Дребезги
Начало в NN 121-122, 123.
Нынешние «дребезги», наверное, покажутся совсем уж мелкими. Просто стеклянная пыль.
Итак…
ДЕТИ И СОБАКИ
Французы любят детей и собак. Даже не скажу, кого больше.
Хорошо быть собакой во Франции. Хозяйка отдыхает на скамейке в центральном сквере Ниццы. Собака, жирный мопс, сидит рядом с ней. Не на земле сидит, на скамейке.
С собаками ходят в рестораны, табличек «С животными вход запрещен» я не видел. А в Тюмени так даже в полуподвальные магазинчики собачкам не разрешается заходить.
Правда, французские собаки понимают хорошее отношение и ведут себя соответственно. Сидят или лежат, с любопытством глядят по сторонам, не лают, слюни, видя зажаристый ростбиф, не пускают. Собака друг человека. Человек друг собаки.
Теперь о детях. Я не видел на юге беспризорных детей, детей у дверей магазинов, чтобы просили купить хлебца. Взрослых бичеватых – доводилось. Детей – нет. По выходным и праздничным дням уставшие от трудов праведных родители хватают свой выводок в охапку и идут купаться на море. Или – в горы. Например, в Музей променад в небольшом городке Диньде-Бейн. Чтобы там подняться на «плачущую гору» высотой 70 метров. Живописная дорога. Поросшая мхом и кустарником скала, из которой сочится, струится, бежит, булькает, звенит, капает, льется ледяная подземная влага. Какое природное чудо поднимает серебряный поток на высоту, чтобы он мог рассыпаться, разбиться, растечься на миллионы сверкающих струй!
У кассы музея молодая мама с тремя детишками. Та, что чуть постарше, солидно стоит с рюкзачком. Двое младших воюют за место у маминой ноги. Толкаются, пока мама покупает билеты «на гору». Дотолкались – одна (или один?) села на попку и ревет. На сигнал бедствия прибегает папа, он баюкает четвертого, в коляске. Хватает драчунов и рассаживает на траву в некотором отдалении друг от друга. Грозит пальцем, как Николя Саркози, будучи еще министром внутренних дел Республики. Мы уходим на гору, так и не узнав, чем закончилась эта «война».
Дети, дети. В воде и на берегу. На набережной Марселя – разглядывают выставленные на продажу картины. В деревне ремесленников Эз, что нависает над Ниццей. В музее Шагала – лежит себе на сиденье маленькая японка с куклой в руке и постигает смысл «Библейского послания» Мастера. Может быть, постигает или это я только так думаю…
СРАБОТАНО ЕЩЕ РАБАМИ РИМА…
Это сказано все про тот же Динь. Городок в Альпах, дорога к которому лежит через великолепные высокогорные луга, мимо лавчонок, где продают лавандовый мед и лавандовый ликер, мимо заповедника полевых цветов и трав, посреди солнечного простора, временами так напоминающего Южный Урал. Дорога пробивается сквозь скалы, временами едва не исчезая под скалой, которая вот-вот чиркнет по крыше арендованного нами автомобиля. Рядом над пропастью вьются ржавые рельсы и невозможно представить, что здесь может ходить поезд.
Динь построен римлянами в третьем году новой эры. Там были термы – римские бани, которые эти чистюли строили всюду на подземных теплых источниках. Видимо, за эту чистоплотность римлян так не любили варвары из покоренных областей. И с чисто варварским злорадством крушили все, что осталось от завоевателей.
Так и в Дине сегодня напоминают о римской эпохе четыре обломанные колонны, которые бережно сохраняются муниципалитетом. За восемь лет, что я не был в этом городке (летом 1999 года приезжал сюда вместе с тюменским губернаторским оркестром, который участвовал в лавандовом фестивале), он не слишком переменился. Даже как будто стал меньше. Мне страшно захотелось увидеть центральную площадь, по которой маршировали оркестры, а девчонки-мажоретки (видимо, для создания мажорного настроения) стучали в барабаны и маршировали, высоко задирая стройные ноги. Оркестры были со всех концов Европы и только один из Азии – тюменский.
Я кружил по улицам и никак не мог вырулить на эту площадь, как будто дома Диня сдвинулись и зажали нас в своих каменных ладонях. Стою у четырех каменных обломков и думаю, что придется пускаться в обратный путь «по Тюрингии дубовой, по Саксонии сосновой, по Вестфалии бузинной, по Баварии хмельной» – не знаю, как это перевести на французский… Тут рядом встал какой-то мужик и произнес нечто вопросительное. Я пролепетал что-то вроде «пляс сентраль», на что он ответил, как в аэропорту – «follow me» и закрутил карусель по дворам и переулкам. Каким-то чудом я не отстал, потому что тормозов этот французский Шумахер вообще не признавал.
Минут через пять мы выкатили из какой-то подворотни на знакомую, но совершенно съежившуюся площадь. А ведь здесь бушевал такой праздник! Перед началом мыли мостовую лавандовой водой, потом двигались грузовики с живыми картинами на тему уборки лаванды, в кузове одного стоял настоящий рояль, на нем играл пианист. А из грузовиков в толпу кидали пучки лаванды, которые каждый старался поймать, и переводчик говорил, что поймавший такой пучок будет счастлив весь следующий год до нового урожая. А еще шли через площадь ряженые «римские легионеры», а минут через двадцать ползли обратно – в пробитых латах, с обломками мечей и копий в руках, перевязанные и хромые – как бы после битвы с буйными галлами…
И все это помещалось на таком пятачке? А потом спряталось в мою память, чтобы сейчас вернуться вместе с ароматом цветущей лаванды, зазвучать давно умолкнувшим оркестрам и голосам…
Забавный крохотный Динь, сохранившийся в каменных складках Альп от начала нашей эры. Стихли лавандовые фестивали, город опять дремлет на берегу пересохшей речки. Громадный собор святого Варфоломея, весь в синих витражах, с рассыпавшейся в прах колокольней, очертания которой повторяет металлический контур, увенчанный католическим крестом. И тут же забавная деталь – бок о бок с собором врезана в скалу местная тюрьма. Обе – и церковь, и тюрьма – на улице Tour-des-Prisons (в моем переводе с французского – Башня тюрьмы)…
Вдохнул воздуха 1999 года и – в обратный путь, к морю. Через горные теснины, которые я про себя назвал «Щель Кассини», мимо альпийского медового разнотравья, по серпантинам, испытывающим нервы и тормоза.
***
фото: