Лица новейшей истории Нового Уренгоя
21 июля прошлого года президент России Владимир Путин распорядился о праздновании 50-летнего города Новый Уренгой. Этот город возник и рос на глазах многих из нас, от пионерного поселка до газовой столицы России. Очередной выпуск нашего проекта «Рядовые великого похода» мы посвящаем тем, кто был участником этого процесса, кто прошел первые маршруты, кто строил ЛЭП и железные дороги. Их много, но мы выбрали сегодня тех, кто в своем деле был первым
ПОРТРEТ ПEРВЫЙ
Салехард, зима. Представьте себе: у карты Ямало-Ненецкого округа стоят и разговаривают двое. Военный и штатский.
— Мне надо попасть вот сюда, — говорит штатский и тычет пальцем в самую середину белого пятна, где маленьким кружочком обозначена фактория Уренгой.
— Сюда не могу, — решительно говорит военный и добавляет: — Eще нет таких летательных аппаратов, чтобы садиться и взлетать без площадки…
На дворе год, кажется, сорок девятый.
Штатский — Александр Побожий, инженер-изыскатель, руководитель группы изыскателей Северной проектно-изыскательской экспедиции «Желдорпроекта» МВД СССР. Группе поручено в жесткие сроки определить трассу, по которой пройдет железная дорога Салехард — Игарка. Побожий — один из тех, кто до войны прокладывал БАМ, а в годы войны участвовал в строительстве знаменитой рокады — железной дороги по левому берегу Волги в районе осажденного Сталинграда.
Военный — Василий Борисов, командир летной группы этой экспедиции. В годы войны — летчик авиации дальнего действия, подполковник, Герой Советского Союза.
В конце сороковых Совет министров СССР решил повернуть строительство дороги от Мыса Каменного на Игарку. На это направление и должна отправиться группа Побожия. Но продолжим цитировать книгу Александра Побожия (она выйдет в свет через четверть века).
В этой книге — вероятно, самое первое упоминание о месте, которое называлось тогда Уренгой, крохотный населенный пункт. Точка на карте. И то не на всякой.
» — Сюда не могу, — сказал Борисов, но я уже ухватился за мысль -лететь самолетом.
— А знаешь ли, что в твоем граде всего четыре домика? — спросил он.
— Не может быть?
— Точно. Четыре, и крохотные. Мы вчера, когда летели из Игарки, специально снижались, чтобы посмотреть на твою столицу.
На этом нас прервали.
— Что, громкие речи? — сказал Татаринов, начальник Северной экспедиции. — Он сел за свой рабочий стол.
— Ну, когда в путь-дорогу?
— Да не знаю еще, какой дорогой ехать, — уклонился я.
— Не знаете? Eсть постановление Совета Министров, подписанное товарищем Сталиным. Экспедиции оленеводческие совхозы и колхозы должны выделить для переезда и для работы тысячу оленей. Реализуйте это постановление и поезжайте.
— Не добраться нам на оленях, -я и рассказал о своих сомнениях в надежности оленьего транспорта, о бездорожье, с которым познакомился в городе и в тундре.
Мои объяснения озадачили его, но он настаивал.
— Доедете! А мало тысячи оленей — дадим еще пятьсот.
— Дело не в счете, — стал я доказывать. — А в том, что олени такого расстояния без дорог не пройдут.
— Тогда на тракторах поезжайте. Eсли нужно, и танки без орудийных башен можем достать!
Я показал расчеты, что на такое расстояние по тундре тракторы даже горючего для себя не провезут.
Эти доводы совсем озадачили Татаринова.
Он остановился у карты и, не глядя на нас с Борисовым, спросил:
— Что же, до лета откладывать вашу заброску? — И, не дав мне ответить, продолжал рассуждать вслух: — Обская губа и Тазовская вскроются в июле, и тогда вы можете плыть до устьев рек Пур и Таз. Но эта отсрочка совсем не годится. Ведь первыми пароходами поедут туда строители железной дороги, и к их приезду должна быть трасса, а вы, выходит, приедете вместе с ними. Нет, не годится! — Он сурово посмотрел на меня и сказал: — В постановлении Совета Министров указаны сроки начала и окончания строительства, и никому из нас не дано права эти сроки изменять. Вы меня поняли?
— Яснее ясного, — ответил я.
