Черные очи тюменской ночи
Лирики, прозаики и хроники: Сверстать всех наверх
Тюменские ночи (Книга-аллигат). Сторона А: В. Маас. Ранние опыты: Стихи. Сторона Б: лев Боярский. Перечень событий, людей, явлений моей жизни с 1908 по 2008 гг. — издательство «П.П.Ш.», 2009 г.
1. Точка схода
Эта книга хороша с обеих сторон, как ни крути. Она поворачивается к тебе двумя лицами, открывается то поэзией, то прозой. Издательский (не библиотечный!) термин «аллигат» как раз и означает — хитрый способ верстки: под обложку спрятаны два текста, которые встречаются посередине. Конечно, желательно, чтобы при этом повествования имели между собой что-нибудь общее. Автора, например. Но это не наш случай: В. Маас и лев Боярский (лев — со строчной буквы) — отнюдь не маски одного человека. Маас — тюменский поэт и прозаик, историк и журналист, стихийный лингвист, немного художник и музыкант. Его ипостаси выражены в различных псевдонимах: Бертольд Брехт, Василий Мазлов, Иоганн Фробений… Маас — один из них. Лев Боярский — филолог, авторитетный хранитель тюменской истории — по призванию.
На первый взгляд, авторы пишут о разном и пользуются несхожими литературными средствами. Однако если поверхностным взглядом не ограничиваться, то становится ясно, что лирические герои Мааса и Боярского — из одного корня. Автобиографическая скороговорка Боярского и вдохновенное поэтическое «бормотание» Мааса — это два голоса «неотюменщиков», поколения 1980-х. Такое социально-временное деление прописано в интернет-энциклопедии Мирослава Немирова «Тюмень и ее тюменщики». Нео-тюмы более чем кто-либо испытали на себе эффект слома эпох: в этой ситуации происходило их взросление. В памяти — пестрый карнавал исторических контекстов, идеологий, мировоззрений, на котором они успели побывать советскими и перестроечными, пионерами и маргиналами, постмодернистами и «новоисториками» — остановись, мгновенье! Разбирая плотные пласты биографической информации, филолог Боярский заново изобретает жанр хроник, превращает его в перечень. Историк В. Маас говорит о своем времени на сложном и изысканном языке ассоциативной поэзии. Два авторских жанра, две интонации не противоречат, а дополняют друг друга.
2. Способ подачи
На счету издательства «П.П.Ш», основанного в нашем городе в 2007 году и намекающего своим названием то ли на тип автомата, то ли на героя Булгакова Полиграфа Полиграфовича Шарико-ва, уже много осуществленных краеведческих проектов: «Чернозем» Дмитрия Колоколова, «Параллельные кривые» Валерия Кочнева, «Рубикон» Александра Такунцева, «Лукичок» Юрия Мандрики — Неполное собрание сочинений в 12 т… «Тюменские ночи» — 13-я книга издательства, поданная со вкусом. Обложка патриотично повторяет рисунок тюменского ковра — пестрые цветы на черном фоне. Слышатся в этом и отзвуки городского романса «Очи черные», и намек на «… яркую вспышку гениальности (авторов! — Н.Ж.) в мрачно-безлюдном пространстве» тюменской культуры, часто нуждающейся в приставке «суб». Такие мысли авторов прозвучали на осенней презентации книги в зале Благотворительного фонда развития города Тюмени.
Как это обычно бывает с литературно-краеведческими изданиями, едва родившись, «Ночи» стали редкостью. В городе существует, по крайней мере, два места, доступных любому библиофилу: магазин «Знание» и книжная лавка «Арт-базар» на ул. Холодильной, 124.
3. Машина времени
а) От Распутина до Рогачева
«Историю своей жизни уместно начать с рассказа о далеких предках», — считает хроникер Боярский. Лев начинает свой столетний «Перечень» так же кинематографично, как Гоголь «Тараса Бульбу», — наведением «камеры» на объект: «Табличка на доме «Домовладелец Иван Петрович Попов» — прапрадед. В 1890-м приехал из Ялуторовска — первый тюменщик из всей родни». А дальше — герои льва оживают перед нами совершенно иным, чем у классиков, способом, то есть вовсе не путем психологических зарисовок. Картинки из жизни предков воссозданы цепочкой назывных предложений: «Соседи — купцы Кубышкины, Памфиловы, Груздевы. Баня во флигеле. Сундуки. Кадки с капустой. Пасека у соседей Кривошеиных. Симпатичный мед в бочонке. Лепка пельменей»…
Перед нами — просто-напросто список фактов, а не роман в лицах — что может быть скучнее? Ничего подобного! Ровесник века Боярский обладает волшебным зрением. На деле — это россыпь чудесных историй, свернутых в виде зачинов. Хроникер словно меняет картинки слайдов: «Толкучка. Рыночные торговки. На реке бабы полощут белье. Избушка на льду с прорубями для стирки…», а читатель зачарованно следит за плавно меняющимися сюжетами. Автор «Перечня» демонстрирует здесь не сухой взгляд ученого, а зоркость писателя, ироничного и лиричного рассказчика, оживляющего факты вкуснейшими деталями и семейными легендами. Таков, к примеру, тайник в подполе у соседей, уничтоженный в 1938 году, или живой слон, шагающий по улице Мориса Тореза перед появлением на свет нашего героя. Богатый набор сюжетов, огромная кунсткамера персонажей, среди которых много исторических лиц, неожиданная расстановка кульминаций («Расследование деятельности бывших офицеров. Терентий все отрицает. Избегает ареста»)… — давно не читала произведения более захватывающего. Совсем интересно становится к главе четвертой «Хроника текущих событий с 1995 по 2008», в которой ты то и дело узнаешь своих современников. Оторвавшись от «волшебного фонаря», чувствуешь горячее желание написать о своей жизни в таком вот стиле. Создать коллекцию интересных фактов, сундук с сокровищами для любовного перебирания. Изобретатель этого неотразимого жанра лев ненавязчиво посвящает своего читателя — в писатели.
б) Призраки прошлого
Кажется, эти стихи можно услышать на одной из радиоволн, хорошо покрутив настройку. В. Маас режиссирует сны и видения, монтирует впечатления детства и юности, вплетает в стиховую ткань приметы времени «нулевых» (где и «Рабыня Изаура» у школьного вахтера в телевизоре, и «Принцесса Нури» в собственном кармане), ставит пространственные метки — Бабарынка, Заречье, улица Ямская… История в «Ранних опытах» часто разворачивается, как странствие героя-одиночки по улицам Города — путешествие, от которого невозможно отказаться. Сказочный морок маасовской Тюмени повелевает герою идти все дальше, следовать по улице Республики, с «которой невозможно свернуть», идти на тусклые огни Заречья «в покачивающихся призраках метели» по пути с одиноким приставшим гопником. Эта роковая завороженность гомеровского Одиссея, мистические тиски гофмановского Ансельма, эпика и романтика на отдельно взятом сибирском пятачке. Сновидческие маршруты проложены по пути взросления лирического героя, оставлены во тьме одноклассники, гопники, видения «убитой учительницы пения, играющей по ночам Бетховена», гуттаперчевого «мальчика-лягушки», висящего на канате в спортзале… Герой вдруг осознает, что его личная инициация — позади: «Знаешь, где теперь твои одноклассники? Из бездны,/ Из бездны смотрят они на меня и тянут руки…» — «Осталось бросить только последний взгляд/ нежного толкиениста,/ романтического битло-мана на этот закат». На этом пути взросления что-то теряешь, что-то находишь, идешь от трепетного и сложного к более цельному осознанию себя. Километры строк, нажатых миллиарды раз клавиш… Партитура маасовских произведений — вовсе не «exegi monumentum», памятник самому себе. Они словно рождаются в миг чтения. Это громадный мир, который живет и дышит, шевелится, радует тебя и пугает. Многие читатели почувствовали свою причастность этому миру — после прочтения они говорили о нахлынувшей мощи полузабытых 1990-х. «Разбросав темного белья подушки./ Просыпается герой параноидального фильма./ Находит сноп сена вместо подружки,/ На стене падающий свет в виде какой-то пальмы./ Шелестя, приближается машина, и хлопает дверца,/ Гравий хрустит, перекатываясь, лезешь в окно./ Как лампочка на ветру качается рубиновое сердце./ В остальном городе совершенно темно».
***
фото: