Белый исход
Кто-то из древних мудрецов сказал, что всякие войны все равно когда-нибудь кончаются.
75 лет назад эта истина в который раз подтвердилась снежно-ледяным походом колчаковцев через всю Сибирь.
«Триумфальное отступление»
Летом 1919 года на Восточном фронте обозначился явный перелом в пользу Красной Армии. Перевалив через Уральский хребет, она вступила в пределы Сибири и в августе взяла Тюмень и Тобольск. Белые ценой невероятных усилий (вплоть до посылки в бой личного конвоя Колчака, посаженного на бронепароходы) смогли отбросить красных обратно за Тобол, но решительного успеха не добились. Это был их последний контрудар.
В середине октября колчаковский фронт рухнул, чтобы никогда уже не возродиться. В первые дни отступления погода стояла теплая, и движение массы колчаковских войск, производило на очевидцев впечатление «триумфального шествия». Веселое настроение не покидало отступавших, в каждом обозе слышались песни, пляски, гармонь. На что они надеялись? На необъятные просторы, на союзников, но больше всего на извечное русское «авось».
Через неделю картина переменилась. С наступлением заморозков и распутицы одетые по-летнему солдаты стихли и стали закутываться в рогожи, половики, одеяла… Отход перемешал все тылы, централизованная система снабжения сломалась. Армия перешла на существование за счет массовых бесконтрольных реквизиций местного населения. Крестьяне говорили: «Что красные, что белые — одинаковая сволочь».
Закрепиться на Ишиме колчаковцам не удалось. В столице белой Сибири — Омске — царили растерянность и неразбериха. Ставка и Колчак никак не могли окончательно решить — оборонять город или сдавать. Эвакуация складов началась поздно. Паровозов и вагонов не хватало…
9 ноября вдруг хватил 30-градусный мороз. Иртыш покрылся льдом и сразу перестал быть для красных серьезной преградой. Обутые в ботинки с обмотками колчаковские солдаты не выдерживали нахождения в мерзлых окопах: только при движении кое-как согревались.
Рано утром 14 ноября части 27-й красной дивизии, сделав за сутки на подводах 100-километровый переход, переправились по льду на восточный берег Иртыша.
Подводя итоги боев, завершившихся взятием Омска, газета «Красный набат» сообщала, что с 16 октября по 16 ноября войсками Восточного фронта занято 6 больших городов: Тобольск (вторично), Ишим, Тюкалинск, Петропавловск, Кокчетав, Омск. Взято в плен 10 генералов, свыше 1000 офицеров, 27 тысяч солдат, причем 5 полков в полном составе, штаб дивизии, 4 полковых штаба. Захвачены 30 орудий, 232 пулемета, 3560 винтовок, несколько миллионов снарядов и патронов, 2 бронепоезда и несколько поездов, 80 паровозов, 3000 вагонов, много лошадей, хлеба, зерна и муки — более 5 миллионов пудов…
Из Омска отступило несколько сот тысяч военнослужащих и беженцев. Мороз, мгла, красное от зарева небо над городом, бесконечная лавина людей, обозов, эшелонов — таковы воспоминания тех, кто оставил Омск. Ощущение беспомощности — вот что пришло к ним в тот день. «Триумфальное отступление» превратилось в яростную борьбу за выживание. Зима как и в 1812 году, ускорила этот жуткий процесс. Только теперь умирали русские. Среди тех, кто ступил тогда на Голгофу сибирского ледяного похода, было немало наших земляков.
Ражев из села Ражево
В 1988 году в Прокуратуру СССР поступило письмо из Алма-Аты от Валентины Георгиевны Димовой. Она просила сообщить о судьбе своего репрессированного отца Георгия Тимофеевича Ражева, служившего в белой армии.
«Я не знаю, — писала пожилая женщина, — в каком воинском чине и где он воевал. На территорию Китая отец попал, отступая с частями армии Колчака. Поселился в Харбине, где стал работать, как говорится, «с нуля». Своим трудом, а трудиться он умел, содержал большую семью да еще помогал другим беженцам из России: В то время он никакой враждебной деятельностью против Советского государства не занимался. Отец был очень добрым, порядочным, отзывчивым человеком и хорошим семьянином. Нас, четырех детей, он воспитал русскими людьми. Именно отец привил нам любовь к Родине, которую так сильно любил…»
Дела репрессированных советской властью граждан хранятся по месту их рождения, а Георгий Тимофеевич Ражев родился в 1893 году в селе Ражево Ишимского уезда Тобольской губернии.
Eго арестовали в Харбине 28 сентября 1945 года сотрудники отдела военной контрразведки «Смерш» 86-го РАБ (район авиационного базирования) 10-й воздушной армии 1-го Дальневосточного фронта. Япония к тому времени уже капитулировала. Официальное обвинение — участие в гражданской войне на стороне белых.
Судьба Ражева типична для тысяч сибиряков. «До 1915 года, — сообщил он следователю капитану Жукову, — я работал в крестьянском хозяйстве своего отца. После призыва в армию был направлен в 26-й Сибирский запасной стрелковый полк, а затем — в Омскую школу прапорщиков (до войны закончил 3 класса сельской школы и экстерном 5 классов гимназии в Ишиме). В июне 1917 года после присвоения первого офицерского чина оказался на германском фронте. Воевал в 49-м Сибирском стрелковом полку командиром роты. В декабре приехал домой в отпуск по болезни, где и был из армии демобилизован. В конце мая-начале июня 1918 года в Ишиме вспыхнуло восстание против советской власти. Это выступление возглавили полковник Молчанов, капитан Полонский и эсер Колыбин. Меня мобилизовали в армию Временного Сибирского правительства и назначили командиром местной команды при ишимском уездном воинском начальнике. После объявления адмирала Колчака Верховным правителем России команду переформировали в стрелковый батальон 2-ротного состава, в котором я стал ротным командиром…»
В бой с частями Красной армии этот батальон вступил в сентябре 1919 года около деревни Чистяки. Требовалось прикрыть отход частей 1 -й Сибирской армии генерала Пепеляева к железной дороге восточнее Ишима для дальнейшей переброски эшелонами в тыл на запасной рубеж обороны. Командир ишимского батальона полковник Григорьев сбежал в тыл, и прапорщик Ражев принял руководство подразделением, которое почти неделю отбивало атаки красных войск.
«…За эту операцию, — продолжал Ражев показания, — Колчак лично произвел меня в поручики и назначил командиром батальона, и с ним я стал отступать на восток…»
Тогда еще самые закоренелые пессимисты сохраняли «слабую надежду на то, что выведенная из-под флангового удара красных 1-я Сибирская армия запрет неприятелю проход через тайгу, а 2-я и 3-я белые армии генералов Войцеховского и Каппеля, отходившие походным порядком, будут отведены к Иркутску, где за зиму оправятся».
Но этой надежде не суждено было сбыться.
Кровавый сочельник
В Сибири, как известно, находились значительные силы интервентов. Один чехословацкий корпус, с мятежа которого в мае 1918 года и началась здесь гражданская война, насчитывал до 60 тысяч штыков. Казалось бы, «союзники» должны были прикрыть эвакуацию раненых и беженцев. Однако главнокомандующий союзными войсками в Сибири французский генерал Жанен установил такой прядок прохождения эшелонов по Транссибу: в первую очередь — чехи, словаки и американцы, во вторую — румыны, итальянцы, сербы и поляки, и только в третью — русские. Так что вышло наоборот: интервенты прикрылись ранеными и беженцами.
На протяжении нескольких сот верст почти сплошной лентой стояли русские поезда. Паровозы замерзали, вагоны и теплушки не отапливались. Завывала свирепая сибирская пурга. Крепкий мороз беспощадно косил людей.