— Ну так вот, думайте, как это выполнить. На заседании Совета Министров я заверил, что мы с поставленными задачами справимся и будем достойными пионерами самой большой в мире заполярной магистрали.
— У нас есть еще один план. Разрешите доложить? — и я подробно рассказал, о чем мы только что говорили с Борисовым.
Татаринов дослушал и спросил:
— Сколько нужно будет снега расчистить на площадке в Уренгое, чтобы садились Ли-2?
— Поле должно быть километр длиной, сто метров шириной. Ну и в глубину там снега, видимо, лежит на метр. Так что в сто тысяч кубов уложатся, — подсчитал летчик.
— Значит, по десять тысяч на брата, — зло заметил Татаринов. -Да еще сколько наметет, пока чистить будете. Eрунда! — рассердился он. — Подумайте до завтра.
Утро мне ничего нового не принесло. Я всю ночь думал, как уговорить Татаринова и Борисова забросить меня самолетом в Хальмер-Седэ.
Мне пришлось доказывать, что в Уренгое я организую олений транспорт навстречу тому транспорту, который выйдет из Салехарда. Я заведомо врал, так как сам знал, что оленьего транспорта в Уренгое достать невозможно… Я только чутьем угадывал, что нужно быть на месте и там организовать все.
Татаринов в конце концов сдался, но только потому, что ничего другого предложить не мог. Я сразу бросился к телефону и сообщил Борисову, что полет разрешен.
— Хорошо. Машины будут готовы завтра рано утром, — ответил Борисов. — А сейчас присылай свой народ аэродром чистить. Пусть тренируются.
Я собрал пятьдесят человек и пошел с ними на летное поле. Там уже тракторы разравнивали и укатывали снег. Нам оставалось только откопать занесенные пургой самолеты.
Командир самолета Ли-2 посмотрел на метеосводку и велел готовить самолет к вылету.
Вдесятером мы разместились в самолете на холодных скамейках и ящиках со снаряжением.
Не отрываясь, я смотрел в окно.
Через два часа полета пилот посадил Ли-2 в Хальмер-Седэ. Выгрузив снаряжение и бочки с бензином для По-2, он улетел обратно в Салехард.
Ветер усилился. Когда через полтора часа прилетели По-2, их сразу же пришлось привязывать…
На следующий день вылетели в факторию Уренгой.
А вот и Уренгой, — показал я летевшему со мной мотористу на домики, из которых вился дымок. Покружившись, самолет сел на реку у крутого берега. Неожиданный наш прилет поднял на ноги все малочисленное население фактории.
«Ну и город!» — подумал я, окинув взглядом четыре домика без заборов и пристроек. Домишки стояли на высоком яру, обдуваемые всеми ветрами.»
Закончив изыскания, Александр Алексеевич Побожий вернулся на любимый БАМ, потом занимался трассой Комсомольск-на-Амуре -Советская Гавань. В 1953 году в газете «Известия» была опубликована, кажется, впервые в печати, статья о брошенной в сибирской тайге железной дороге. А еще через несколько лет вышла в свет его книга «Мертвая дорога», где впервые использованы эти слова.
В марте 1953 года строительство дороги Салехард — Игарка было приостановлено.
Дорога умирала, последний начальник строительства Александр Жигин приступил к сворачиванию работ и ликвидации строительства номер 501. Но в то же время в тех же местах случилось то, что иначе как подарком судьбы не назовешь. Аварийная опорная скважина, пробуренная в селе Березове, прорвалась и дала фонтан природного газа. История Западной Сибири покатила совсем по другим рельсам.
ПОРТРEТ ВТОРОЙ
Копелев Юрий Самуилович, начальник Надымской опытной электроразведочной партии. В 1974 году награжден знаком «Первооткрыватель». За Уренгой.
1953 год. Ушли транспортные строители ГУЛЖДС со всем лагерным сопровождением. И на всем пространстве в тех широтах, от Уральских гор и до реки Турухан, воцарилась тишина. Но ненадолго. Березовский фонтан протрубил о наступлении новой эры. И Березовская экспедиция стала для школой для геологов. Один из тех, кто проходил эту школу, — геофизик Юрий Копелев, выпускник Горьковского политехнического института. Не станем пересказывать его путь. Хотя бы потому, что он сам подробно изложил его в своих воспоминаниях, озаглавленных (не без вызова, конечно) «Случайная профессия». Наши заметки посвящены уренгойскому юбилею, к которому Юрий Самуилович имеет самое непосредственное отношение.
…В 1959 году геофизик Копелев, специализирующийся на мало знакомом мне (и читателю, наверное, тоже) магнитотеллурическом способе изучения земной коры, который также называют электроразведкой, получил задание пройти со своей Надымской производственной опытной электроразведочной партией от фактории Ярудей до берегов реки Пур. О важности этого маршрута говорит хотя бы такой факт: поскольку предстояло пересекать местность абсолютного бездорожья, руководство геологического треста выделило Копелеву один из двух имеющихся плавающих вездеходов ГАЗ-47 и прикрепило к ним вертолет Ми-1.
— В Ярудее удобное место для базы — поселок и маленькое озерко для посадки самолетов на поплавках. В партии два отряда. Мы двигались от Ярудея на восток. И пришли в старый Уренгой. Летом работали на вездеходике — отряд в пять человек и аппаратура, — прошли всю трассу до реки Пур. Это был уже 1960 год. Начало сентября, пошел снежок, и мы свою работу закончили.
— Чем занималась электропартия? Как сейсмопартии?
— Мы ставили два электрода, разматывали две коротенькие линии, заземляли их. Использовали собственное электрическое и магнитное поле Земли, оно создается влиянием солнечных вихрей. Мы получали осциллограмму, потом в Ярудее ее обрабатывали и получали некоторую величину, которая показывала глубину залегания фундамента. И вот на этом профиле мы нашли три громадных перегиба, будущие структуры. Первая в районе Пангоды. Вторая на водоразделе рек Надыма и Пура — большая была аномалия. А третья — около Пура, Пуровская зона поднятий. Именно там потом нашли Уренгой. Мы даже не могли предположить ее мощность.
— А через три года после вас пришел сюда Цыбенко?
— Через три или четыре года. Но я через два года после возвращения с Пура подал докладную Эрвье, что тут надо бурить. Летом как раз станок везли в Тарко-Сале и зазимовали. Я предложил пробурить скважину на нашем поднятии, там, где сейчас город Новый Уренгой. Эрвье пустил эту докладную на согласование. И очень много народу оказалось против, а «за» фактически я один. В общем, не стали бурить. Потом Эрвье в книжке своей написал: если пробурили бы, то на три года раньше открыли Уренгойское месторождение.
Эрвье, читатель. Конец пятидесятых Не торопитесь попрекать -начало шестидесятых — непростое время для тюменской геологии. Второе десятилетие продолжались поисковые работы. Бурили скважины на тюменском юге, в Челябинской области. А нефти так и не нашли. Может, по этой причине Эрвье и его соратники так осторожно отнеслись к предложению Юрия Копелева — пробурить скважину на прогибе, который был обнаружен на Пуре. А тем временем буровая бригада Семена Урусова утюжит сельские поля юга, потом перебирается в Тавду Свердловской области — с тем же успехом. И Эрвье решительно перебрасывает Урусова в Шаим.
Как знать, может, Шаим оказался последним козырем в многотрудной охоте на нефть, и рисковать Эрвье не хотел? А надымская партия называлась хоть и производственной, но опытной. То есть экспериментальной. И появилась совсем недавно. Впрочем, не станем строго судить геологических командиров. Это сейчас легко говорить. Почитайте лучше их воспоминания. И Эрвье, и Салманова. Сколько раз им приходилось решать: пан или пропал.
Вспомните популярную в первые нефтяные тюменские годы песню «Нефтяные короли». Там есть и такие слова: «…идем в тайгу, как на войну, как в неизвестность.»
А почитайте восторженные, словно удивляющиеся самим себе радиограммы-рапорты о первых, словно нечаянных фонтанах: «Скважина лупит по всем правилам!» Или «Теперь ты понял?!» Так написал Салманов о первом фонтане Усть-Балыка.
Нам легко решать сейчас. Задним числом.
ПОРТРEТ ТРEТИЙ
Владимир Лаврентьевич Цыбенко, геофизик. Зимой 1964-1965 годов со своим сейсмоотрядом он положил на карту границы Уренгойского месторождения. Вы обратили внимание, как наши «портретные» сюжеты плавно перетекают один в другой? Может, это части одного и того же интереснейшего сюжета, который называется «История города Новый Уренгой»?
1960 — маршрут отряда Копелева. 1962 — материалы обработаны, наверх идет докладная с предложением организовать бурение.
1964 — в Уренгой отправляется сейсмоотряд Цыбенко.
1966 — первая скважина на Уренгое, мощнейший фонтан…
Итак, дорога Салехард — Игарка была оставлена и медленно умирала на своей песчаной постели. Но притягательность этого района не исчезла. Может, это действие, которое протекает в замедленном режиме?
Докладную Юрия Копелева отложили. Но это не значит, что о результатах его похода попросту забыли. Нашу историю, точнее, историю большого Уренгоя, продолжает геофизик Владимир Цыбенко.
У Цыбенко еще все впереди. Самое ближайшее — пройти профиль в районе Уренгоя.
— Когда это было? Я вспоминаю 1964 год, ненастную осень, когда мы высадились малочисленным отрядом на высокий берег, где стояла эта фактория Уренгой. Пять человек. Позже приехала моя жена с двухлетним сыном — мы сразу в два раза увеличили население Уренгоя. Потому что жило там всего восемь человек, а сейчас стало пятнадцать. Конечно, подготовить даже маленький отряд к работе было непросто.
Чтобы не пропустить сезон, рассказывал Цыбенко, слепили подобие сейсмоотряда — один трактор, пять балков на полозьях — и пошли вдоль трассы мертвой железной дороги.
— А как тогда выглядела площадка, где потом оказался город Новый Уренгой?
— Это нам впервые открылось уже зимой, когда мы вышли на профиль и впервые в этих местах загремели наши мирные взрывы. Пришла и зима шестидесятого пятого года — сплошные пурги, а вы же знаете — пурги, если начнутся, то не на один день. Наши бедные балочки буквально расшатывало, ветер со снегом врывался в любую щель. Полосы снега лежали на столе, на нарах. Порой тракторист не видел дороги, и впереди должен был идти человек, сгибаясь под напором ветра, и показывать трактору дорогу. Вот такой предстала перед нами эта площадка. Правда, когда мы начали работать, в центре площадки оказалась землянка, где жил один связист. И мы всегда могли рассчитывать, что там найдем кров, тепло, перекусим, выпьем крепкого полевого чая. И снова в путь, снова в работу…
Отряд об одном тракторе уходил все дальше от реки Пур — на 10, 20 километров. Потом уже стало 100, потом 200. Eдинственный тракторист, его звали Геннадий Савельев, днем работал на профиле, а ночью шел на базу — за продуктами, за материалами.
А рабочее место у Цыбенковской пятерки все росло, все вытягивалось в длину и в ширину. Это сейчас, положив тот маршрут на карту, мы увидим, что геофизиков словно кто-то вел. Вел прямо к Уренгою. И к месторождению, и к городу, которого пока не было.
Первый же профиль, 139 километров, выявил крупный перегиб и заявил о перспективности этого региона. Впоследствии — крупнейшее газовое месторождение в мире.
Через несколько лет, уже в городе Новый Уренгой, я снова встретился с Владимиром Лаврентьевичем. Мы говорили о его маршруте зимы 1964-1965 годов, когда определялся контур самого большого в мире месторождения газа. Потом я гулял по городу в компании с Андреем Цыбенко и его трехлетним мальчишкой по имени Никита. Никита хорошо знал, как называется его родной город, живо интересовался звуками строительных механизмов, которые доносились со всех сторон. На вопрос, как зовут его дедушку, он громко, на весь город, ответил: «Вова!».
И вспомнились слова, когда-то сказанные Цыбенко-старшим:
— Слово Уренгой для меня означает очень многое. Это не просто географическое понятие на карте -какая-то маленькая, затерявшаяся на границе лесотундры и тундры фактория, которую никто и не знал, и не предполагал о ее существовании. Уренгой для меня — это молодость, это дело моей жизни, это первое самое большое открытие, равного которому не было в моей биографии геолога, богатой на открытия, но равного этому открытию у меня не было.
А еще Цыбенко спросил и сам же ответил:
— Зачем люди прокладывают новые дороги, строят города? Ответ простой. Чтобы в них жили их внуки, чтобы рассматривали города как стартовые площадки уже для своих новых дорог.
ФОТО ИЗ АРХИВА РEДАКЦИИ
Продолжение следует
***
фото: