Так проходит мирская слава

Признаюсь в слабости: с удовольствием использую в своих текстах цитаты из Библии, Корана, Маркса или других философов, нахожу им место. В этот раз одна латинская истина -«Sic transit gloria mundi» («так проходит мирская слава») — потянула за собой другую: «Поэт, не дорожи любовию народной…» Пушкин написал практически о том же.

К чему я клоню? К тому, что молодым коллегам приходится напоминать об истории отечественной журналистики, о тех, чьи тексты студенты нашего факультета журналистики заучивали чуть ли не наизусть. О Симонове, оставившем для нас пронзительный корреспондентский дневник «Разные дни войны». О Борисе Полевом, из записи в журналистском блокноте вырастившем «Повесть о настоящем человеке». Об Алексее Аджубее, превратившем в середине прошлого века довольно официальные «Известия» в лучшее отечественное издание столетия. Кто помнит о них? Разве что отставной козы барабанщики вроде меня, а для тех, кто идет следом, имена властителей информации и связанных с нею раздумий — пустой звук.

Что говорить о рядовых? Я назову всего три журналистских имени, связанных с великой тюменской эпопеей. По месту работы и прописки они оставались сотрудниками столичных изданий. Нас не раз сводила на таежных тропах судьба или командировочное удостоверение, хотя я не знаю до сих пор, чем первое отличается от второго.

Борис Вахнюк. Альберт Лехмус. Юрий Калещук. Сколько раз они врывались в мою, тоже не слишком размеренную, жизнь телефонным звонком, очередной публикацией в журнале, программой радиостанции «Юность», вопросом-предложением написать что-то для их издания, просьбой разыскать их недавнего героя и что-нибудь уточнить или хотя бы передать.

Борис работал на радиостанции «Юность». Но я запомнил больше не его репортажи, а его песни, вставленные в эти репортажи. Они несли столько чисто тюменского колорита, что казалось, их не мог написать этот парень, родившийся в городе Путивле, а не в Тюмени или на нашем Севере. Эти песни не покидали тюменского эфира. Помните?

Бесконечный простор,

Вековая тайга,

Где ничья до сих пор

Не ступала нога.

Все снега да снега,

Только свист ветровой

От моей буровой

До твоей буровой…

Через топь и тайгу

Мы лежневку ведем,

Мы дорогою жизни

Eе назовем,

Потому что по ней

Только день по прямой

От моей буровой

До твоей буровой.

В первый раз я услышал эту песню в одном из кабинетов радиостанции «Юность», кажется, в 1978 или 1979 году, когда стажировался на Всесоюзном радио. Высокий парень пришел с рулоном пленки в редакцию и показал товарищам свои новые песни. Это и был Борис Вахнюк. Он рассказал о недавней командировке на «Севера» — так называли наши места не только местные, но и приезжие журналисты, — о геологах, нефтяниках, с которыми познакомился. Звучали хорошо мне знакомые имена и фамилии, и я, как говорится, встрял в разговор. Так и познакомились. Когда я попросил у Бориса, нельзя ли переписать этот рулон, ведь никто не знает, когда эта запись доберется в нашу тьмутаракань, он утвердительно кивнул, вышел из кабинета, а когда вернулся, в его руках была еще одна коробка пленок.

Тогда ни дисков, ни тем более флешек в помине не было, и передачи для эфира в аппаратную носили в громадных километровых рулонах. И не дай бог уронить такое колесо — чтоб собрать его или смотать обратно, потребуются часы! Но этот рулон был невелик и уместился в моем портфеле. А когда я прибыл в свою промышленную редакцию и вручил его заахавшей от восторга режиссеру Римме Ивановне Лыкасовой, радости ее не было предела. С тех пор немало радиопередач из цикла «Твои люди, Север!» озвучивались песнями Вахнюка.

Московские радиожурналисты шефствовали над ударными стройками Тюменской области. Одна из, по-моему, первых и самых представительных «бригад», которую возглавлял главный редактор «Юности» Янчевский, осенью 1967 года прибыла в Тюмень. Уже на следующий день на теплоходе она отплыла из Тобольска в Горноправдинск, где открывался первый областной слет молодых геологов, нефтяников и строителей… Мне повезло -я оказался на борту этого теплохода. В бригаде «Юности» были композиторы Ян Френкель, Владимир Шаинский и еще мало кому тогда известная певица Алла Пугачева. На следующий день в клубе Правдинской экспедиции состоялся незабываемый концерт. Кстати, только сейчас, уточняя какие-то детали и даты, я прочитал, что Борис Вахнюк был едва ли не первым, кто заметил молодую певицу и настоял на ее включении в состав бригад «Юности».

Альберт Лехмус — фотокорреспондент журнала «Смена».

Ах, какое же разочарование настигло меня, какой удар по самолюбию я пережил, когда думал, что сейчас открою всем это имя, и они устыдятся своей забывчивости. Получилось по-другому. Стоило щелкнуть мышкой, и я узнал, что в июне нынешнего года в городе Нижневартовске, куда Лехмус, влекомый своей профессией и подталкиваемый неутомимым Юрой Калещуком, прилетал, чтобы запечатлевать не только саму историю, но и ее героев — буровиков, нефтяников и строителей -в краеведческом музее состоялась выставка его работ, озаглавленная «Жизнь в кадре». 50 фотографий возвращали зрителям непередаваемые ощущения покорения человеком нефтегазовой целины. Спонсором выставки выступил депутат Тюменской областной думы Вячеслав Танкеев.

Даже беглый взгляд на отчет об этой выставке, обнаруженный в интернете. возвращает вас в прошлое Самотлора. Первые скважины нефтяного гиганта, зимники на продуваемом всеми ветрами пространстве знаменитого озера, молодые лица. Вот в отчете фамилия: выставку посетил Федор Метрусенко — тогда отчаянный бурильщик из бригады Виктора Китаева. «Отчаянный» — это слово не ради литературного приукрашивания. Это образ из репортажа Юрий Кале-щука, вошедший затем в его же книгу «Окончательный забой», одним из героев которой стал, не мог не стать, бурильщик Федор Метрусенко. Автор рассказывает эпизод. Метрусенко заступает на вахту. Освобождая ему место у тормоза, другой бурильщик напоминает, что мастер сказал: «Надо заняться манифольдом». «Мани-фольд мне до лампочки, мне бурить надо! — бросает Федор, всему предпочитавший скорость. «Да у тебя и фамилия, как нарочно -Метр — усенко!».

В другом месте в книжке описывается, как Федор гнал на своем потрепанном «москвиче» по ледяному озеру на скорости 140 километров в час и едва не попал в аварию. «Что ж ты так гонишь?» -спрашивает его вцепившийся в сиденье журналист. «А тороплюсь» -привычные для Метрусенко тех лет слова.

Хладнокровный Лехмус никогда не терялся и не спешил…

Как вспоминал позднее его напарник и друг Юра Калещук, прибывая на новую точку — в буровую бригаду или на стройку, — он первые день или два с упоением щелкал пустым, незаряженным аппаратом. И не для того, чтобы экономить пленку, которая, по правде говоря, была предметом строгой отчетности. Специальная, высокочувствительная, она выдавалась по норме.

Альберт говорил и мне тоже: «День или два уходят на то, чтобы люди вокруг привыкли, что ходит кто-то рядом и щелкает затвором. А потом уже спокойно занимаются своим делом, не обращая на меня внимания. Вот тут-то ты снимаешь в свое удовольствие, и карточки получаются естественные…»

Юрий Калещук — блестящий журналист. Он был своим, конечно, в журналистских кругах Тюмени и Нижневартовска, а также в буровой бригаде Виктора Китаева. После успеха его книги «Окончательный забой» он решил, что хватит писать о работе буровиков, пора бы и самому попробовать. Он позвонил мне и попросил выяснить, в какую из разведочных экспедиций его возьмут помбуром? Почему мне? Потому что только что в журнале «Смена» был опубликован мой очерк о Харасавэе, и готовил его к печати именно Калещук. Словом, я встретился в Тюмени с начальником Карской экспедиции Борисом Власовичем Савельевым (на Харасавэе мы с ним жили в соседних вагончиках-бочках) и передал просьбу коллеги. Савельев, добрый человек, согласился, и буквально через неделю я встретил в тюменском аэропорту Юру. Сразу пошли в поликлинику геологов для получения допуска на работу в высоких северных широтах помощником бурильщика. Юра лежит на кушетке, ему меряют давление. Мне видно, что оно слегка высокова-то вследствие вчерашнего прощания с Москвой. Но молодой доктор почему-то больше интересуется маркой калещуковых новеньких джинсов и только уважительно кивает, услышав название их бренда.

Eще несколько дней, и спецрейс Тюмень — Харасавэй уносит Юру, пересекая поперек всю Eвразию, в северном направлении. Юра проработал в Карской около полугода, вернулся, а потом вышла, в Москве, конечно, его книга «Предполагаем жить».

Романтический период эпохи нефтегазового освоения подходил к концу, наступала перестройка. Северные города и городки, наравне с Москвой, становились митинговыми площадками, округа — Ямальский и Ханты-Мансийский — начинали откочевывать от матери-Тюмени. О журналистских и иных десантах, о местах ударных комсомольских строек вспоминали больше политики. Я могу рассказать многое о том прекрасном времени, которое я называю лучшими годами моей жизни. Они прошли. Но я благодарен за то, что они были, что выпали на мою долю.

***
фото: Озеро Самотлор (фото из книги «Окончательный забой»);Поет Борис Вахнюк;Альберт Лехмус и самотлорские сюжеты.;;;

Поделиться ссылкой: