Какую войну я запомнил
Окончание. Начало в NN21, 22, 23.
Наши пришли
Когда мы проснулись утром, не было ни немцев, ни русских. Тихо, солнце едва светило сквозь тучи.
Наши появились после полудня. В поселок въехала колонна огромных грузовиков с солдатами. Они медленно проехали по улице и остановились у нашего дома, крайнего в поселке. Вышли солдаты, поздоровались и заявили отцу и деду, что у нас в хате развернут радиостанцию, а потому надо срочно освободить хату и без разрешения в нее не входить. Бабушка пыталась протестовать: дети малые, простуженные, а вы из дома гоните. Нас и немцы не тронули, не гнали из дома.
Офицер резко сказал, что мы, тут под немцами зажрались, вволю погуляли, так он покажет нам, предателям, где раки зимуют. Поживете пару недель и на сеновале.
Бабушка рассердилась и сказала офицеру, что надо еще посмотреть, кто предатель. Кто нас оставил под германца? Почему нас не защитили? Мы окруженцев поили-кормили до самой зимы два года назад.
Офицер скверными словами обругал бабушку и приказал срочно очистить хату. Очистили. Солдаты быстро занесли в нее ящики с приборами, в саду к деревьям привязали длинные жерди, натянули провода, из хаты через открытую дверь послышались крики: «Алло! Анкета-Анкета! Я — Аврора! Я тебя слышу! А ты меня? Отлично…».
В дом нас погреться на печке не пускали. После долгих просьб офицер разрешил бабушке варить пищу в печи. При этом посреди хаты на табурете сидел солдат с автоматом и зорко следил за неграмотной нашей бабушкой, которой перед входом приказывал повязать голову толстым платком, чтоб не слышала секретных разговоров.
При связистах был парнишка лет 15, его называли «сын полка». Он носил военную форму и кинжал на ремне. Однажды забрел на нашу капустную гряду, где стояли большие белые кочаны, достал кинжал и стал кромсать их, разбрасывая сахарно-белые куски куда попало. Бабушка пошла и сказала, что если он хочет поесть капусты, то пусть поест, пожалуйста, но не надо портить кочаны. Сын полка, как и офицер, тоже начал толковать бабушке про то, что мы под немцами «зажрались»… Тут как раз из избы вышел офицер, и бабушка пожаловалась, что этот военный мальчик портит кочаны, что такого и немцы не делали, они брали и ели, но не вредили.
Офицер обматерил сына полка, а бабушке сказал, что если она еще раз при нем будет сравнивать немецкую и советскую армии, то получит на месте вот это: достал из кобуры наган и сунул старухе под нос…
В первых числах октября связисты уехали, и мы, наконец, вернулись в избу, долго грелись на печке, так как на улице уже ночами подмораживало.
Вернулась власть советская
Eще в первую неделю после прихода наших войск по деревням собрали подросших парней, кто укрылся от угона в Германию, и забрали в армию на пополнение. Забрали и моего отца с его открытой формой туберкулеза. После ему дали «легкую» армейскую службу: с пудовой катушкой кабеля за спиной он должен был обеспечивать связь.
Всю собранную необстрелянную и необученную молодежь окрестных деревень бросили на штурм Гомеля. До него от нас было не менее 200 км, но по ночам с той стороны ветер доносил грохот боя, на небе мелькали всполохи огня. Люди дивились: это какой же должен быть бой, если за двести верст его слышно? Почти все новобранцы полегли под Гомелем. Получил похоронку и сосед дед Семен: убили его единственного сына Василя, осталось четверо дочек. Василь перед войной строил в Москве Дом Советов, упавшим сверху топором ему раздробило правую руку, кости срослись неровно, рука была кривая. Eго даже немцы не забрали в Германию. А своим пригодился, чтобы попасть под пулю.
Приехал из Суража районный начальник, собрал мужчин и женщин и объявил, что советская власть вернулась, а «немецкая вольница» кончилась. Следует опять восстановить колхоз, вернуть, что в 1941-м взяли. Три года немцев хлебом кормили, предатели, теперь надо сдать собственному государству три колхозных плана продажи хлеба — за 1941-й, 1942-й и 1943-й годы.
Начальнику тетка Анна возразила было, что в 1941 -м хлеб сдали еще советской власти, но в Сураже зерносклады подпалили сами, чтобы не досталось зерно фашистам. А потому 1941-й не в счет. Однако начальник, не стесняясь, что на собрании присутствуют в основном женщины и старики, обматерил Анну и добавил, что надо еще сдать один, четвертый план в фонд Красной армии, чтобы не вернулись немцы, чего, видимо, хочет эта крикливая баба, раз не желает сдать хлеб. Но мы проверим ее амбарчик обязательно.
Вообще-то зерно имелось по домам. Немецкий продналог был не очень обременительным, а больше оккупанты и не требовали. Назначенный председатель колхоза распределил колхозные планы по дворам, и зерно свезли в Ляличи на бывший немецкий ссыпной пункт. И еще семена свезли в новый колхозный амбар. Власти, видимо, остались довольны и по домам с обыском не ходили. Остатков «немецкого хлеба» хватило почти всем аж до 1945 года.
Сразу после прихода нашей армии начали искать и арестовывать бывших полицейских и старост. Наш староста Касьян куда-то скрылся еще в последние дни пребывания немцев. Eго наши искали по всем дальним и ближним родственникам, но не нашли. Только через год на почте задержали письмо семье с обратным адресом. Оказалось, что Касьян убежал аж в город Карпинск на Урале. Eго почему-то не тронули, не судили. Говорили: наверное, потому, что его племянник служил в милиции, и удалось замять дело дяди. А старост соседних деревень судили, дали по 25 лет как изменникам Родины и послали на шахты в Донбасс восстанавливать разрушенное и добывать уголек. Отпустили их только после 1956 года.
Немцы побросали много оружия и боеприпасов. Специальные команды собирали это добро, но немало его пытались утаить люди, не знаю, зачем. Офицеры выпытывали, выспрашивали таких любителей оружия и отбирали его. Бывало, что подростки подрывались при попытке покопаться в минах, гранатах, снарядах. Мой дядя Миша, подросток 14 лет, ковырялся в запале гранаты. Тот взорвался в руках. Дяде оторвало средний палец на правой руке. Eго долго не брали в армию, но в начале 1950-х взяли. Он охранял заключенных на стройке Московского университета.
После войны началась новая жизнь, но это уже другая история.