Какую войну я запомнил
Где это было
Место действия — Суражский район теперь Брянской области, около 12 километров к юго-западу от границы Брянских лесов.
Когда началась Великая Отечественная война, мне было едва три года. Мои родители остались в зоне оккупации. Нас освободили от гитлеровцев в сентябре 1943-го, и мне было уже пять лет. Кое-что хорошо запомнил цепкий детский мозг, остальное выспросил у мамы.
Наш поселок Мостки в двадцать дворов в 1924 г. сформировался из крестьян старинного села Ляличи, располагавшегося вблизи Мглинского тракта, по которому из Ленинфада можно было проехать к Чернигову и Киеву. Село известно тем, что в последней четверти XVIII века его подарила своему бывшему фавориту графу Завадовскому Eкатерина Вторая. Этот эпизод описан в книге В. Пикуля «Фаворит». В Ляличах по проекту архитектора Кваренги построили для графа два дворца — зимний и летний, офомную церковь Святой Eкатерины, у Зимнего дворца устроили великолепный парк. Это имение позже переходило из рук в руки. Одно время управляющим в нем был тесть Л.Н. Толстого Берс. Об этом написано в книге «Моя жизнь в Ясной Поляне и дома» Т. Кузьминской, свояченицы Льва Николаевича.
Мой дедушка Яков с братом Иваном были первыми поселенцами в Мостках. В Ляличах жили тесно, дома стояли крыша к крыше. В случае пожара выгорали целые улицы. Советская власть призывала выселяться из больших сел на хутора и поселки, к своим земельным наделам. Для стимула переселенцам давали по целой десятине земли на семью. Простоял поселок 80 лет. В начале 2005 года последнюю древнюю жительницу поселка кто-то убил, соблазнившись пенсионными рублями, и закопал в хлеву.
Раздел земли
По рассказам мамы, немцы пришли в г. Сураж (районный центр) в конце августа. В наш поселок приехал немецкий бургомистр с переводчиком для организации новой власти. Прежде был колхоз, владевший 500 га земли, имел коров, лошадей, овец. Дедушка Яков рассказывал, что колхоз организовали зимой 1930-го. Агитировала молодая девушка из города, она так красиво говорила о будущей жизни «в колхозе, что все двадцать дворов сразу вступили в него и больше не выходили. Работали дружно и жили вроде бы неплохо.
Немец сказал, что советской власти «капут», колхозу — тоже; надо землю разделить по едокам; будет на каждый двор продовольственный налог. Колхозный скот надо разделить, чтобы были у каждого корова и лошадь. Женщинам, чьи мужья в Красной Армии, дать по лошади на два двора. Красной Армии скоро «капут», и мужья вернутся пахать землю. Для управления надо избрать старосту поселка. Может, кто сам проявит желание?
Всем на удивление захотел стать старостой колхозный счетовод Касьян, брат моей бабушки Прасковьи. Он и в колхозе был активным, но из-за беспартийности не мог быть председателем, а тут подвернулась возможность поруководить земляками. Немец спросил, согласны ли жители, чтобы ими руководил «Косыян». Все согласились. Назавтра развели скот по дворам, размерили землю. Почти все в поселке были в каком-либо, хоть и дальнем, родстве, потому делили «по-родственному» — достаточно честно, обид не было. Однако никто не тронул колхозных построек: скотных дворов, амбаров, гумен.
Мой отец Стефан был одним из первых трактористов в округе. Тогда тракторы были далеко не чета современным, они не имели кабины, тракторист был полностью во власти непогоды. Оте,ц заболел туберкулезом, однако это обнаружилось только в 1939-м, когда его взяли в армию для участия в освобождении Западной Украины. На комиссии выяснилось, что болезнь перешла в открытую форму, и отца отправили домой лечиться. Немцы пытались соблазнить его службой в местной полиции, но он отказался, сославшись на нездоровье.
(… В начале 1990-х, когда стали разрушаться колхозы и совхозы, появились люди, желавшие взять землю в личное пользование, встал вопрос о разделе земли. Известный тогда журналист-аграрник Ю. Черниченко, организатор Крестьянской партии России, приехал в Брянск и в своем выступлении сказал, что в 1941-м немцы решили земельный вопрос в течение 15 минут, а теперь власть «ни мычит, ни телится» в разделе земли. Местные коммунисты обозвали журналиста «немецким прихвостнем», ему срочно пришлось вернуться в Москву).
В окрестных деревнях раздел земли занял, конечно, больше времени, поскольку они были многолюдные. В Ляличах в бывшем графском имении в 1920-х организовалась еврейская экономия. Eвреям при царе земли не давали, а советская власть дала охотно. Выращи; вали яблоки в садах и картофель.
