Вопросов больше, чем ответов
Совместный проект «Тюменского курьера» с редакциями городских и районных газет Тюменской области
Год четвертый, выпуск 93-й, нижнетавдинский
О чем могут рассказать два листка бумаги с подслеповатым от старости и многократного копирования текстом?
На двух листках уместился список — сотня фамилий, имен и отчеств, годы рождения (главным образом, 1923-й), графа — образование, графа — партийность, графа — национальность — русские, чуваши, татары, три белоруса, украинец.
Если хотите, соцдемографический, как писали в прошлом, датированный декабрем 1941 года. Сто парней из тогдашнего Нижнетавдинского района (Велижанский был отдельно) призваны в армию и в составе команды направлены местным райвоенкоматом в Ишим в распоряжение подполковника Никифорова, начальника 2-й Ленинградской авиашколы имени Ленинского комсомола.
Кстати, меня давно занимает вопрос: знали эти деревенские парни, что их официально направляют в авиашколу? Или это тоже было военной тайной? А если знали, то надеялись ли, что их обучат, и станут они летать на боевых самолетах и бить врага с воздуха?
Вряд ли. Почему-то ни в письменных воспоминаниях, которые приходилось читать, ни в рассказах немногочисленных ветеранов декабрьского сорок первого года призыва не упоминается эта авиашкола. Она действительно была эвакуирована из Ленинграда в Ишим, подполковник Никифоров считался старшим воинским начальником этого тылового города.
А на самом деле «адресатом» команд из сельских районов являлась спешно формируемая стрелковая дивизия N 444. Потом, когда она отправится на фронт, ей официально присвоят новое имя — 229-я стрелковая дивизия. Этот номер после сражения под Смоленском «освободило» разбитое в боях воинское соединение.
Надо думать, что ничего этого не знал и нижнетавдинский районный военный комиссар политрук Семенчук. Он в последний раз пробежал по списку, отпечатанному на старенькой пишмашинке. Отметил, что призывной возраст не слишком выходит за рамки, обозначенные в приказе омского облвоенкома: в основном, двадцать третий год. 1921-1922 — десятка полтора, не больше. Неплохое по тем временам — для деревни — образование: начальное, четыре класса, у кого-то — пять, шесть. Есть человек 10 с семилеткой и двое окончили 9 классов. Райвоенком макнул ручку в чернильницу, провел косую черту и лихо закрутил спиралью первую букву подписи, потом изобразил небольшой заборчик из палочек и свободный росчерк: Семенчук. Вперед, ребята!
И они поехали. Сначала в Синицинский бор под Ишимом. Немного стреляли, учились ходить строем, осваивали воинский артикул штыкового боя, используя деревянный макет вместо трехлинейки Мосина 1891/30 с примкнутым штыком. Об этом рассказывал их сверстник из сорокинской команды Петр Александров, вернувшийся с войны.
В конце апреля — начале мая погрузились в телячьи вагоны и отправились на запад. Еще маленько поучились военному делу — в Скопино под городом Горьким. Тем временем обнаружилось, что немцы успешно продвигаются на сталинградском направлении. Нашей дивизии, подкрепленной доставленным из лагерей Коми спецконтингентом, выпала высокая честь — остановить врага.
Было это ровно 70 лет назад. И можно прямо сказать, что задача удалась не вполне. Большие историки до сих пор, всяк по своему, трактуют тот факт, что впервые в Российской истории внешнему врагу удалось дойти от западных границ почти до Волги. Говорят о просчетах верховного командования. О превосходстве врага в живой силе и технике. О слабом вооружении и недостатке боевого опыта у частей, брошенных навстречу врагу. Наверное, все это, хотя и в разной степени, правда. Но правда и то, что наши ребята, необстрелянные, необкатанные танками, видевшие самолеты только на картинках, и, конечно, без ужасающего воя, с которым пикировали на их позиции немецкие «юнкерсы-87», стали цепляться за каждую складку местности, за каждый хутор, за каждую станицу в большой излучине Дона. Они держались 17 дней. Всего семнадцать? Нет, целых семнадцать дней. Вот такую прошли школу. Те, кто не погиб на донском рубеже, потом вливались в другие части, и части эти становились гвардейскими, ударными, Краснознаменными, получали именные воинские отличия. Потому что прошли школу настоящей схватки.
… Когда остатки дивизии, по официальным подсчетам, чуть больше семи сотен бойцов и командиров, пробились из окружения к своим, пришло время отчетов. Стали составлять списки безвозвратных потерь. Так теперь и мы, взяв за основу машинописные странички, скрепленные подписью райвоенкома Семенчука, попробуем составить списки безвозвратных потерь команды призывников, отправленной из Нижней Тавды 22 декабря 1941 года.
Данные собраны из разных источников. Из списков потерь 229-й СД, составленных еще в октябре 1942 года; из списков потерь дивизий и бригад, где воевали уцелевшие в большой излучине Дона; из списков, появившихся в результате послевоенных подворных обходов, когда была предпринята малоизвестная, но масштабная попытка подсчитать, сколько жизней унесла та война. Плюс данные спецархива фильтрационных дел на бывших военнопленных. Эти дела почти полвека хранились в Тюменском управлении КГБ, а в 1991 году были переданы в Государственный архив социально-политической истории Тюменской области.
Мы старались брать только сведения, занесенные в официальные документы. Те, что подписывали военкомы. Те, что утверждали своей подписью следователи СМЕРШа в фильтрационных лагерях. Те, что хранятся в Подольском архиве министерства обороны и выставлены на сайте «Мемориал».
Итак, в 229-ю СД из бывшего Нижнетавдинского района ушло ровно сто человек. Но прежде, чем начать счет, я хочу коснуться одного широко распространенного утверждения. По сути, мифа.
Многократно утверждалось, что тяжелее всего война прошлась по поколению, рожденному в 1923 году. Что лишь трое из каждых ста вернулись домой. Скорее всего, это было эмоциональной оценкой, сформулированной одним из создателей так называемой «лейтенантской прозы». Ушедшие на фронт прямо со школьной скамьи, они особенно остро переживали гибель своих сверстников, одноклассников, еще ничего не успевших.
Работая в течение двух с лишним лет со списками рядовых 229-й СД, то есть, с поколением того же самого 1923 года, я могу с цифрами в руках показать, сколько из них вернулось домой.
Каждый список исследовался по пяти позициям: вернулся, погиб, пропал без вести, попал в плен и — «данные отсутствуют».
Поскольку приблизительность учетов военного времени очевидна, мы можем сомневаться в четырех позициях из пяти. Погиб или пропал без вести? Пропал без вести или попал в плен? Попал в плен или погиб? Данных нет или они содержатся в одном из ящиков картотеки Центрального архива министерства обороны (ЦАМО), доступ к которым закрыт?
Максимально, хотя и не стопроцентно достоверно — число вернувшихся домой, вставших на воинский учет. Короче, тех, кто пришел с войны, из плена вернулся, считался пропавшим без вести, но выжил.
Теперь цифры. Из ста нижнетавдинцев 24 (24%) — вернулись домой, освобождены из плена, после фильтрации отправлены с рабочими батальонами «на восстановление народного хозяйства». Достоверно погибли — занесены в списки убитых и умерших от ран -15 (15%). Официально признаны пропавшими без вести и занесены в соответствующие списки — 32 (32%). Всех вместе — 71 (71%). Из них побывали в плену — 23 (23%). (С небольшими колебаниями, эти цифры не слишком отличаются от списков ишимских, голышмановских, абатских, упоровских.)
Об оставшихся двадцати девяти призывниках не удалось найти ни одного достоверного документа, на который можно сослаться. О них не вспомнили даже в опросах, которые в 1946-1948 годах проводили при подворном обходе офицеры Нижнетавдинского райвоенкомата. А ведь майор Панько, послевоенный райвоенком, был очень внимателен и даже придирчив, насколько можно судить по сохранившимся документам. Самое большое число писем с войны от тех, кто не вернулся, собрали в нашей области именно его подчиненные. Так, удалось прочитать письмо старшего сержанта Евграфа Слепченко, написанное за несколько дней до начала сражения в большой излучине Дона. «Дальнейший путь нам неизвестен», — так заканчивалось письмо.
Путь был неизвестен, и нам до сих пор по каплям, по крохам удается восстановить судьбу этих солдат. Всей правды мы, скорее всего, никогда не узнаем. Вопросов больше, чем ответов.
Продолжение следует.