14 декабря красные взяли Новониколаевск, а через три дня — Томск — почти вся 1 -я Сибирская армия, состоявшая из мобилизованных крестьян, сдалась в плен.
Сброшенные с Транссиба 2-я и 3-я белые армии шли по таежным районам. Им пришлось почти 120 километров идти по единственной в дикой глуши просеке. Вся она оказалась в три ряда забита повозками и санями. Красные угрожали обходом. Тогда поступил приказ главкома генерала Каппеля (в эту должность он вступил 12декабря): сбросить все в сторону и двигаться верхом. На этой просеке осталось около 10 тысяч повозок с больными, женщинами и детьми. Впечатление, по словам очевидцев, было жуткое.
Когда 29 декабря колчаковские армии вышли из щегловской (кемеровской) тайги, они узнали, что в Красноярске началось восстание. Противник теперь был не только позади, но и впереди.
В ночь с 5 на 6 января 1920 года генералы Каппель и Войцеховский приняли тяжелое, но единственно правильное решение: бросить артиллерию и обойти Красноярске севера. Разыгрался жестокий бой. Пытаясь нащупать слабое место в обороне противника, колчаковцы метались по сопкам из стороны в сторону. Белые, красные, партизаны, повстанцы — все перемешались. Многие колчаковские части дрались зло и умело. Но другие, очень многие, измученные отступлением, потерявшие веру в победу, решив, что уходить уже некуда, стали сдаваться. Фактически подняли руки все малодушные — 60 тысяч человек. На восток пробились самые непримиримые, самые сильные и самые везучие. Их прорыв прикрывал отряд добровольцев, который возглавил Ражев.
Красноярский бой произошел 6 января в православный Сочельник накануне Рождества Христова. «Но вместо радостного гимна славословия, — писал современник, — раздавались теперь ругательства, хула, крики убиваемых и стоны раненых».
После этой катастрофы белая армия в Сибири снова стала чисто добровольческой.
«За отличие в бою под Красноярском, — сказал позднее Ражев, — меня вызвал в Ставку генерал Войцеховский и в порядке поощрения присвоил мне чин штабс-капитана. Тогда же со своим отрядом я вошел в состав 3-го добровольческого полка, которым командовал полковник Ладыженский…»
А перед Каппелем и Войцеховским встал вопрос: куда идти дальше? Их подчиненные были измождены и подавлены — казалось, что еще одно столкновение и они погибнут. Генералы решили не рисковать.
Утром 7 января белые колонны двинулись на север, вниз по Eнисею, чтобы потом по притокам — Кану или Ангаре — снова выйти на Транссиб. В одной из колонн в романовских полушубках и в валенках, с японскими карабинами за плечами шли Каппель и Войцеховский. Звонили колокола. Было Рождество Христово.
Конец Ледяного похода
Путь по Eнисею и Кану — самый трудный за весь Сибирский ледяной поход. Эти реки из- за наличия порогов замерзают поздно. Белый авангард промочил ноги и двое суток шел в сырой обуви. Сам Каппель во время рекогносцировки провалился в полынью. Eму ампутировали ноги, но 26 января он умер от воспаления легких. Армия получила название «каппелевской». Eе повел Войцеховский. Во взятом в лихой штыковой атаке Нижнеудинске каппелевцы узнали, что в Иркутске победили красные повстанцы и Колчак в их руках, а иностранные войска объявили нейтралитет и перестали быть союзниками.
Белые решили взять Иркутск стремительным маневром и спасти Верховного правителя России. Для отвлечения внимания красных войск в их тыл направили полк Ладыженского и Ражева. Добровольцы выполнили приказ — полковника наградили орденом Святого Георгия 4-й степени, а его заместителя произвели в капитаны.
2 февраля каппелевцы наголову разбили рабочие заслоны на подступах к Иркутску. Пленных не брали. Раненые замерзали на 30-градусном морозе. Чехи и американцы предъявили ультиматум: прекратить бой, — обещая пропустить белых мимо Иркутска вдоль железной дороги. Когда каппелевцам стало известно, что Колчак и его премьер Пепеляев расстреляны, они повернули к Байкалу.
На рассвете 9 февраля передовой отряд, который вел Ражев, подошел к истоку Ангары. Впереди расстилалась ровная бесконечная гладь огромного озера…
Переход через Байкал зарубежные исследователи белого движения в России назвали апофеозом всего Сибирского ледяного похода. В тот год из-за войны рыбаки не прокладывали по льду дороги, поэтому войска шли наобум.
До Мысовска, поселка на противоположном берегу, 40 километров. Их надо было преодолеть за один переход. Двигались осторожно, медленно. «Все пространство озера, — вспоминал очевидец, — было ледяной пустыней. Мороз и ветер обращали тело в сплошную ледяшку, ныли кости, останавливалась кровь. Это было шествие обреченных на смерть людей, в сердцах которых только чуть теплилась искра надежды: а вдруг удастся перейти Байкал и найти убежище на той стороне?!»
Но и Мысовск не стал для каппелевцев землей обетованной. Последние колонны еще скользили по льду, а белый авангард под Командованием Ражева (его за Байкал произвели в подполковники) уже вынужден был выбивать партизан из села Кабанье — иначе не пройти в Верхнеудинск. Лишь в конце февраля 1920 года остатки колчаковских армий оказались в Чите, которую контролировали атаман Семенов и японские дивизии.
Сибирский ледяной поход завершился. Но гражданская война в Забайкалье и Приморье еще продолжалась два долгих года. Только без Ражева.
Островок России — Харбин
Почему подполковник Ражев оставил военную службу? На этот вопрос он ответил так: «… В апреле 1920 года я в составе добровольческой бригады, которой командовал полковник Громотов, выступил против партизанского отряда Якимова, насчитывавшего около 5 тысяч человек. Когда под станицей Шалапугинской завязался бой, то Громотов со своим штабом сбежал с передовой. Я принял командование бригадой и с боями отошел к станице Устягинской, где встретил Громотова и хотел застрелить его за трусость. Сослуживцы отговорили меня от этого поступка, но, оскорбленный до глубины души поведением старших офицеров, я слег в госпиталь из-за сыпного тифа и нервного расстройства, а после излечения самовольно уехал на поезде в Харбин… За время службы в белой армии я никогда не участвовал в карательных операциях против мирного населения, но как офицер честно выполнял боевые приказы, о чем свидетельствовало мое быстрое продвижение по службе…»
Eсли бы все русские офицеры были, как Ражев, людьми чести й долга, то результаты гражданского противостояния могли быть иными. Но случилось то, что случилось. И образовалась дальневосточная 250-тысячная российская эмиграция. Большая часть беженцев (около 150 тыс.) осела в главном городе Маньчжурии — Харбине.
Сейчас мало кто знает: этот город с китайским названием был русским. Как и построенная Россией в 1903 году Китайская Восточная железная дорога (общая протяженность свыше 2500 км). «Коридор» вдоль КВЖД стал своеобразным «государством в государстве», где действовали российские законы, суд, администрация, полиция и огромный штат русских железнодорожных служащих. Казалось, что никакие междоусобицы не изменят сытого, размеренного уклада их жизни. Но вот этот благополучный, размеренный мир грубо нарушили непрошеные гости — потерпевшие военное поражение белогвардейцы. Передними предстал будто островок нетронутой войной России: забитые товарами магазины, театры, кинематограф, кафешантаны, иллюминация в парках, улицы, как где-нибудь в Самаре, Омске, Ишиме — Спасская, Мостовая, Почтовая, Озерная… Но для белых офицеров Харбин был чужбиной. Здесь их ждали безденежье и безработица.
«Находясь в Харбине, — вспоминал Ражев, — я первое время вместе с поручиком Забиловым и подпоручиком, фамилию которого уже не помню, пилили поденно дрова и выполняли другую черную работу… Потом мне удалось устроиться в Союз сибирских маслодельных артелей, сначала рабочим, а через полгода — помощником заведующего товарного отдела. С 1923 года я начал свое собственное дело: молочное, пимокатное, кондитерское…»
Так, по словам малоизвестного у нас русского писателя Петра Балакшина, «рядовая дальневосточная эмиграция проявила поразительную жизнеспособность и приспособляемость к борьбе за существование и выход на прочные экономические берега».
На гребне эмигрантской волны в Харбине появились новые предприятия, рестораны, артели кустарей, комиссионные магазины, банки, конторы по спросу и предложению, рекламные агентства, мастерские, автотакси и многочисленные забегаловки с горячей едой и дешевой водкой…
В театрах — русском и украинском — шли «Ревизор» и «Свадьба Кречинского», со сцены оперного театра пел Шаляпин, в цирке давал представление Дуров.
Открылись институты: юридический, медицинский, политехнический, педагогический, ориентальных (восточных) и коммерческих наук.
Выходили десятки газет и журналов. Издатели печатали книги. Поэты-эмигранты называли Харбин дальневосточным Парижем.
Однако было бы неверно считать, что все русские офицеры занимались в изгнании коммерцией, науками и искусством. В Харбине действовало множество российских общественных, политических и военизированных организаций, среди которых самым влиятельным был «Российский общевоинский союз» (РОВС). Там «свили гнезда» многочисленные разведки, в том числе и иностранный отдел ОГПУ. Стоять в стороне от членства в РОВС для офицеров было невозможно.
На допросе Ражев так изложил обстоятельства вступления в РОВС: «Как коммерсант я систематически закупал муку на Сунгарийских мельницах через бывшего полковника белой армии Белоцерковского. В 1930 году он, зная о моей военной службе, предложил мне вступить в РОВС. Я согласился, но предупредил его, что из-за своей производственной занятости не смогу активно участвовать в деятельности союза. Белоцерковский ответил, что от меня достаточно формального членства и материальной помощи для нужд РОВС. Меня вполне устраивало такое положение, равно как и основная цель РОВС — патриотическое воспитание русских людей, особенно молодежи, оказавшихся за пределами своего Отечества».
После большой войны с Германией и Японией сталинской репрессивной машине предстояло перемолоть в «лагерную пыль» тысячи эмигрантов. Поэтому следствие совершенно не интересовали политические убеждения Ражева и мотивы его участия в белом движении и эмигрантских военизированных организациях. Не были приняты во внимание его патриотизм и лояльное отношение к советскому режиму, а также добровольное внесение в фонд обороны через консульство СССР в Харбине крупных денежных взносов. Для следователя Жукова, его смершевского начальства и заседателей военного трибунала дальневосточной армии ПВО все бывшие белогвардейцы представляли абстрактную враждебную силу, а членство в эмигрантских организациях (даже формальное) «тянуло» на 10 лет лагерей. Такой срок именем Союза Советских Социалистических Республик был объявлен Ражеву 28 ноября 1945 года в 12 часов 25 минут в хабаровской краевой тюрьме N 1. Вся «судебная» процедура не заняла и часа. А в январе следующего года Георгий Тимофеевич умер в Севвостлаге Магадана, сохранив до последних дней своей жизни честь и достоинство русского офицера. В апреле 1990 года его реабилитировали.
Из знакомых подполковника Ражева по дальневосточной эмиграции меня особенно заинтересовал Яков Яковлевич Смирнов. Генерального штаба полковник. Начальник военной школы РОВС в Харбине. Командир русского отряда в императорской армии Маньчжурского государства — Маньчжу-Ди-Го.
Продолжение следует.