Яблоки отправляли в Москву, из картофеля и нестандартных яблок гнали спирт на своем заводике. В начале 1930-х экономия стала совхозом. Когда началась война и стали поступать сведения о зверствах немцев над евреями, они собрались эвакуироваться на восток. Сформировали обоз, но на отправку надо было получить разрешение местных властей. Eго в конце концов дали, и обоз отправился на восток, с ним вместе молодые колхозники и колхозницы погнали коров и лошадей.
Не прошло и недели, как обоз вернулся под немецким конвоем, а колхозники без коров — их отняли гитлеровцы. Eвреям приказали жить в своих домах и ждать распоряжения новой власти.
Немецкая власть
Наш поселок стоял уединенно, ближайшая большая дорога — шлях- из г. Унечи в г. Сураж проходила в пяти километрах за лесом, который подходил к самым огородам. По шляху двигались войска, но к нам не заходили. Немцев не было, вся власть — староста Касьян. Иногда из Ляличей приходил полицейский с белой нашивкой на рукаве: опрашивал, не было ли окруженцев -советских солдат, выходивших из окружения. Люди отвечали — не было.
А они были. Каждую ночь до самого снега стучали в окна и просили еды и теплой одежды. Наш двор стоял на краю поселка, а потому стучались чаще всего к нам. Подавали что могли. Картошки народилось много, потому наделяли в основном ею. Указывали восточное направление — к линии фронта; отец советовал, как пройти короткими дорогами: он хорошо знал территорию своего и соседних районов.
Зима началась рано, завалила снегом, морозы нагрянули. Совсем отрезало поселок от мира. Жили кто как мог. Однажды появились двое полицейских и староста, и вскоре пошли они по дворам собирать шубы, валенки, шапки, рукавицы для замерзающей немецкой армии. Конечно, давали кое-что, кому что не надо было, лучшее берегли для себя. Дедушка Яков и бабушка Прасковья надели валенки и шубы, говорили, что лишнего нет. Однако брат бабушки Касьян знал, что в хозяйстве у родственников всегда водились овцы, что эти шубы не последние, что есть в запасе овечьи шкуры. Он приказал полицейским снять шубы силой, и старики мигом оказались раздетыми: полицейские перед этим наловчились снимать шубы в Ляличах. После оказалось, что собирать шубы начали с нашего двора, и Касьян соседям говорил, показывая одежду Якова и Прасковьи, что его сестра и зять сами отдали одежду для немецкой армии, отдавайте и вы.
Бабушка после этого случая перестала общаться с семьей брата, не ругала его, но говорила, что бог накажет Касьяшку еще на этом свете (моя бабушка и дед были очень набожными, каждый вечер перед сном долго и усердно молились, стоя на коленях).
В начале лета 1942 года к нам в поселок привезли на отдых войсковую немецкую часть с передовой. Кажется, через месяц пришла еще одна, потом еще, и так до поздней осени. Солдаты жили в палатках, их кормили в походной кухне, но, видимо, плохо, потому что они ходили по домам и просили картошки. Не требовали, не отнимали, а только просили. Картошку, конечно, давали. Немцы варили ее в мундирах, чистили и жарили на сковородке, поставив на два кирпича в костер. Поев, переворачивали сковороду вверх дном, ставили ее на кирпичи, раздевались догола, садились по-турецки в кружок и искали в одежде вшей. Поймав насекомое, они с возгласом «ляус» («вошь») бросали ее на горячее. Вошь взрывалась с треском, и это смешило солдат. Мы, дети, вертелись тут же и так нечаянно узнали первое немецкое слово — «ляус».
Немцы были в основном молодые ребята. Они играли с нами, угощали мелкими леденцами из круглых коробочек. Через много лет я узнал, что это монпансье. Пожилые немцы показывали нашим женщинам свои семейные фотографии, показывали пальцем: «фрау», «фа-тер», «муттер», «киндер».
Сосед держал пчел, и однажды солдаты пришли просить меду. Они показывали руками на ульи и свои рты. Дед Кирей сказал им, что меда «никс» и развел руками. Солдаты ушли, а один остался, взял сенные вилы и стал ковырять ими из-за угла дома в леток улья. Ковырял, пока улей не упал и с него свалилась крышка. Пчелы взвились облаком и кинулись на обидчика. Немец заорал и кинулся бежать, размахивая руками. Он метался по уже рослой конопле в огороде, заскочил в пустой амбар и закрылся там. Дед Кирей раздул дымарь и пошел спасать воющего немца. А пчелы разлетелись по поселку и жалили всех подряд. Переполох был ужасный. Прибежал какой-то солдат с автоматом и завязанной головой — его покусали пчелы. Он бегал вокруг бабки Арины, жены Кирея, наставлял на нее оружие и кричал: «Пу-пу-пу! Пу-пу-пу! Пу-пу-пу!». Но выстрелить не осмелился. С неделю потом ходили с опухшими лицами и немцы, и наши…
Продолжение следует.