Средь несчастий и горя ангел руку протянул
Продолжение. Начало в №№ 36, 39, 40, 42, 45, 46, 50, 52, 56.
Мой отец Листопадский Яков Андреевич был внуком ссыльного Листопадского Мирослава Николаевича.
Польские ссыльные, участники Январского восстания 1863 года, в основном были представителями интеллигенции, студентами или ремесленниками, требования которых сводились к восстановлению Польши в границах 1772 года и решению аграрной реформы. Среди повстанцев был 20-летний студент Мирослав Листопадский. Восстание было подавлено, более 22 тысяч участников сосланы в Сибирь, из них 11 тысяч — в Иркутскую губернию. Мой прадед сослан на восемь лет в поселение Усолье-Сибирское на соляные варницы, но долго там не пробыл, так как вместе с семью сотнями каторжан по распоряжению администрации Восточной Сибири отправлен на строительство Кругобайкальского тракта. Польские ссыльные переполняли тюрьмы, тысячами отбывали каторгу, некоторых расселяли по деревням, где местные жители их не принимали из-за того, что поляки были католиками, имели свои обычаи, а сибиряки пугали друг друга рассказами, что каторжане едят детей. Не найдя приюта и средств к пропитанию, многие ссыльные погибали.
На строительстве дороги поляки работали на участках протяженностью 200 верст, партиями по 50100 человек под охраной конвойных. Тяжелый физический труд, пылкий нрав и нереализованные идеи привели к созданию отряда «Сибирский Польский легион», задачами которого было объединение ссыльных, их вооружение (собирали заточенные пики, топоры и даже длинные острые гвозди), разоружение охраны, переход в Монголию и в Китай, а оттуда морем вернуться в Eвропу и снова начать борьбу. Не буду описывать ход восстания, но оно было в августе жестоко подавлено, по лесам и горам выловлены все повстанцы, семеро приговорены к расстрелу, остальные отправлены на поселение в отдаленные места. Мирослав Листопадский получил четыре года к своему сроку и был отправлен на поселение в Хайту на берегу одноименной реки, впадающей в Белую, где в 1869 году были открыты богатейшие запасы каолиновой глины и купцами Переваловыми создана фарфоровая артель, позднее фабрика, куда и определился мой прадед.
Там он скоро становится управляющим горновым хозяйством. Братья Переваловы направляют его в Японию для изучения технологии и приобретения нужного оборудования. После его успешной поездки на заводе было построено восемь горнов для обжига фарфора, доставлена шаровая мельница для дробления сырья, паровая машина, механизировавшая труд. Завод заработал в полную силу, и скоро о нем стало известно не только в Иркутской области, но и за рубежом. Хайтинский фарфор благодаря уникальной местной белой глине и чистому байкальскому кварцу отличался белизной, прозрачностью, никогда не желтел, имел особую прочность и долговечность. Клеймом завода была фигурка горностая, такая посуда была в каждом доме.
Прадед, позднее получив амнистию, остался в Хайте, где женился на бурятке Марфе, девушке младше его на 17 лет, оставил многочисленное потомство. Мой папа подростком занимался в театральной студии при иркутской гимназии, где учительствовал его отец, по приказу мобилизованный в армию Колчака и погибший под Омском.
Позднее папа перебрался в Вологду, где жила его родная сестра Вера, художник по вышивке, получил театральное образование, стал актером местного драматического театра, встретился с мамой. В Вологде родилась и я.
…Мама моя так и не вышла больше замуж, не было у нее поклонников, любовников и «ухажеров», так у нас во дворе называли мужчин, приходящих к одиноким женщинам. Был один случай: мама, работая в магазине, познакомилась с одним видным мужчиной, который приезжал на гастроли в Тюмень. Приходил в гости, мама радостная готовила и разливала чай, потом стал приходить вечерами, сидел долго, мне он не нравился, про себя я его называла «карасем». Однажды он засиделся, а я уже была девочка взрослая, вышла в прихожую, собрала какие-то фуфайки, ушла в огород и легла в борозду между грядками. Представляете, быстро уснула, ночь была как черный бархат, никакой жук, сороконожка не залезли мне в ухо, никто меня не испугал и не обидел, хотя уже не было двора, а фактически улица, но ангел-хранитель опять меня оберегал. Когда утром я вернулась в дом, мама схватила меня, стала гладить по голове и все говорила, что это больше не повторится.
Мама плакала, и я тоже; я не от обиды на маму, а просто мне было жалко, что у нее нет семьи, мужа, который бы ее любил и помогал. У мамы была очень тяжелая работа, в магазине она была и заведующей, и продавцом, и грузчиком, таскала ящики с двадцатью бутылками водки из подвала и ведрами вино, ворочала пятидесятикилограммовые мешки с сахаром. Все время на ногах: взвешивание товара с точностью до грамма, разговоры с покупателями. Мама работала со счетами, хотя умела и на кассе, но в Тюмени кассовых аппаратов еще не было, первые появились в универмаге. Зато я хорошо водила счеты и на них считала.
Маму несколько раз пугали и пытались украсть выручку из магазина, но все обходилось. В доме у нее тоже была общественная нагрузка: ее звали «домком», она распределяла среди жильцов горбыль, грядки в огороде, раздавала жировки, составляла график уборки подъездов, двора и уборной. В этом участвовала и я, мама препоручала многие дела мне. Особенно мне не нравилось проверять ассенизаторскую машину по весне и осени, залазить сзади на эту вонючую машину и в окошечко смотреть уровень заполнения и следить, чтобы откачивали из уборной не только жидкую фракцию, но и густую массу. Во всех документах я расписывалась за маму и ставила фамилию Шитикова. Потом при получении паспорта я разволновалась и черной тушью на лицевой странице расписалась маминой фамилией. Сколько было шума, крика! Я с огорчением пришла домой без паспорта, получила его только через две недели и расписывалась я уже под наблюдением паспортистки.
Маме пришлось пережить один неприятный момент. Когда пришло время Лене получать паспорт, тетя с дядей хотели дать ей свою фамилию, но в свидетельстве о рождении у нее были указаны другие родители. Вопрос мог решиться в их пользу, если мама на суде откажется от Лены, и они ее удочерят. Тетя просила маму сделать это, но мама была категорически против, хотя тетя с дядей фактически воспитывали Лену все эти годы. Так Лена стала Листопадской Eленой Яковлевной, но эту фамилию она носила недолго, так как быстро вышла замуж. Что интересно, со своим будущим мужем она тоже познакомилась на колонке на улице Льва Толстого, но в отличие от меня их знакомство закончилось свадьбой.
…Когда мама еще работала в театре, у нас был истинный друг, актер театра Николай Николаевич Райцев, он жил в доме артистов на улице Урицкого со своей женой Верой Журавской, которая в то время уехала в Москву нянчить внука. Николай Николаевич был старше мамы, помогал ей по работе — находить и готовить реквизит. Ко времени возвращения мамы с работы приходил с военным котелком, в котором была гречневая каша с молоком, порой даже горячая. Я тоже ела кашу, потом мы пили чай. Мне он приносил книги, много рассказывал об артистической среде, мне бы сейчас его послушать, а тогда все в одно ухо. Затем он уехал в Москву, но жил не с дочерью, а зять определил его в богатый дом ветеранов сцены на шоссе Энтузиастов. Я бывала у него, когда училась в Москве, он знакомил меня с историческими местами столицы. Однажды долго не приезжала к нему, а когда приехала, то узнала, что его уже нет на белом свете.
…Из всех улиц города самая моя любимая — это улица Первомайская. Она сильно изменилась -как в худшую, так и лучшую стороны, но она живая. Сколько по ней мною хожено-перехожено, сколько воспоминаний возникает только при упоминании ее названия…
Недавно шла по улице Первомайской в сторону вокзала. Красив четырехполосный мост через Тюменку, которую запечатали в бетонную трубу, проложена современная автомобильная трасса по дну оврага, сровняли берега оврага, вырубив кусты и деревья, но я вспоминаю земляной мост после реконструкции его в 1948 году. Мост был величественный по тем временам: украшали его высокие колонны, увенчанные звездами в обрамлении лаврового венка и фонарями. Мост имел ограждение из чугунного литья. Мне припоминается, как ранним морозным утром я шла в школу, когда все деревья были в куржаке, я поворачивала у ротонды, украшенной чудным шпилем и лепниной, на узенькую тропку вдоль забора завода пластмасс. Шла с осторожностью, чтобы не скатиться в лог, из которого самой бы не выбраться, так как глубина снега была неимоверная. В морозном воздухе разносились гудки паровозов, они заставляли мое сердце сильнее биться, в голове кружились мысли о далеких поездках куда-то, порой неясно куда, лишь бы только ехать, но тайной мечтой была Москва. Я часто шла и плакала, а слезы замерзали стеклянными шариками на моем пальтишке, порой мороз прихватывал и ресницы. Но когда заходила в теплую светлую школу, я успокаивалась и всегда радовалась, если первым уроком была биология.
Учительницей биологии была Раиса Владимировна Хабарова, с которой на каждом занятии мы что-то препарировали, используя скальпель и пинцет, рассматривая все в микроскоп или лупу. Какие чудные были гербарии, которые использовали на уроках! Муляжи фруктов, которые Раиса Владимировна показывала нам при изучении трудов Мичурина, были как настоящие, и мы поражались их красоте и естественности настолько, что у всех текли слюнки. Уроки проходили быстро, интересно, никто не дурачился. В ту пору труды Мичурина почитали, это сейчас его считают чудаком и спрашивают, зачем он скрещивал грушу с яблоней.
Помню, как мы ползали по крутому склону оврага и сажали тополя, чтобы склон не осыпался, в лунки таскали воду из Тюменки, несмотря на то, что от нее несло какой-то вонью, и так до окончания школы. В логу вырос дремучий лес, где поселились бродяги, проходимцы с поездов, они рыли землянки, ходить стало опасно; эту тропу закрыли, и мы стали ходить в школу в обход завода пластмасс по Товарному шоссе.
Помню, что у проходной завода со стороны улицы Первомайской стоял привезенный химиками из Днепродзержинска памятник Ленину высотой в полтора метра на метровом пьедестале. Фигура вождя выглядела внушительной, и когда мы, школьники, шумно бежали в школу, у памятника невольно замедляли шаг, опуская взор. Но, завернув за угол, опять смеялись и догоняли друг друга.
В начале 90-х годов вандалы повредили кисть руки, а затем и лицо скульптуре. Памятник заколотили фанерой под предлогом ремонта, а потом тихонько убрали.
Мы с уважением относились к Ленину, в младших классах называли его дедушкой, который обеспечил нам счастливое детство, а как мы все плакали в классе и дома, когда узнали о кончине Сталина! Уверяю, для нас это было неподдельное горе, вот она, сила идеологии.
…Я могу долго рассказывать о своих учителях, которых помню, не забыла их лица, жесты, манеру говорить, наряды, их отношение к ученикам и как они проводили уроки. Как можно забыть Лидию Дмитриевну Белоглазову, которая вела у нас литературу, сколько мы узнали от нее! Она заметила мой интерес к поэзии, поэтому приглашала меня к себе домой на улицу Урицкого и давала читать стихи поэтов, но не разрешала записывать; но у меня была цепкая память, и я до сих пор помню строки Максимилиана Волошина, Александра Блока, Марины Цветаевой, Сергея Eсенина, Константина Бальмонта.
Не забыла я уроки химии с Валентиной Федоровной Федоровской. Александр Митинский учил нас рисованию, учитель географии Логинова интересно рассказывала про континенты, реки и горы. Учили нас основательно, без EГЭ и разных новаций. Уже работая в Тюмени, я встретила Клавдию Владимировну Сахарову, моего учителя истории, она узнала меня, мы разговорились, и вдруг она говорит: «Когда я слушала тебя и смотрела, то думала: какая умная девочка и такая некрасивая! А сейчас вы красавица и, похоже, счастливы». Я ответила: «Да». Мы обнялись, я поцеловала ей руку.
Продолжение следует…
***
фото: Так выглядел мост по улице Первомайской еще десять лет назад. Теперь на этом месте двухуровневая развязка;Татьяна Яковлевна перед защитой диссертации;Мама на работе.