
— Она так или иначе была на последнем издыхании. А на весах оказалась вся миссия. Наш герой это понимал.
Наталка глянула из-под густых бровей:
— А как он, этот герой, спал потом? И как вообще жил?
— Нормально жил! — вскинулся Нефед. — Это всякие интеллигенты придумали, будто мальчишки страдают, если поучаствуют в кровавом деле. А когда нервы здоровые и дело справедливое, никаких страданий у них нет! Надо только выспаться как следует, а утром позавтракать поплотнее.
И Кабул понял, что ступил на дорогу, ведущую из лагеря.
— Да! — сказал он и удивился звонкости своего голоса. — Надо только, чтобы еда была калорийная. Например, макароны по-флотски и жареные кабачки. С сыром.
Нефед глянул на него пристально и понимающе.
— Твоя точка зрения, Владислав, мне известна. — И встряхнулся. — Все, друзья, на сегодня отбой. Расходимся, скоро обед. А вы, Владимир и Владислав, задержитесь на минуту, решим кой-какие вопросы.
Все, кроме Кабула и Вовчика, разбежались в один момент. Вовчик глянул опасливо:
— А че я сделал, брат Нефед?
— Ты — ничего. Пока… Но сбегай, скажи Илье и Никите, чтобы сейчас пришли ко мне. Да еще Демид Капустин из соседней кельи. Три мушкетера, прости Господи.
— А они че сделали? — спросил Вовчик с осторожным любопытством.
Нефед снисходительно объяснил:
— Да ничего особенного. Разожгли на укромной лужайке костерок да жарили шашлык из хлеба. Провинность не так уж велика, однако же разводить без спросу огонь не позволено. Да и баловство с хлебом — тоже грех. Тянет на крапивное внушение средней порции. Ну, шагай.
— Ага. — Вовчик переступил, непонятно глянул на Кабула и побежал рысцой.
Кабул и Нефед оказались друг против друга. У Нефеда были водянисто-серые выпуклые глаза. Левый глаз чуть-чуть косил. Раньше Кабул этого не замечал. Нефед смотрел, будто ждал вопроса. И Кабул спросил:
— А это приятно, да, когда маленький перед тобой дрожит от страха? А потом пищит от боли?
Нефед ответил, будто ждал таких слов. Кивнул:
— Пищит, потому что искупает вину, это ему в поучение. А приятно от того, что лечишь от греха детскую душу.
— Ага… — сказал Кабул (и все у него звенело внутри). — Есть люди, которым нравится мучить ребят. Забыл, как называются.
— Это не про меня, — невозмутимо сообщил брат Нефед. — И не про лагерь. Здесь «не мучат, а учат». Вот таких неученых, как ты… Известно мне, что сегодня утром говорил ты непотребные слова. Когда тетива хлестнула тебя по руке.
Было такое, да. Пошел Кабул на стрельбище, чтобы потренироваться. Оказалось там пусто, лишь Вовчик преданно ошивался рядом, держал в кулаке стрелы. Кабул выстрелил и тихо взвыл. Он забыл надеть на предплечье кожаный щиток, тетива мстительно ударила его по голой коже у локтевого сустава.
Стрела торчала в центре мишени, но рука болела отчаянно. И Кабул, вспомнив интернатские термины, выпалил несколько слов, от которых, кажется, сам покраснел.
— Ух и выражаешься, — уважительно удивился Вовчик.
— Ладно, никто не слышит. Никто и правда не слышал. Кроме Вовчика.
Кабул приклеил к содранной коже подорожники, надел поверх них щиток и пострелял еще немного (Вовчик подавал стрелы). Однако сегодня результаты были фиговые. Насупленный Кабул пошел со стрельбища и устроился в библиотеке с журналами «Вокруг света». И даже не занес лук в оружейную комнату (может, предчувствовал что-то?).
Сейчас, перед Нефедом, он отпираться не стал.
— Вовочка настучал? А ведь я недавно объяснял ему про Иудин грех.
— Я знаю. И знаю, как он тебе ответил. По-моему, правильно.
— Все правильно, что на пользу начальству, — сказал Кабул. Звон внутри стал ровным и спокойным.
— Известно ли тебе, что сквернословие — грех, по тяжести своей равный курению и богохульству?
— Слышал, — согласился Кабул.
— Ты понятливый малый. Тогда пойдем со мной в уголок, где ты еще не бывал. Знаешь, куда?
— Видел.
— Вот и хорошо. Надеюсь, не будешь упрямиться? А то можно позвать помощников. Например, сестру Аксинью.
— Она тоже любит «учить»?
— Тоже, — улыбнулся брат Нефед.
— Не надо звать, — сказал Кабул. — Я сейчас.
Он спиной вперед шагнул к выходу из беседки. Лук был спущен. Кабул стремительно размотал тетиву. Коленом уперся в середину лука, надел петлю тетивы на латунный мысок. Четыре стрелы уронил под ноги, а пятую положил на выступ рукояти. Тремя пальцами взялся за капроновый шнур, чуть потянул. Похожий на тупую пулю наконечник теперь смотрел Нефеду в живот.
Нефед удивился, но только на секунду. Тут же скривил улыбку.
— Чадо неразумное. Снова угодишь за проволоку.
— Посмотрим, кто куда угодит.
— Ты же говорил, что не сможешь стрелять в людей!
— В людей — да. А в таких отморозков.
— Дурачок. Из этой игрушки никого не убьешь.
— Я и не хочу убивать. Я отстрелю тебе одно место. Больше не будешь работать воспитателем.
Толстая красная папка Нефеда была у него в руках. Он быстро опустил ее, заслонил низ живота. И приоткрыл рот. Затем будто очнулся, сделал шаг вперед.
Кабул понимал, что крепкую обложку с толстой пачкой бумаги стрела не пробьет. Но все же выстрелил именно в этот красный прямоугольник, в его центр. Нефеда отшатнуло. Кабул бросил в него лук, прыгнул назад и кинулся сквозь рябиновую чащу. В сторону реки. Там не было ограждавшего лагерь частокола. Этот стремительный бег — сквозь кусты, лужайки и сосновую поросль занял около минуты. И вот — обрыв над узкой, но неспокойной Товаркой. Солнце протянуло по ней золотые шнуры.
Подходящего спуска к воде не было. В сотне метров отсюда тянулась вниз лестница, она вела к отгороженному для купанья «загону», однако там наверняка дежурил сторожевой наряд. Кабул посмотрел вниз. Приказал себе: «Марш!» и прыгнул, целясь подошвами в крутой песчаный пласт. Песок будто охнул под Кабулом, и пласт поехал вниз, по веткам и плетям корней. Потом он рассыпался среди тонких, горизонтально торчащих кленов. Кабул схватился за ветки, подержался, прокатился кубарем несколько метров и оказался на плоских камнях у воды. Встал, пошевелил плечами, потоптался. К длинным царапинам на икрах прилипли песчинки, слегка болело ухо, но серьезных повреждений, кажется, не было. По-прежнему звенело внутри, но все еще от спора с Нефедом, а не от стремительного спуска.
Удивительно, что он не потерял бейсболку!
Кабул вынул из брючного кармана мобильник: работает ли? Надо же, работал, как ни в чем не бывало!
В лагере Кабул почти не пользовался телефоном: кому звонить-то? Один раз набрал номер мамы Эмы (позабыв про обиды), однако сеть была заблокирована. Оно и понятно — заграница.
Кабул спрятал мобильник под бейсболку и глянул через реку. Течение было не очень быстрым, но заметным. Кое-где вода кудрявилась у торчащих камней. Плавал Кабул неважно — где было учиться-то? Разве что в Алуште? Зимой, правда, записался в бассейн, однако там не понравилось: пахло хлоркой, как в интернатских туалетах.
Сейчас он по-настоящему струхнул: переплывет ли? К счастью, увидел у берега выбеленную солнцем корягу, она шевелилась в струях воды. Словно приглашала: поплывем. Что было делать-то? Кабул, не раздеваясь, вошел в воду по пояс, поежился от липкого холода, лег в развилку коряги животом. Оттолкнулся подошвами от песчаного дна. Его мягко понесло вдоль берега. Кабул с полминуты полежал на коряге, привыкая к плаванию. Вроде бы, ничего страшного. Начал грести двумя ладонями, чтобы коряга в бегучих струях приблизилась к другому берегу. И она стала приближаться. Иногда кружилась в потоке, но не опасно. И наконец течение вынесло «корабль» Кабула на отмель. Кабул на прощанье погладил корягу и толкнул дальше: «Путешествуй.»
Он отряхнулся и пошел через мелколесье низкого берега на юг. Знал, что где-то недалеко проходит дорога, ведущая к станции электрички. Камуфляжная ткань-плащевка высыхала на ходу.
Погони Кабул не опасался. Конечно, будут искать, постараются настигнуть, но едва ли Нефед очухается в первые минуты и сразу поднимет тревогу. Небось, побежит сперва к старцу Ефрему, чтобы испросить благословение на происки беглеца — такие там правила.
Кабул шел среди кустов и сосенок около получаса. Вынул из-под бейсболки мобильник, попытался позвонить маме Эме. Если бы услышал ее голос, снова позабыл бы все плохое. «Мама Эма, вы когда приедете?» Но связи, как и в прежние дни, не было. Зато настоящая мама откликнулась сразу.
«Мама, я правильно сделал, что ушел?»
«Ну… может быть, и правильно. Раз ушел, держись. Обратного пути нет… Я с тобой…»
Кабул сунул телефон в просохший карман, глянул вперед. За ветками шумели и мелькали машины. Он вышел к обочине. Нужно было перейти асфальт. Но на пути оказался глубокий кювет. В нем стояли высокие сорняки с белыми цветами-зонтиками, колючими шариками-головками и зубчатыми листьями. Кабул с ходу ухнул в заросли. Ядовитый лист куснул его под коленом. Кабул лягнул вредное растение и нагнулся, чтобы почесать ногу. И увидел красную мордашку с черными блестящими глазами. Из травы и твердых стеблей смотрела на него головка игрушечного коня.
Глаза были как ягоды-смородины. Блестящие и живые. Кабул сел на корточки. Взял игрушку в ладони. Она была легонькая. Откуда она здесь? Вылетела из окна мчащейся машины? Или обронил ее турист, носивший лошадку с собой, как талисман? Или потерял какой-то малыш, гулявший с мамой-папой за городом?
Или… маленький красный конь сам ускакал в густые травы — искать свою долю? Потому что не был он просто игрушкой. Кабул это почувствовал сразу. Планета Земляника словно зависла над его головой. От коня по ладоням, по рукам, по всему телу разбежались теплые пушистые шарики. И Кабул понял, что он теперь не одинок.
Он сел в дикой траве, не опасаясь уже колючек и шипов. На миг прижал глазастую головку к щеке. Потом начал гладить лошадку по гриве, по спине. И шепотом сказал:
— Свир.
Это имя было как кусочек, отколовшийся от звонкого слова «свирель». А потом вдруг показалось, что оно отпечатано темно-лиловыми буквами на повисшей в пространстве розовой полосе. Это было непонятно, да Кабул и не хотел понимать. «Свир» — вот и все.
Продолжение следует.