Эталон
Вчера в новом здании Сибирского научно-аналитического центра собрались старые геологи. Повод более чем приятный — Ивану Яковлевичу Гире исполнилось 75. Не оперные певцы — голоса простужены на всех ветрах «тюменского меридиана». На геологических буровых. На сейсмических профилях. В попытках перекричать рев открытых фонтанов, а их хватало, особенно в первые годы.
Любопытно было слышать торжественные речи по поводу и в связи с юбилеем. Два обязательных момента были, пожалуй, в каждом выступлении. Во-первых, обязательное позиционирование по отношению к Ивану Яковлевичу: ровесники… на столько-то старше или моложе. Или — «прибыл в Березово двумя годами раньше Ивана Гири». Или — «начал работать в Сартынье тремя годами позже»… Так выстраивалась некая система связей, на которой, как мне кажется, до сих пор держится геологическая иерархия в регионе — не кто кому был начальником, а кто кого учил — в том же Березове, Игриме, в Старом Уренгое, в Нарыкарах, в Нумгах…
Имена бывших геологических столиц большой Тюменской области врезаны в карту и в память, записаны в свидетельства о рождении детей, которые давно уже сами геологи и сами отцы.
Так получилось, что и мне приходилось встречаться на северных широтах с Иваном Яковлевичем. Сперва заочно — в феврале 1966 это имя промелькнуло в разговоре с молодыми геологами Тазовской экспедиции в Газ-сале. Они сочувствовали начальнику экспедиции Гире, который этой зимой перебазируется из Нарыкар в Уренгой, чтобы запустить заброшенное туда в навигацию оборудование и начать разбуривать Уренгойскую площадь. Зима была крепкая, в Газ-сале столбик термометра падал до минус 51. В Уренгое, говорил ныне покойный Юра Яровой, наверняка то же самое. Только на голом месте.
В Уренгой, поселочек на правом берегу Пура, осколок брошенного строительства «мертвой дороги», меня занесло, кажется, двумя годами позднее. Неустроенность еще чувствовалась. Но спокойный и даже медлительный начальник экспедиции, которая уже называлась Уренгойской, хотя на вывеске еще сохранялось старое название — Нарыкарская, с большим удовольствием рассказывал о том, что успели сделать. Самое главное — открыли месторождение-гигант, едва ли не самое крупное в мире. В центре открытия встанет город Новый Уренгой, тундру пересекут сверхдальние газопроводы. «Но все это будет потом, когда мы отсюда уйдем…» Гиря еще работал в салехардском тресте. Потом в тюменском главке. Потом имел отношение к совершенно секретной подземной работе, рассказывать о которой отказывался наотрез. И только вежливо улыбался в ответ на попытки залезть «под шкуру». Гиря увенчан наградами и даже ленинской лауреатской медалью — за Уренгой, конечно.
… А тронная речь юбиляра, когда до нее дошел черед, была совсем не парадной. В ней звучала та же тревога и та же боль, которая была «вторым обязательным моментом» в каждом спиче. Судьба отрасли. Отрасли, в которой работали, как сказал кто-то из выступавших, до ста тысяч человек. Отрасли, которая практически перестала существовать.
— Деньги можно найти, — сказал Гиря. — А работать кто будет? Кончили профессию…
Они имеют право на резкие оценки, эти люди, благодаря уже давним трудам которых Россия выстояла и в застойные прежние, и в крутые 90-е. А половина зала — молодые сотрудники СибНАЦа. Это к ним, а не к ровесникам, не к соратникам-первооткрывателям были обращены слова Ивана Гири:
— Надо восстановить геологию! Запомните, жизнь балует только настойчивых, тех, кто упрямо идет вперед… Россия у нас одна. Надо иметь одну Родину и работать на ее благо. Безвременье не может быть бесконечным!
Со стен смотрели в зал портреты ушедших великих геологов: Эрвье, Быстрицкого, Салманова, Подшибякина — в их взглядах читался тот же самый призыв. Точнее, завет.